Я не удержался, и набросал это нагромождение строений эскизно с разных ракурсов. Моё серебряное стило[1] сильно выручало меня, а кожаная папка с деревянной основой в виде тонкой, струганной доски, вставленной в специальный карман, стала отличным приспособлением для письма, или рисования.

Передвигались по Москве мы исключительно верхом. Пешими ходили только простые люди. Ну, а мы себя точно простыми не считали — казаки!

Моя лошадка Муська подросла и окрепла на ячмене, который я распаривал ежевечерне и подкармливал им лошадку, и вполне могла себе позволить носить меня, потяжелевшего, на своей одетой в попону и седло спине. Мы отлично находили с ней общий язык. Был у меня и каурый аргамак, привезённый Тимофеем их Персии.

Моя Муська была ростом чуть выше ста тридцати сантиметров, которые я отмерял на глаз. Мне трудно было обращаться с русскими мерами и я всё время пересчитывал их на метрические. Помня из начертательной геометрии, что милиметр, это, по сути, расстояние между двумя стоящими максимально близко рядом точками, я сделал отметки на палочке и её мерил, что мне было нужно.

Как охотник и любитель оружия, я знал, что «линия» — это русская самая мелкая мера длины и равна она двум с половиной миллиметрам. Вернее — два пятьдесят четыре. То есть две линии — чуть больше пяти милиметров. Четыре — сантиметр. А меру «линия» мне показал в Астрахани один из продавцов тканей, у которых я заказывал одежду. Поэтому я смог замерить свой рост, — оказавшийся равным метру и пятьюдесятью двум сантиметрам.

Так что лошадку свою я тоже смог измерить. Мне просто было интересно, какие они, эти лошади русско-монгольской породы?

Так вот, она имела рост чуть больше ста тридцати сантиметров в холке, короткую шею, голову с большим выпуклым лбом и маленькими ушами. Грива у этой лошади была короткой и стоячей, холка — низкой, туловище — длинным, с растянутой спиной и короткой поясницей. Ноги — тоже короткие и тонкие, с широкими копытами.

Что интересно и в наше время такие же лошади использовались в сельском хозяйстве. А в это время эти невзрачные лошадки и использовались для самых разных целей — и для крестьянского труда, и для военного дела.

Аргамак был выше Муськи на тридцать сантиметров. У него была глубокая, овальной формы грудь, высокая и длинная холка, длинные спина и поясница, немного покатый круп с хорошо развитой мускулатурой, низко посаженный хвост, длинные и тонкие ноги с хорошо развитыми суставами и небольшими крепкими копытами.

Это, конечно же была верховая лошадь, ни для какой другой работы не пригодная.

Моего аргамака везли на струге, привязанного в специальном стойле кожаными ремнями-растяжками. Я пока на нём не ездил. Он меня невзлюбил сразу. Мне он тоже не очень нравился. Можно было бы продать его в Астрахани, и купить другого, которого я уже присмотрел там, но Тимофей по непонятным причинам воспротивился. Да и времени на торговлю не оставалось.

На Яузе коней вывели со стругов в специальные «гостевые» конюшни с загонами и я про своего аргамака, собственно, забыл. Вспомнить пришлось тогда, когда на моего аргамака пришёл жаловаться какой-то новгородский купец, закупивший на Москве несколько ахалкетинцев. Так в мои времена называли таких лошадей.

Альберт, как прозвал его я из-за того, что это имя у меня вызывало ассоциации вредности владельца, покусал самца — ахалкетинца и покусал сильно. Альберт порвал противнику горло и даже достал до шейной сонной артерию. Когда я представил эту шей, я едва не траванул. Мало того, Альберт, пока его противник находился в беспамятстве, «оприходовал» остальных лошадок. Купец требовал «виры».

Как оказалось, ахалкетинца удалось спасти. Видимо всё же повреждения шеи не были такими, как их представил себе я. Вызвав казака, который отвечал за наших лошадей, я узнал следующее. Сломал загородку, отделяющую загоны, ахалкетинец. Чем-то ему мой Альберт не понравился. И я его где-то понимаю. Слишком уж у моего аргамака была независимая и горделивая морда.

— Э-э-э… Какой же виры вы требуете, милейший, ежели мой конь тут защищающаяся сторона.

— Кая сторона? — опешил купец.

— Сторона защиты, блять! — выкрикнул я. — Он оборонялся! Твойнапал! Это с тебя надо взять виру, пень стоеросовый!

— Ты это кого пнём назвал? — казачья твоя морда.

— Ты тупой, как пень, если пришёл с меня виру требовать.

— Они, эфенди, специально к аргамаку кобылок подводили. И этот там стоял. Я так думаю, они нарочно загородку убрали, чтобы воровски свести своих кобыл с Альбертом твоим. А тот конь увидел, что твой его кобыл жарит и куснул аргамака. Когда тот пялил кобылу-то. Ну твой и не сдержался. Я бы тоже не сдержался, ежели б кто меня на бабе куснул. Хе-хе-хе.

— Ах ты, паскуда! — озлобился я на купца. — Ты мне виру пришёл всучать, сучий потрох? Я вот прикажу тебя сейчас выпороть, что бы тебе неповадно было воровать чужое семя. Знаешь сколько я за него в Персии отдал? Для того, чтобы тут породу разводить. Я его царю в подарок вёз, на случку с его кобылками, а ты его уже оскотинил, паразит. Да я сам на тебя царю челобитную напишу!

Я оглянулся ища начальника охраны.

— Пиши челобитную, перс! Знаешь как?

— Догадаюсь!

— Пиши и срочно в царский челобитный приказ снеси. Моим полным именем подпиши. И возьми бумагу с тугрой. А завтра я царю сам скажу.

— Исполняю, эфенди.

— Э… Эфенди⁈ — очнулся купец. — Царских кобыл?

Он вдруг рухнул на колени и пополз ко мне.

— Не погуби, отрок! — взревел купец. — Не погуби. Христом-Богом!

— Охренел⁈ — от неожиданности я даже не знал, что сказать и немного отшагнул назад.

— Христом-Богом молю, не погуби. Не ведал я, что конь подаренный. Испоганил коня по дурости. Что хочешь бери, но не погуби.

Я сначала удивился его словам, но потом мне что-то такое помнилось… Какие-то суеверия конезаводчиков, что не только кобыла не должна спариваться с «сорными» самцами, но и если самец спарится с «сорной» кобылой и у него потомки станут сорными. Это как у собак. Спарилась сука с дворнягой один раз, а щенки и дальше будут похожими на дворнягу. Что-то такое я и про людей читал. Про право первой ночи, про Онона…

— Да и Бог с ними, — подумал я. — С этим то как быть?

Распалился я не на шутку и жалеть купца мне категорически не хотелось. Да и заявить о себе при дворе повод заимелся…

— Что взять с тебя на такую цену? — скривившись, спросил я. — У тебя денег, сколько стоил бы табун таких лошадей, отродясь не бывало. Ведь на царский конный завод конь должен был отправиться. А теперь что мне с ним делать? Бог знает что уродится.

— Давай я выкуплю твоего коня, за двойную цену. Пять сотен рублей дам.

Я поморщился, как от зубной боли.

— Шесть сотен.

Прикинув, что это в шесть раз больше цены, отданной Тимофеем, я сказал:

— Золотом.

— Откуда⁈ — возмутился новгородец.

— Пиши челобитую, — сказал я, обращаясь к персу по-персидски.

— Английскими соверенами, — правильно отреагировал купец.

— Годится, — тяжело вздохнул я, боясь вспугнуть удачу и мысленно переводя рубли в фунты. — С тебя четыреста монет.

— Тогда я пошёл за дьяком? — спросил купец, даже не прикинув ничего в уме.

Купчие на лошадей оформлялись в Конюшенном приказе.

— Ступай. Пошлина тоже с тебя.

Купец быстро засеменил ножками, стеснёнными полами узкого шёлкового кафтана и какой-то вышитой золотым шитьём рубахи, спускавшимися сильно ниже колен. Купец, почему-то был искренне рад сделке. Может я продешевил?

— Мы не продешевили? — спросил я перса.

— Да, вроде, нет, — ответил он, почёсывая в задумчивости затылок.

[1] Стилос — заострённый пишущий инструмент по воску, глине, бересте. Серебром писали по бумаге.

Потом я понял, чему обрадовался купец. Я-то считал цену в соверенах по отношению цены серебра к золоту, помня, что в соверене пятнадцать с половиной грамм золота, а сам золотой соверен ценился тут дороже, так как английские монеты ценились лучше из-за большего количества в них золота.