— Это все? Все, что ты знаешь?

Я пожал плечами. Прошло семь лет, но под взглядом Мэкки я все еще ежился, все еще чувствовал себя сопляком, плавающим на устном экзамене.

— Вплоть до сегодняшнего дня я не то чтобы много думал о ней.

— Но есть же слухи, сплетни. Или ты выше этого?

— Не выше. Просто никогда ничего не слыхал насчет Конвей.

Мэкки тяжело вздохнул, взъерошил волосы, покачал головой:

— Малыш. Стивен. — Голос стал совсем ласковым. — В этом бизнесе тебе нужны друзья. Обязательно. Иначе долго не продержишься.

— Я уже давно держусь. И у меня есть друзья.

— Я не об этом. Тебе нужны настоящие друзья, малыш. Друзья, которые прикроют твою задницу. Которые сообщат то, что тебе нужно знать. Которые не позволят тебе врезаться в вихрь разнообразного дерьма, не предупредив об опасности.

— Типа тебя?

— Ну, пока что я делал для тебя все, что мог. Разве нет?

— Я сказал спасибо.

— И хочется думать, это было искренне. Но не знаю, Стивен. Что-то я не чувствую флюидов любви.

— Если ты мой верный друг, — предложил я, — так валяй, расскажи, что я должен знать про Конвей.

Мэкки опять оперся на стену. Сигарета забыта, она свою задачу выполнила.

— Конвей — прокаженная, парень. Она не говорила?

— Как-то случая не было. — Я не стал допытываться, что он имеет в виду. И так расскажет.

— Но она и не нытик. Полагаю, это единственный плюс. — Он стряхнул пепел. — Ты же не идиот. Должен догадываться, что Конвей никогда не станет Мисс Конгениальность. И ты не против оказаться с ней в команде?

— Я же сказал, мне не нужны новые друзья.

— Я не о социальных связях. Вот смотри, про Конвей: в свою первую неделю в отделе она наклонилась, записывая что-то на доске, а этот идиот Рош шлепнул ее по заднице. Конвей обернулась, схватила его за руку и заломила ему палец, пока у бедняги глаза из орбит не полезли. Сказала, что в следующий раз сломает. Рош обозвал ее сукой. Конвей нажала чуть сильнее, Рош заорал, Конвей отпустила его и вернулась к доске.

— Легко могу представить, как прокаженным после этого стал Рош. Но не Конвей.

Мэкки громко расхохотался.

— Я соскучился по тебе, малыш. Правда соскучился. Я и забыл, какой ты милый. Ты прав: в идеальном отделе так и случилось бы. И даже в кое-каких из наших отделов в другие годы — вполне. Но прямо сейчас отдел убийств не самое приятное место. Они неплохие парни, в основном, по-своему, но немножко такие регби-клуб, особая каста, немножко грубоватые бугаи. Если бы Конвей отшутилась, или поржала вместе с ними, или в следующий раз сама ухватила Роша за задницу, все было бы в порядке. Если б она хотя бы попыталась вписаться в команду. Но она этого не сделала, и теперь весь отдел считает ее спесивой крутой сукой без чувства юмора.

— Как у них там славно. В смысле — не советуешь туда лезть?

— Я не говорю, что я их одобряю, — развел он руками. — Просто сообщаю факты. Не то чтобы тебе это нужно. И я, разумеется, не защищаю нахала и не считаю, что жертва сама виновата, это очевидно, но давай по-честному: вот ты завтра входишь в отдел, кто-то обзывает тебя рыжим гопником и предлагает проваливать обратно в свои трущобы. Ты что, сломаешь ему палец? Или подыграешь: засмеешься, назовешь его кикиморой болотной и отправишь обратно трахать овец на пустоши, да что угодно придумаешь, чтобы разрядить ситуацию? Скажи, только честно.

Он вперил в меня свои странно поблекшие в вечернем свете глаза. Я не выдержал, отвел взгляд.

— Я бы подыграл.

— Вот именно. И не говори так, будто это дурно, малыш. Я бы поступил ровно так же. Это нормально, на этом мир держится. Жизнь — это всегда немножко игра. А когда вот такая Конвей решает, что не будет играть в эту игру, вот тогда все становится дерьмово.

Я услышал Джоанну: Они ведут себя так, как будто могут делать что хотят. Но так не бывает. Интересно, что думает Мэкки насчет Холли и ее подруг, которые запросто показывают всему миру средний палец.

— Их шеф совсем не идиот. Когда атмосфера в отделе стала невыносимой, он наконец заметил. Собрал людей, спросил, в чем дело; они, натурально, словно воды в рот набрали, уверяли, что все у них прекрасно и все они лучшие друзья. Прямо не отдел убийств, а детский сад — никто не хочет быть ябедой. Шеф им не поверил, но понял, что правды все равно не добьется. Однако вычислил, что дела пошли наперекосяк, когда в отделе появилась Конвей. Сложил два и два и нашел источник проблемы.

— То есть он намерен ее вышвырнуть, — догадался я. — И только ждет повода.

— Нет. Он не уволит ее из отдела, потому что она непременно подаст иск за дискриминацию, а скандала никто не хочет. Но он может создать такие условия, что она сама уволится. У нее никогда не будет напарника. Она никогда не получит повышения. Ее никогда не пригласят пропустить кружечку пивка после смены. Ей не поручат интересного дела, и когда она провалит это, нынешнее, в ее послужном списке останутся только мелкие дилеры, пока она сама не принесет рапорт об увольнении. Это сломит любого. — Дым поднимался спиралью от его пальцев, примешиваясь к свежему весеннему вечеру, как скрытая угроза. — У Конвей есть стержень, да, и она продержится дольше, чем иные, но в итоге все равно сломается.

— Карьера Конвей — ее проблемы. Я здесь ради своей. Это мой шанс продемонстрировать шефу Убийств, на что я способен.

— Нет, дружок, — покачал головой Мэкки. — Это русская рулетка с полным барабаном. Если не поладишь с Конвей, вернешься в Висяки: дескать, пока, увидимся, и все запомнят, что Моран не продержался в высшей лиге и дня. А если поладишь, навеки останешься ее шестеркой. И ни один мужик из Убийств, включая шефа, в жизни к тебе и на выстрел не подойдет и не станет иметь с тобой дела. Дерьмо, оно липкое, малыш. И если у тебя и впрямь нет никакой стратегии, предлагаю выработать ее. И поскорее.

— Слушай, хорош воду мутить. Хочешь, чтобы мы с Конвей косились друг на друга, подозревали и, значит, отвлекались от расследования. А потом — опа! дело вышло из-под контроля.

— Ты можешь так думать. Звучит убедительно. Но спроси себя: разве это означает, что я не прав?

Утром, едва в отделе появилась Конвей, досада и раздражение разлились в атмосфере, словно ядовитый газ без запаха и цвета. Как об крапиву обжечься — колючки крошечные, цепкие, вонзаются глубоко.

— А что же ты рассказал Конвей обо мне? — поинтересовался я.

— То же, что говорю сейчас тебе, солнышко, — усмехнулся он. — Только правду. Ничего, кроме правды. Так что помоги тебе господь.

Угу. Жаль, нельзя самому себе врезать за любопытство. Я знал, что именно Мэкки сказал Конвей. Мог даже повторить за него, слово в слово.

Интересная у вас стратегия, закадрить малютку Стивена. Кто-то, может, скажет, чистый идиотизм, но я готов оправдать вас за недостатком улик…

— Ах-х-х, — потянулся Мэкки. Глянул на окурок, сожженный до фильтра, бросил на землю. — Мне нужна была передышка. Пошли?

Конвей стояла снаружи у двери, руки в карманах. Ждала нас.

Вы же не дура, детектив Конвей, вам прекрасно известна история о том, как мы с Холли познакомились с детективом Мораном. Как минимум отчасти. Хотите узнать остальное?

Когда мы приблизились, она отлепилась от стены, придержала дверь для Мэкки. Посмотрела мне в глаза. И когда Конвей уже закрывала за ним дверь, я поймал победную усмешку Мэкки, брошенную через ее плечо.

— Дальше я сама, — сказала Конвей.

Моран был новичком, работал на подхвате в деле об убийстве. Вел дело детектив Кеннеди. Кеннеди помог малышу Стивену. Очень помог. Вытащил его из бумажного болота, дал роскошный шанс. Большинство детективов не стали бы связываться; большинство детективов любят проверенные кадры, и, откровенно говоря, не нужны им никакие стажеры. Позже Кеннеди в этом очень раскаялся…

Тогда, давно, я просто делал то, чего хотел от меня Мэкки. Мне не приходило в голову, а зря, что он держит фигу в кармане, что в любой момент, возникни необходимость, он может использовать это против меня.