Проходя мимо места, некогда служившего капеллой, Виктор замедлил шаг. Теперь это были руины, хранящие печальную, почти утончённую красоту разрушения. Остатки здания, когда-то изящного и по своему прекрасного, стояли истерзанным скелетом, выжженным небесным огнём. Ангельские лучи, оставили после себя не просто разрушение, а причудливый, почти симметричный узор из трещин и сколов, напоминающий застывшую молнию, пронзившую сердце божьего дома. Остатки росписей и фресок, когда-то украшавших стены, были изуродованы, но не уничтожены полностью. Они превратились в призрачные фрагменты, в мрачные, но выразительные абстракции, сохранившие осколки былого великолепия, словно призрачные воспоминания о божественной красоте, изысканно и трагично искажённые. Свет, проникающий сквозь пробоины в сводчатом потолке, падал на землю пятнами, рисуя причудливые, но гармоничные узоры из света и тени, подчёркивая мрачную гармонию разрушения. Но самым ужасающим зрелищем были не разрушенные стены, а то, что скрывалось внутри.
Это было место показательной казни. Ангелы, истреблявшие Неаполь, не просто убивали людей. Они выбирали самых грешных, самых порочных и устраивали им показательную казнь через повешенье. Виктор видел их: изуродованные тела, почерневшие от дождя и времени, что висели на остатках деревянных балок, словно мёртвые плоды на гнилом умирающем дереве; их чёрные силуэты напоминали застывшие во времени крики отчаяния. Лица искажённые агонией, были застывшими масками отчаяния и страха; глаза казались пустыми глубокими колодцами, в которых утонула вся надежда этого места. Но при приближении Виктора что-то сдвинулось. Некоторые из висельников зашевелились. Их чёрная, истлевшая кожа натянулась над костями, а в ужк пустых орбитах загорелись бледные огоньки. Они оживали. Это были зомби, одержимые местью ко всему живому, но тела их, истерзанные смертью и некромантией, были неспособны к активным действиям. Они двигались медленно, их члены дрожали от слабости, их крики были хриплыми и немощными. Это были призраки мести, застывшие в своей вечной агонии. Воздух здесь был особенно тяжёл, пропитанный запахом разложения и смерти. Свет его магии, прорезающий мрак, лишь подчёркивал трагизм данного зрелища, освещая каждую изуродованную деталь, подчёркивая изящество и уродство одновременно. Он не остановился, не задержал взгляд, но он ничего не забыл. Каждый труп, каждая изуродованная фигура были ещё одним доказательством безумия и жестокости произошедшего. И он помнил всё это, как помнил каждый шрам на своём теле. Он шёл вперёд, к своей цели, но тень этого места, тяжёлая и холодная, оставалась с ним, напоминая о цене выживания и о бесконечном кошмаре прошлого.
Им казалось, что всё в этом мире дозволено. Ангелы, спустившиеся с небес, с их холодным сверкающим оружием, с их безразличным к страданиям лицом. Они судили, они карали, они истребляли. Они решили, что их руки чисты, что их цели святы, что они вправе решать, кто достоин жизни, а кто – смерти. Они были слепы в своём высокомерии, глухи к мольбам, бессердечны в своей божественной ярости. Они забыли, что каждая жизнь драгоценна, что каждый человек – это вселенная, со своей историей, со своими мечтами, со своей болью. Они забыли, что даже божественная сила не делает человека неприкасаемым. Они забыли, что гордыня – это не всегда плохо. Гордость за свои достижения, за свою силу, за свой путь – это двигатель прогресса, это топливо для души. Но высокомерие… высокомерие ослепляет.
Они забыли, что даже ангелы смертны. Или, по крайней мере, уязвимы. Их небесная сила, казавшаяся бесконечной, оказалась ложной. Их безупречность, казавшаяся абсолютной, оказалась иллюзией. Они поверили в своё бессмертие, в свою неприкосновенность, и заплатили за это самую высокую цену. Они упали. И их падение было таким же беспощадным, как и их вознесение. Высокомерие сделало их слабыми, лишило их способности видеть истинную картину мира. Они стали жертвами своей же гордыни. Но они не были единственными, кто превознёсся над смертными.
Люди, наблюдавшие за ангельским безумием, тоже поверили в свою безнаказанность. Они тоже забыли о своей смертности, предаваясь распутству и разврату, зная, что ангелы сами вершат сей праведный суд. Они извлекали выгоду из хаоса, наживались на страданиях других, предаваясь своим тёмным желаниям. Они тоже позволили высокомерию ослепить себя. Они тоже превознеслись над остальными. Но и они ошибались. Даже в этом кошмаре, даже под крылом ангелов, смерть находила свой путь. Она находила их в домах, на улицах, в их грехах. Они поплатились за свою слепоту, за свою гордыню, за уверенность в безнаказанности. И их смерть была не менее ужасна, чем смерть тех, кто погиб первым от руки ангелов.
А я… я помню, что такое гордость. Гордость за свои действия, за свою силу, за свой путь. Но я также помню, что высокомерие – это путь к гибели. Это слепота, которая ведёт к падению, а затем и к закономерному вымиранию. Настоящая сила – в балансе, в понимании своей своей истиной слабости. И этот баланс – лучший якорь в бушующем море жизни и смерти. И этот якорь становится ещё крепче, когда есть ради кого и чего тебе жить. Когда есть люди, за которых ты готов отдать свою жизнь, когда есть цель, ради которой ты готов преодолеть любые препятствия. Это и есть настоящая сила, настоящее бессмертие – не в теле, а в душе. И это то, чего ни ангелы, ни люди, забывшие о своей смертности, никогда не понимали.
Они решили, что им всё дозволено. Но нет ничего более ошибочного, чем такое мнение. Все люди равны. Все люди смертны. И нет такой силы, которая смогла бы изменить этот закон. Даже ангелы не исключение. Даже боги не исключение. Все мы ходим по острию ножа, и в любой момент можем упасть. И это не несправедливость, а просто закон бытия. Закон, который напоминает нам о ценности каждого мгновения, каждого вдоха, каждой жизни. Напоминает нам, что вся наша сила, всё наше величие – иллюзия, если забыть об этом.
Пройдя ещё несколько кварталов, Крид, словно призрак, сквозь мрак и дождь, добрался до одного из многочисленных разрушенных зданий. В его подвале, заросшим плесенью и мхом, скрывались входы в катакомбы – лабиринт подземных туннелей и склепов, простиравшийся под городом. Вход представлял собой узкую, неправильной формы арку, заваленную частично обрушившейся кладкой. Воздух из него тянул сыростью и затхлым запахом земли. Виктор, не задумываясь, спустился в прохладную влажную темноту удобнее перехватывая отключившуюся Катарину.
Катакомбы Неаполя представляли собой бесконечный лабиринт узких коридоров, изысканных и жутких одновременно. Стены, сложенные из тёмного камня, были влажными от просачивающейся воды, покрыты сетью трещин и плесенью. В полумраке мелькали тени. В некоторых местах стены были украшены древними рунами, бледными и почти неразличимыми, изображающими сцены из жизни древнего Неаполя. В других местах можно было увидеть останки старых захоронений, перемешанные с осколками саркофагов и гробниц, забытые и оставленные на попечение времени и тьмы. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным запахом плесени, сырости и земли, и ещё чем-то неизъяснимо мерзким, запахом смерти и забвения. В глубине катакомб слышался глухой стук капающей воды. Виктор шёл вперёд, его меч, наполненный магией света, освещал путь, прорезая мрак и отбрасывая лёгкие тени. Он шёл мимо склепов, мимо чужих костей, мимо намалёванных кровью сектантов рисунков, напоминающих о древних ритуалах и захоронениях. Время здесь казалось застывшим, а воздух — пропитанным историей и вечной тоской забвения. Наконец, он вышел из катакомб, и перед ним раскрылся вид на порт Неаполя.
Порт представлял собой ужасающую картину разрушения. Разбитые корабли лежали на боку, их мачты, похожие на кости гигантских морских чудовищ, торчали из воды, смешиваясь с обломками мачт и досок. Причалы были разрушены, их остатки пронзали рваные трещины, словно поверхность земли была разорвана от невыносимого давления. Вода в гавани была грязной и тёмной, покрытая слоем маслянистой плёнки, отражающей бледный свет неба. В воздухе витал запах солёной воды, смешанный с запахом гниющих досок и давно разлагающейся плоти. В этой мрачной атмосфере, среди разрушенных зданий и погибших судов, стоял его старый друг.
