Ребекка кивнула. Она, казалось, промерзла до мозга костей, так сильно, что даже дрожать не могла.

— То есть когда ты пришла сюда той ночью, — уточнил я, — ты рассчитывала встретить кого-то из тех тупых придурков.

— Да. Эндрю Мура, например.

— А когда увидела Криса, не передумала, нет?

— Вы не понимаете. Это вообще не о том. Я не размышляла, мол, права я или не права, следует мне так поступить или нет. Я знала.

Вот в чем дело. Вот почему она не боялась Конвей и Костелло, вот почему она не испугалась нас. Всю дорогу с той ночи до сегодняшнего вечера — и лишь сегодня вечером что-то изменилось — она была уверена, что ей ничто не угрожает, ибо точно знала, что права.

— И даже когда увидела, что это Крис? По-прежнему не усомнилась?

— Особенно тогда. Как раз тогда я все поняла. Вплоть до того момента мне чего-то недоставало. Все эти тупые мерзкие Джеймсы Гиллены и Маркусы Уайли, это не могли быть они. Они же никчемные, абсолютные ничтожества, пустое место. А на алтарь нельзя приносить ничтожное. Жертва должна быть драгоценной.

Даже в темноте я увидел, как опустились веки Джулии. И печальную, печальную улыбку Селены.

— Как Крис, — сказал я.

— Да. Он не был ничтожеством. И мне все равно, что вы говорите, — в темноту, Джулии и Селене. — Не был. Он был особенным. И когда я его увидела, вот тогда-то окончательно поняла: я все делаю правильно.

Вновь голоса от подножия. Приближаются.

Я заговорил быстрее и заметно громче:

— И в тебе ничего не дрогнуло? Одно дело — мерзкие типы, которые заслужили такой конец. Но юноша, который тебе нравился, славный парень? Тебе его не было жалко?

— Да, если бы у меня был выбор, я бы выбрала кого-нибудь другого. Но это было бы неправильно.

Будь она постарше или похитрее, я бы заподозрил подвох, чтобы на суде защита могла упирать на невменяемость. Находись мы сейчас в кабинете, я бы и сам сказал, что тут чистое безумие, болезнь, и никакого притворства. Но на этой поляне, в призрачном сиянии и плавном скольжении ее мира, в пространстве, полном ароматов и звезд… На миг я почти понял, что она имеет в виду, почти ухватил понимание самыми кончиками пальцев, но оно лишь скользнуло и растаяло, прежде чем я успел его осознать.

— Поэтому я оставила ему цветы.

— Цветы, — тупо повторил я. Спокойно и равнодушно, словно воздух не заискрил вдруг вокруг меня.

— Вон те. — Рука взметнулась, тонкая, как росчерк пера, указала на гиацинты. — Я сорвала. Четыре; по одному от каждой из нас. И положила ему на грудь. Не для того чтобы попросить прощения, нет. Просто попрощаться. Сказать, что мы понимали, что он не никчемный.

Про цветы знал только убийца. Я скорее почувствовал, чем услышал долгий вздох Конвей.

— Ребекка, — мягко сказал я. — Ты понимаешь, что мы должны арестовать тебя?

Широко распахнутые глаза.

— Я не знаю, как это делается.

— Все в порядке. Мы тебе все объясним. Найдем того, кто сможет о тебе позаботиться, пока не приедут твои родители.

— Я не знала, что так получится.

— Понимаю. Сейчас тебе нужно просто подойти ко мне, и мы вернемся в школу.

— Я не могу.

— Дайте нам одну минуту, — попросила Селена. — Всего минуту.

Я буквально услышал, как Конвей сказала "нет".

— Да, конечно. Но только минуту.

— Бекс, — невероятно нежно позвала Селена. — Иди сюда.

Ребекка обернулась на голос, протянула руки, и голова ее вновь скрылась внутри таинственной темной фигуры. Руки обнимали плечи друг друга, как крылья, сдвигаясь все ближе и ближе, словно они пытались слиться в единое нечто, которое никто и никогда не сможет разрушить. И я не понимал, кто из них рыдает.

Шаги за спиной, быстрые, и сейчас я мог обернуться. Холли, с разметавшимися волосами, огромными отчаянными прыжками неслась вверх по склону.

Позади, заставляя себя держать дистанцию, Мэкки. Он заметил ее издали и спустился к дорожке, чтобы задержать, насколько смог. Дал нам с Конвей возможность сделать то, что мы собирались сделать. В конце концов, по своим собственным причинам, он решил, что я заслуживаю доверия.

Холли пролетела мимо Конвей как мимо пустого места на край поляны и увидела остальных. Остановилась, словно ударившись о каменную стену. Чужим, срывающимся голосом спросила:

— Что случилось?

Конвей молчала. Объясняться предстояло мне.

— Ребекка созналась в убийстве Криса Харпера, — негромко сказал я.

Холли испуганно отшатнулась, помотала головой.

— Кто угодно может сознаться в чем угодно. Она так сказала, потому что боялась, что вы собираетесь арестовать меня.

— Ты уже знала, что это она.

Холли не стала отрицать. Не стала спрашивать, что будет с Ребеккой дальше, — незачем. Она не бросилась к остальным, не упала на грудь отцу — а он сумел не ринуться к ней. Она просто стояла, глядя на своих недвижимых подруг, одной рукой обвив ствол дерева, словно без него упала бы.

— Если бы ты знала это утром, — сказал я, — ты бы никогда не принесла мне ту карточку. На кого ты думала?

Устало, подавленно, пусто — как не бывает в шестнадцать лет — Холли ответила:

— Я всегда подозревала Джоанну. Может, и не она сама — я думала, она заставила кого-нибудь, скорее всего Орлу, она всегда вешает на Орлу грязную работу. Но идея была ее. Из-за того, что Крис ее бросил.

— А потом ты решила, что Элисон или Джемма все узнали, не смогли вынести такого груза, вот и появилось то фото.

— Ну да. Вроде того. Неважно. Джемма вряд ли, но да, на идиотку Элисон вполне похоже.

— Почему ты просто сразу не рассказала все детективу Морану начистоту? — удивилась Конвей. — К чему вынуждать нас заниматься херней, из кожи вон лезть весь день напролет?

Холли посмотрела на Конвей так, будто все эти глупости вгоняли ее в неодолимую спячку. Она прислонилась спиной к стволу дерева и закрыла глаза.

— Ты не хотела становиться доносчицей, — понял я.

Резкий шорох, потом тишина — подошел Мэкки.

— Снова, — сказала Холли, не открывая глаз. — Я не хотела снова становиться доносчицей.

— Если бы ты рассказала мне все, что знала, тебе, вероятно, пришлось бы давать показания в суде, и тогда вся школа узнала бы, что ты стукачка. Но ты все равно хотела, чтобы убийцу схватили. Карточка была идеальным шансом. Ничего не надо говорить, просто направить меня в нужную сторону и молиться, чтобы получилось.

— В прошлый раз вы показались мне совсем не глупым. И не вели себя так, будто каждый, кому меньше двадцати лет, совершенно безмозглый. Я подумала, что если бы только смогла затащить вас сюда…

— И ты не ошиблась, — заметила Конвей.

— Ага. — Никакое сердце не выдержало бы при виде ее лица, обращенного к небу. На Мэкки я даже не мог смотреть. — Я молодец.

— Как ты все же догадалась, что это не Джоанна? Когда мы пришли за тобой, ты уже знала правду. Что произошло?

Грудь Холли приподнялась и опала.

— Когда лампочка взорвалась, — сказала она. — Тогда я все поняла.

— И каким образом?

Она молчала. Все, она все сказала.

— Малышка. — Я и не думал, что голос Мэкки может быть настолько нежным. — Это был очень долгий день. Пора домой.

Глаза Холли распахнулись. Она сказала, обращаясь к нему, как будто никого больше рядом не было:

— Ты думал, что это я. Ты думал, что я убила Криса.

Мэкки мгновенно замкнулся:

— Поговорим об этом в машине.

— Что я такого сделала, что ты мог подумать, будто я способна убить человека? Когда, за всю свою жизнь?

— В машину, детка. Немедленно.

— Ты просто решил, что, если кто-то меня разозлил, я запросто раскроила ему башку, потому что я твоя дочь и это у меня в крови. Я не только твоя дочь. Я человек. Другой.

— Я знаю.

— И ты задержал меня там, чтобы они вынудили Бекку сознаться. Потому что знал: если я поднимусь на поляну, я заставлю ее замолчать. Из-за тебя она осталась там одна и… — Горло перехватило.