Темнеет рано, и свет в коридоре кажется желтоватым. Джулия приваливается к стене, скрестив руки на груди.

— Какого черта ты устраиваешь?

Она даже не понижает голоса: дождь, стучащий по подоконникам, заглушает все звуки.

— Я просто спросила, — огрызается Холли. — Тоже мне проблема…

— Ты ее нервируешь. Не приставай к ней.

— Слушай, что такого-то? Мы же должны определиться.

— Это ее нервирует, и если ты продолжишь на нее наезжать, она просто расстроится, и все. Мы всё обдумаем, решим и просто сообщим ей, а она согласится с любым предложением.

Холли точно так же скрещивает руки и встает напротив, зеркальным отражением Джулии.

— А если я считаю, что Лени тоже имеет право голоса?

— Ой, я тебя умоляю… — раздраженно закатывает глаза Джулия.

— А что такое? Почему нет?

— Тебе что, мимоходом сделали лоботомию? Ты прекрасно знаешь, почему нет.

— Ты хочешь сказать, она не в себе. Поэтому.

— Она в порядке, — почти по слогам произносит Джулия. — Просто ей нужно разобраться с кучей всякой хрени в себе, вот и все. И не ей одной, если на то пошло.

— Это не то же самое. Лени не может справиться. Даже с самыми обычными вещами — не справляется. Что с ней будет, когда мы перестанем опекать ее ежеминутно…

— Ты имеешь в виду, когда мы поступим в колледж? Через несколько лет? Прости, но я не вижу здесь никакой трагедии. К тому времени она будет в полном порядке.

— Ей не становится лучше. Ты сама понимаешь.

Истина мечется между ними, острая и опасная, как бритва: ей не стало лучше с тех пор; с того момента как; ты сама знаешь с какого. И ни одна не решается протянуть руку и коснуться режущей правды.

— Думаю, мы должны заставить ее поговорить с кем-нибудь, — предлагает Холли.

Джулия в ответ громко хохочет:

— С кем, с сестрой Игнатиус? О да, тогда у нее сразу все наладится. Сестра Игнатиус царапину вылечить не может…

— Не с сестрой Игнатиус. Со специалистом. С доктором, например.

— Боже милостивый… — Джулия отскакивает от стены, тыча в Холли сразу двумя указательными пальцами. Она готова в любой момент броситься в бой. — Даже не думай! Я серьезно.

Холли едва удерживается, чтобы не ударить Джулию по рукам.

— С каких это пор ты мной командуешь?! (Ярость — это даже хорошо, так легче.) Не смей мне приказывать! Никогда.

Последний раз они дрались по-настоящему, когда были совсем еще малявками, но сейчас, глаза в глаза, готовы кинуться друг на друга, руки ищут, что бы вырвать и выкрутить. Первой отступает Джулия, отворачивается и устало опирается о стену.

— Слушай, — говорит она, обращаясь к струям дождя за окном, — если ты волнуешься за Лени, хоть немножко, ни в коем случае не пытайся тащить ее к психологу. Просто поверь мне на слово: это худшее, что можно для нее сделать. Договорились?

Внутри каждого слова — бездна смыслов, свитая в клубок беспредельность. Холли не в состоянии разобраться в них, в несмолкающем гомоне их мелких секретов она не может вычленить, что именно Джулия знает или о чем догадывается. Не в ее правилах отступать, совсем на нее не похоже.

— Прошу тебя, сделай одолжение. Поверь мне. Пожалуйста.

В самых укромных уголках души, о существовании которых Холли и не подозревала, она хочет думать, что все по-прежнему так просто и понятно.

— Ну, наверное… — соглашается она. — О’кей.

Джулия поворачивается к ней лицом. Подозрения мешают Холли, хочется выкинуть какой-нибудь номер, она не знает что. Может, заорать сейчас во весь голос или показать средний палец, выйти за дверь и никогда больше не возвращаться.

— Так как? — решает поставить точку Джулия. — Не потащишь ее к психологам?

— Если ты уверена.

— Я абсолютно уверена.

— Тогда ладно. Не буду.

— Отлично. А теперь пойдем раздобудем что-нибудь в гостиной, пока Бекка не побежала нас искать.

Они идут по коридору, в ногу, смятенные и одинокие.

Холли отказывается от своего намерения, не потому что так сказала Джулия. А потому что у нее появилась другая мысль.

На эту мысль ее натолкнула как раз идея насчет психолога. Тогда, в прошлый раз, ее отправили к психотерапевту. Он был вообще-то придурок, и нос у него вечно потел, и он задавал вопросы, которые его и вовсе не касались, поэтому Холли просто играла с его идиотскими головоломками и молчала, но он продолжал говорить и однажды произнес нечто, оказавшееся впоследствии правдой. Сказал, что ей станет легче, когда судебное разбирательство закончится и она будет точно знать, что произошло; знание, сказал он, поможет выбросить из головы случившееся и сосредоточиться на других вещах. Так и получилось.

Прошло несколько дней, прежде чем Джулия перестала подозрительно коситься и начала оставлять Холли и Селену вдвоем. И вот они в "Корте", и Джулии нужно купить отцу открытку ко дню рождения, а Бекка вспоминает, что должна отправить бабушке открытку с благодарностями. Селена с пакетом из художественной лавки медленно бредет к фонтану, Холли догоняет ее, и Джулия уже не может ничего изменить.

Селена веером раскладывает тюбики с краской на черном мраморе и проводит пальцем по цветным этикеткам. С другой стороны фонтана кучка мальчишек из Колма, но они к ним не подойдут. Понимают, что не стоит.

— Лени, — начинает Холли и долго ждет, пока Селена решает наконец поднять глаза. — Знаешь, от чего тебе станет лучше?

Селена и на нее смотрит, как на облако, бесцельно и прекрасно плывущее по небу.

— А?

— Если ты выяснишь, что на самом деле произошло, — говорит Холли, и сердце у нее пускается вскачь. — В прошлом году. И если виновного арестуют. Это поможет. Правда ведь? Как ты думаешь?

— Тш-ш-ш… — Лени берет Холли за руку, а у нее самой рука холодная и мягкая, и сколько бы Холли ее ни сжимала, тверже она не становится. Равнодушно позволяя Холли тискать ее ладонь, Селена возвращается к своим краскам.

Давным-давно Холли узнала от отца, что, если хочешь, чтобы тебя не поймали, не следует торопиться. Сначала она покупает книжку в большом букинистическом магазине, в субботу, когда там полно народу. Через пару месяцев мама и не вспомнит: "Мне нужна эта книга для школы, можно десять евро, я на минутку", а в магазине быстро забудут светловолосую девчонку со старой книжкой по мифологии и альбомом по искусству, которым она отведет матери глаза. Она находит в телефоне фотографию с Крисом на заднем плане и распечатывает ее на школьном принтере во время перерыва на обед; у всех почти сразу сотрется из памяти, что она немножко задержалась, возвращаясь из туалета. На выходных она аккуратно вырезает и клеит, лежа на полу своей спальни, надев перчатки, утащенные из химической лаборатории, и держа наготове плед, под который можно сунуть работу, если вдруг постучатся родители, а запах канцелярского клея, напоминающий о школьных поделках, быстро выветрится у них из головы. Книгу она выбрасывает в урну в парке около дома; через неделю-другую ее очистят. Потом прячет карточку под подкладкой зимнего пальто и ждет подходящего момента.

Она ждет знака, подтверждающего, что нужный день настал. Но понимает, что не получит его, не в этом случае; а может, и вообще никогда, может, такого и не бывает.

И принимает решение самостоятельно. Услышав, как Далеки ноют: "О, блин, этот тупой проект, чертова туча времени на него уходит, придется тащиться в мастерскую во вторник вечером, какая тоскааааа", Холли говорит в конце занятия по изо: "Вечером во вторник продолжим?" И смотрит, как остальные согласно кивают, стряхивая в мусорную корзину обрывки медной проволоки и раскрошенный мел.

Она действует педантично. Тараторит без умолку, отвлекая девчонок, когда они проходят мимо Тайного Места, чтобы никто не заметил, что там ничего нового нет. Незаметно откладывает телефон на стул, задвигает стул подальше под парту, чтобы никто не увидел случайно и не напомнил ей. Взволнованно восклицает: "Ой, блин, телефон!" — уже после отбоя. Утром стремительно бежит по пустым коридорам, прикалывает, делает шаг назад, видит (короткий вскрик, ладошки ко рту, как будто кто-то следит), достает конверт и деревянный нож, вынимает кнопку так аккуратно, словно там и в самом деле могут быть отпечатки пальцев. Впрочем, когда она несется по коридору обратно, каждый шаг, эхом отражаясь от стен, словно оставляет на них темные следы.