А затем Мирена сделала нам всем ещё по одной чашке кофе. И когда я его пригубил, то понял, что теперь вкус у напитка совершенно нормальный, разве что более насыщенный и тонкий. Голова кружилась, жар, сжигающий тело медленно отступал, а в мозгу потихоньку прояснялось. Вновь включилась рациональная часть сознания, способная трезво оценить, что именно произошло. Меня охватила настоящая паника.

Я изнасиловал собственную тёщу. Человека, когда-то доверившего мне свою жизнь и судьбу. Я сотворил с ней то же самое, что когда-то сделал Харакад, а потом и его ублюдочный сыночек. Я был ничем не лучше ни короля, ни его сына-садиста, да чего уж там, клянусь богиней, ничем не лучше пойманных нами работорговцев. После короля и принца Мирена стала бояться мужчин, и я доказал, что эта боязнь была не напрасной. Я грязь, гной и подонок, мразь, не заслуживающая права на существование, ведь такую вину искупить невозможно!

Конечно, изнасиловал я и свою жену, этот проступок был не менее тяжёлым. Вот только поток чувств, идущих от Кениры, не нёс никакого негатива, наоборот, она лучилась довольством, словно сытая кошка, лежащая в солнечной луже. Мирена попыталась скрыть свои истинные чувства, тоже продемонстрировав удовлетворение. У неё это неплохо получалось: если бы я не знал о её моральных травмах, о глубоких психологических ранах, которые не смогла исцелить даже сила богини, то решил бы, что вижу перед собой довольную жизнью женщину, у которой произошло что-то очень хорошее. Я не надеялся хоть как-то ликвидировать ущерб, это было невозможно. Но это не значило, что я не должен был попытаться.

— Мирена, прости! — сказал я тихо.

Та посмотрела на меня своими прекрасными чистыми серо-зелёными глазами и ответила, вполне правдоподобно демонстрируя удивление:

— За что?

— Ты знаешь за что, — ещё тише пробормотал я.

— Ну, ты был слишком напористым, — сказала она, нацепив на лицо улыбку. — Честно говоря, ты мне казался мужчиной того типа, который подобной импульсивности не подвержен.

Мирена, похоже, пыталась свести всё к шутке, пощадить моё самолюбие, всячески преуменьшить тяжесть моего проступка. Она до сих пор считала мне обязанной за исцеление, так что делала всё возможное, чтобы я не чувствовал себя настолько плохо.

— Не знаю, что на меня нашло, — сказал я. — Но каковыми бы причины ни были, это не оправдание!

— Ули, — мягко ответила Мирена, — ты только отошёл от сложнейшего ритуала, получил новое юное тело. Причём, твой геном не до конца человеческий. Привыкнуть к новой эндокринной системе ещё не успел, так что всё закономерно. Из старика ты превратился в подростка, а кому как не мне знать, насколько это бьёт по мозгам?

Моя тёща — святая женщина, я просто недостоин находиться с ней в одной комнате. Хотя, возможно, это просто какая-то разновидность стокгольмского синдрома, механизм психологической защиты, включившийся, чтобы не позволить картине мира Мирены разбиться после ужасных действий человека, которому она доверяла.

— Не скажу, что мне не понравилось, — продолжала она, — но я предпочла бы меньше напора и больше нежности. В таком, конечно, тоже есть своё очарование, но твой размер… Он больше, чем я ожидала.

Несмотря на могильную серьёзность ситуации, я почувствовал, как мои губы искривляются в самодовольной улыбке. Мысленно отхлестав себя по щекам, собрался вернуться предмету нашего неприятного разговора.

— Я знаю Ули гораздо лучше, чем кто-либо на свете, — сказала Кенира. — И либо меня подводит память, либо же с ним произошли большие перемены.

Обе женщины повернули ко мне головы и уставились подозрительным взглядом. Мне мгновенно стало неловко, я решил увести разговор со щекотливой темы, вернув его к своему ужасному проступку.

— Миру, я не принимал во внимание твои чувства! Лишил тебя девственности!

— О да! — согласилась она. — Мои чувства ты игнорировал очень, очень долго. Что касается девственности, с этим-то проблем нет. Это был, можно сказать, первый раз для нас обоих.

И вновь Мирена оказалась права. Не по поводу девственности, конечно — пусть в моём теле не осталось ни одной старой клетки, но первым разом я это не считал. С тех пор как на меня нашло затмение, я не обращал никакого внимания на их с Кенирой желания, думая только о своём удовлетворении. И происходило это непозволительно долго, хотя в подобных вещах даже мгновение — слишком много.

Хуже всего, несмотря на терзающее меня чувство вины, что-то внутри меня ни о чём не жалело. Меня привлекала Мирена и продолжала привлекать, так что хотелось повторения, желательно как можно более регулярного. Она была красивой, весёлой и умной, обладала всеми качествами моего идеала женщины. Да, близости душ, как та, что связывала меня с Кенирой, между нами не было, но в этой вселенной таким похвастаться могла лишь госпожа Ирулин.

Но теперь, разумеется, всё закончено. Все призрачные шансы на близость с тёщей исчезли навсегда. Теперь я подонок и насильник, и никакая сила в мире не может этого изменить.

Я вновь поднял глаза на Мирену. Она всё это время не сводила с меня взгляда, на её лице играла улыбка, которая в другое время мне показалась бы милой и приветливой. Но теперь-то я прекрасно понимал, что она значит на самом деле.

Мне хотелось что-то сделать, хоть как-то искупить вину, но я прекрасно знал, что это невозможно. Что свершилось — то уже свершилось, и единственное, что я мог бы сделать — разобраться в произошедшем, чтобы избежать повторения в будущем. Я закрыл глаза и начал перебирать весь день после пробуждения, выискивая странности и несоответствия. Сделать это оказалось не очень легко — в новом теле всё казалось таким же новым и необычным. С самого начала моё поведение было очень раскованным, я позволял себе немало лишнего, вот только за грань не переходил. Однако событие, после которого всё пошло наперекосяк, выявить оказалось нетрудно. Разум отказал сразу или почти сразу после того, как я выпил свою чашку кофе. С самим напитком всё было нормально — его пил не только я, но и обе женщины. Конечно, мой новый организм мог по-другому отреагировать на кофеин, но имелось объяснение попроще.

— Мне кажется, я понял, что произошло, — сказал я.

Вытянув руку, я сплёл потоки элир, и банка, из которой я единственный брал сахар, скользнула в руку. Сняв крышку, я зачерпнул магией немного песка и поднял перед собой в воздух. Теперь, когда я перестал списывать странности на последствия ритуала, было нетрудно заметить, что каждый кристаллик сахара был действительно больше обычного, а голубой оттенок на просвет проступал гораздо отчётливей. Маленькие искорки элир, роившиеся внутри этого вещества, которое точно не являлось сахаром, не выглядели упорядоченной магической структурой, но и случайными теперь тоже не казались. Так что под пристальными взглядами двух женщин я создал чары глубокого сканирования, призванные исследовать артефакты и эликсиры.

Для обычного человека исследование артефакта являлось очень сложной вещью. Всегда мешали материалы, наслоения энергетических структур и изменения магических метрик. Регулярными были также случаи, когда маги намеренно усложняли схемы, чтобы затруднить их изучение. Если применить земные аналоги, то это походило на попытку скопировать сложный электронный прибор, типа компьютера. Причём, препарировать все эти микрочипы приходилось во время работы устройства.

Но, благодаря обновлённому разуму, я справился с лёгкостью, которая удивила даже меня самого. Меняя режимы и физический угол сканирования, я умудрился построить неплохую модель содержащихся в веществе магических схем, а потом выделить отдельные структурные участки. Кто бы ни создавал этот «сахар», он был одновременно безумным и гениальным. Странные иллогичные переплетения потоков в каждой «сахаринке» сами по себе являлись ошмётками чего-то большего. Но стоило растворить носитель в жидкости, использовав количество, превышающее некую минимальную критическую границу, как фрагменты чар объединялись, рекомбинировались и группировались в несколько автономных плетений, привязанных ко всё тому же химическому веществу, пусть и сменившему агрегатное состояние. И в таком виде чары становились пероральным эликсиром, служившим мощным афродизиаком и одновременно изменяющим сознание, снижая критичность мышления и убирая моральные запреты. И те две ложки, которые я добавил в кофе, это самое критическое количество превышали многократно.