Еще разок прицепишься к Джоанне, и пожалуйста: папочка звонит начальству, О’Келли получает долгожданный повод, нам обоим дают пинка под зад.

Конвей определенно думала точно так же. Я не хотел ее благодарности. Не то чтобы она имела это в виду, просто на всякий случай.

— Ребекка изменилась с тех пор, как вы виделись в прошлый раз, да?

— Хочешь сказать, я дала тебе плохой совет.

— Хочу сказать, все, что ты мне рассказывала про компашку Джоанны, оказалось в самую точку. И только с Ребеккой вышло иначе.

— Да хрен ли. В прошлый раз из Ребекки клещами было слова не вытянуть. Она готова была свернуться клубочком в дальнем углу и помереть, только бы мы оставили ее в покое. Учителя сказали, она вообще такая, просто очень застенчивая, со временем перерастет.

— Ну вот и переросла, все нормально.

— Ага. Выглядит приличнее, а год назад это были кожа да кости с брекетами, на вид больше десяти не дашь, сейчас вроде начинает походить на человека. Поэтому, наверное, и чувствует себя увереннее.

— А что насчет остальных? — кивнул я в сторону школы. — Они изменились?

— А что? Думаешь, если кто-то что-то знает, это проявится?

Она проверяла меня. Весь этот разговор — тест; как и допросы, как обыски. Половина успеха совместной работы — в таком вот теннисе: мячик налево, мячик направо. Если щелкнет, ты годишься. Когда два идеальных напарника вот так перебрасываются фразами, они звучат, как два полушария одного мозга. Не то чтобы я метил настолько высоко, — скорее всего, с Конвей никто так и не смог сработаться, даже если и хотел, — но вот в чем загвоздка: если с ней не щелкнет, то можно отправляться восвояси.

— Они дети, — сказал я. — Не закоренелые бандиты. Думаешь, они могли запросто прожить этот год, будто ничего не случилось?

— Может, да, а может, и нет. Дети, если не могут с чем-то совладать, прячут это в дальний угол, делают вид, что ничего не было. И даже если они изменились, что с того? В их возрасте они в любом случае меняются.

— Так всё же — изменились или нет?

Она задумчиво пожевала губами.

— Компашка Хеффернан — не-a. Всё то же самое, только стало больше. Гораздо стервознее, сильнее похожи друг на друга. Жирная тупая блонда, блядовитая тупая блонда, наглая тупая блонда, тупастая тупая блонда. И все три шестерки Хеффернан еще более жалкие и перепуганные, чем раньше.

— Мы же говорили: кто-то очень напуган, иначе не стал бы затевать эту байду с запиской.

— Да, — кивнула Конвей. — И надеюсь, что сейчас она напугана еще больше.

Она отставила кофе, не отводя взгляда от играющих девочек. Одна из них сбила с ног соперницу, врезав той клюшкой по лодыжке так грубо, что даже мы расслышали.

— Но вот Холли и ее подружки — да. Что-то такое в них и раньше было. Странноватые, типа того. Но вот сейчас… Орла идиотка, конечно, но тут она права: они чокнутые.

До этого момента я никак не мог понять, чем же они отличаются, что в них такого необычного. Теперь дошло: Джоанна и ее девицы вели себя ровно так, как я ожидал. Они были такими, какими, по их мнению, хотели их видеть парни, взрослые, да вообще весь мир.

А подруги Холли были такими, какие они есть. И когда они изображали из себя хитрожопых нахалок, или унылых тупиц, или чопорных скромниц, то исключительно потому, что сами того хотели. Ради собственных интересов, не моих.

И вновь тревожный холодок пробежал вдоль позвоночника.

Я прикинул, не сказать ли Конвей. Не мог придумать, как бы это сформулировать, чтобы не выглядеть психом.

— Селена, — продолжала Конвей, — вот она изменилась больше всех. В прошлом году она была вообще не здесь, вся в своих грезах, — сразу думаешь, одна из тех, кто развешивает над кроватью индейские штуки типа ловушки снов или всякую хрень с единорогами и надписью "Поверь в свою мечту", — но в целом ничего особенного. И половину странностей я легко списала на шок, особенно если Крис был ее парнем. Но сейчас… — Она со свистом выдохнула сквозь сжатые зубы. — Сейчас, по-моему, от спецшколы для умственно отсталых ее отделяет только богатый папочка.

— Неуверен.

Это вынудило Конвей оторваться от хоккея:

— Думаешь, она придуривается?

— Не совсем. — Я подбирал слова. — Отрешенность — это верно. Но, полагаю, за этим стоит нечто большее и отрешенностью она это закрывает от других.

— Угу. — Конвей задумалась. — Что там Орла сказала про Селенину прическу? В прошлом году волосы у нее были длиной до самой задницы. Убойные, натуральная блондинка, волнистые, иные за такие волосы удавились бы. Много ли девчонок ее возраста обрежут такую красоту?

Совсем не разбираюсь в подростковой моде.

— Что, немногие?

— Когда вернемся туда, оглядись как следует. Если среди них не найдется онкобольных, Селена, держу пари, будет единственная с такой стрижкой.

Я допил кофе. Вкусно, и было бы еще вкуснее, если б Конвей озаботилась поинтересоваться, все ли любят черный.

— А что Джулия?

— А что ты о ней думаешь? Маленькая грубая сучка, да?

— Грубовата для своего возраста. И умна.

— Точно, и то и другое. — Уголок рта Конвей пополз вверх, ей определенно нравилась Джулия, пусть отчасти. — Но вот в чем закавыка — год назад она была гораздо жестче. Прямо стальной коготь. На предварительном допросе половина девиц с зареванными глазами или хотя бы прикидываются. Знакомы они были с Крисом или нет — неважно. Джулия входит с таким лицом, будто поверить не может, что мы тратим ее драгоценное время на такую хрень. Заканчиваем разговор, я спрашиваю, не известно ли ей что-нибудь, о чем нам следует знать, ну как обычно, да? И она отвечает — это ее собственные слова, и, не забывай, прямо в присутствии Маккенны, — что, мол, ей вообще насрать, кто пристукнул Криса Харпера, он был всего лишь очередным кретином из Колма, так что невелика потеря. Маккенна тут же завела грандиозную проповедь об уважении, сочувствии и прочее дерьмо, так Джулия просто взяла и широко зевнула прямо ей в физиономию.

— Холодное равнодушие.

— Ледяное. И клянусь, она не играла. Но в этом году — в этом году появилось еще что-то. Обычно подростки сначала разыгрывают грубость и черствость, пока не столкнутся с ней в реальности. А вот Джулия…

Она сунула в рот последний кусочек сэндвича.

— Вот в чем разница, — сказала она, когда смогла вновь заговорить. — Заметил, как они к нам относятся — ну, большинство? Едва снисходят. И Джулия в прошлом году была такой же. Мы с Костелло были для нее вообще не люди, просто какие-то взрослые. Посторонние шумы, с которыми приходится мириться, чтобы потом вернуться к по-настоящему важным делам. Я помню это чувство, в таком же возрасте. Разве что я не заморачивалась тем, чтобы с чем-то там мириться.

Охотно верю.

— А я пропускал мимо ушей. Улыбался, кивал и продолжал заниматься своими делами.

— Ага. Но в этом году Джулия смотрит на нас как на нормальных живых людей, и на тебя, и на меня. — Одним длинным глотком Конвей прикончила кофе. — Никак не могу разобраться, это хорошо или плохо.

— А Холли?

— Холли… — протянула Конвей. — Когда ты впервые с ней встретился, что подумал?

— Умная, колкая. Упрямая. Да много всего.

Медленная ленивая ухмылка краем рта.

— Точно, все так. Основную разницу ты уже уловил. В прошлом году каждое слово клещами тянули. Сейчас Маленькая Мисс Любезность, записка в одной руке, теория в другой, и мотив наготове. Что-то там происходит. — Она затолкала обертку от сэндвича в пустую кофейную чашку. — Что, кстати, думаешь насчет ее теории? Кто-то сторонний использовал одну из восьмерых, чтобы повесить записку?

— Не слишком убедительно. Если не желаешь светиться, зачем втягивать в игру еще кого-то? Тем более даже не из твоих ближайших подруг?

— Да уж. Твоя Холли просто источает симпатию. Она хочет, чтобы мы занялись всей школой сразу, не концентрируясь на ее подружках. Понимаешь, чего мне после этого хочется?

— Сконцентрироваться на подружках.