Но ведь тогда меня можно спокойно обвинить в злоумышлении против государственной власти. Если кто узнает про мои склады оружия и сбруи. Узна-а-ют. Обязательно узнают про то, что я закупаю оружие. Сейчас и персы с его в «санкционные» товары запишут. Надо как-то списаться с шахом, что ли, и заверить его в моей лояльности. Пригласить его представителей в Астрахань и там переговорить?

Как «там» сделал «тот» Степан Разин? Набрал столько богатств, что смог собрать огромное войско. А набрал где? В Персии. Заверив шаха в своей лояльности, а потом ограбив приморские городки. Потом ограбил Астрахань, Царицын. Его атаманы другие городки взяли. Ведь пытали его о том, где спрятал награбленное?

Если Морозов и остальные царёвы ближники на своих местах устоят, а они устоят, не верил я в возможность глобально изменить историю, и в параллельные миры не верил, то меня сейчас куда-нибудь сошлют. А эти деятели доведут народ до цугундера и народ взбунтуется всё равно. А там, или с нами, или против нас, как в «Тихом Доне» Шолохова.

Так размышлял я, трясясь и прислушиваясь к голосам за портьерой. Сначала царь опросил подъячего поместного приказа, от которого узнал, что ехали писать купчую, а написали дарственную.

Потом царь говорил с боярином Морозовым по поводу Никиты Романова, его лояльности государю и кто во всём этом участвует.

Морозов сказал, что заговор зреет давно, он про сей заговор царю докладывал, и это всё та же эпопея с лжепотомками Василия Шуйского. Морозов сказал, что «лица, что в сём заговоре участвуют, давно известны, только царь-государь не хочет принимать кардинальных мер. А он, де, специально о сём упредил крестника, то есть, — меня, так как знал, что заговорщики имеют резон сговориться с казаками». Я даже умилился словам Морозова. Он со всех сторон выглядел «белым и пушистым».

С Никитой Ивановичем Романовым государь говорил в присутствии боярина Морозова и начал с такой фразы:

— Ты, Никитка, почто отдал Измайловскую вотчину, не спросив моего дозволения?

— То моя вотчина. Она мне от пращуров перешла.

— Мы же сговаривались с тобой, что я её выкуплю, а ты продал её первому встречному персиянину.

— Ты же сам его приветил! — буркнул Романов. — Сам там разместил.

— Я его там разместил, чтобы он там городок поставил и казаков собрал для службы мне. А не для того, чтобы он её купил.

— Он пишется, как купеческий сын Тимофея, Степан Разин, а не как перс. Он мне твою грамотку показал, где ты его отцу земли отписал.

— Так, где те земли? — спросил государь. — За Воронежем. За Белгродской засечной чертой! Где и жизни нет от татар, крымчаков, и ногайцев. Если он там городки поставит и оборонит нашу окраину, так и пусть себе владеет. А ты в центре столицы земли отдал. И почему ты ему их не продал? За какую помощь? У него акромя войска казачьего нет ничего. Зачем тебе его войско? К нему сейчас три сотни казаков придёт. С четырьмя сотнями и Москву взять можно, если наскоком. Зачем тебе четыре сотни казаков?

— Почему ты отдал её, а не продал? Казна у тебя безразмерная?

— Казна не безразмерная. Не за то я отдал ему Измайловскую вотчину, что на Москву хочу идти, — пробубнил Романов, — а за то, что он обещался мне такой же кусок земли выдать, когда он шахом сделается.

— Шахом сделается? — рассмеялся царь. — Как же он сделается? У Шаха войско в пятьсот тысяч сабель.

— У него, он говорил, на Дону сорок тысяч казаков, готовые пойти на персов. И уже тем летом они хотели напасть на шаха, да ты помешал, призвав его в Москву.

— Тем летом? Они же шли служить шаху?

— Он так сказал. И написал мне дарственную на такой же кусок земли в их столице.

— Ай, да, Стёпка! Ай, да сукин сын! — произнёс царь с восхищением в голосе.

А я восхитился тем, как государь вывел меня из-под удара, услышав следующее…

— Верные люди, коим я приглядывать приказал за твоей вотчиной, сказали, что ты вдруг отписал Измайлово чужаку. И что делать сейчас? Мне та земля была нужна. Там ведьи соколиная охота и на зверя дикого… Думал там себе усадьбу построить, чтобы сыну осталась и потомкам. А теперь? Таких мест теперь у Москвы и не сыщешь! Все земли розданы.

Царь сокрушённо вздохнул.

— Эх ты! Думал, ты мне брат.

— Ага, бра-а-т, — передразнил царя Никита Романов. — Вот этого приблизил к сыну, а не меня. А мне, что делать прикажешь?

— У тебя более семи тысяч дворов и два вотчинных города: Скопин и Романово городище. Ты — самый богатый дворянин. Что тебе ещё надо?

Царь говорил спокойно и размеренно, а Романов горячился.

— Как чего? Мне Бог не дал наследника, так тебя просил допустить до Алёшеньке. Как за сыночком бы ухаживал. Богатства? А их в могилку не возьмёшь. Всё одно тебе отойдут. А вот Алёшеньку я твоего люблю.

— Вот ты и решил мне насолить, отдав Измайлово чужаку? — повысив голос до гневливого, спросил царь. — Мне и любому тебе Алёшеньке.

— Да! И что⁈ Имею право! — голос царского двоюродного брата возвысился.

— Больно много ты себе прав взял! Вон, в немецкое платье вырядился. Сам вырядился и слуг одел в немецкие «ливреи». Тьфу! Слово-то какое поганое! Слушаешь музыку немецкую. Может и сам немцем сделался? Веру лютеранскую принял? С послом Фридриха Готторопского Олеанарием сношаешься без меры. Хулу на меня ему несёшь. Это по братски? Ступай, Никитка. Не о чем мне с тобой разговаривать. Подвёл ты меня. Ступай! И ничего не говори боле! Рассержусь!

Я мысленно перекрестился. Значит и меня «пронесло».

— Зайди, Степан! — услышал я голос царя.

— Прав ты. Не за что хулить Никиту. Ловко он обошёл каверзу с твоей помощью. Не сознаётся.

Я, войдя, молчал, пока не спрашивали.

— Или не говорил он про помощь? Может, всё же, наговариваешь ты на него?

— Не наговариваю, — сказал я, снова холодея нутром и, видимо, бледнея.

— Ладно-ладно, — наблюдая за тем, как от моего лица отходит кровь, сказал царь. — Вижу, что не врёшь.

— Хорошо, что не вспугнул ты его, государь своим подозрением.

— Всё равно теперь остережётся бунтовать.

— А может — наоборот. Ускорятся. Надо ждать его у Степана в Измайлово. Когда он сказывал, приедет?

Этот вопрос был обращён ко мне.

— Через неделю.

— Надо человека там держать, который бы записал всё, что Никита скажет, когда приедет в Измайлово.

Это он царю.

— Есть у тебя в избе место такое?

Это он мне.

— Чулан, — дёрнул плечами я. — Холодный.

— Слуховую трубу сделайте, и как только приедет Романов, дьяка сразу в чулан. Свечу там держи зажжённой.

— Так свеч не напасёшься, — буркнул я.

— Ничто! Вона, какое поместье даром отхватил! Сам додумался дарственную сделать?

— А что? — спросил я.

— А то, что в отсутствии отца, крёстный становится опекуном детины. Тебе же ещё нет пятнадцати годов. Не можешь ты подписывать купчую. А дар, он и есть — дар. Правда, продать ты его без отца не можешь, поместье — то.

— Так, само, как-то, придумалось.

— Ох и хитёр ты, паря! Ох и востёр твой ум! Но помни, о чём сговаривались. Измайлово — казённая вотчина.

— Пусть его пользуется землями, Борис Иванович. Провернул он всё ловко. Как мы и хотели. Ещё и задаром земли в казну придут.

— Ага, хрен вам, а не земли! — подумал я, отчего-то разозлясь. — Оставлю управляющих, а сам свинчу за Урал. Да и тут, кто меня заставить сможет? И уж точно, даром я им ничего не отдам.

— Взамен бы землицы какой, государь? — попросил я.

— Так, я же дал, — удивился Михаил Фёдорович. — Там на Дону много земли.

— Так, то отцовская, — нарочито вздохнул я, сделав жалостливое лицо.

Я сейчас играл с огнём, но очень осторожно,

— Вот послужишь год-два в новиках. Стукнет тебе пятнадцать лет. Тогда поговорим. Видит Бог, не обижу. Был бы ты постарше, другое дело. Жить во дворце ты не желаешь. А что я ещё тебе могу дать, кроме того, что даю? В Измайлове живи, собирай казаков, строй крепость. Сам обещал. За язык тебя никто не тянул. Всё, что деньгами потратишь, верну сторицей, не сомневайся. Тут урона тебе не станется.