— Ладно, — одобрил царь. — Далее!

Я достал картину с городом Коломной.

— О! Коломна! — едва не крикнул царевич, ткнув в картину пальцем. — Мы были там с тобой!

— Добрый Кремль! — сказал боярин и зашептал, что-то считая. — Ты, глянь ка. Все башни прорисованы, что с воды видны. Знатный вид!

— Да-а-а… Вид чудесный! Словно сам гляжу. Чудеса! Так ведь любую крепость можно на бумагу перенести.

— Так, рисуют же, — сказал дьяк. — И послы рисуют.

— Да, что там они рисуют⁈ Вот у кого им учиться надо! Отрок, а рисует как знатно! Так его в гареме учили!

— Хочешь и ты в гарем шахский? — рассмеялся царь и вдруг спросил меня. — Много в гареме у шаха жён?

— Э-э-э… Не считал, государь. Что-то около пяти.

— Пять? — удивился царь. — Сказывают, много.

— Жён мало, есть ещё наложницы и те, кто ждёт своей очереди, чтобы стать наложницей. У тех свой гарем. Я в мужском гареме рос. Вместе с сыновьями шаха Сефия. Например с теперешним шахом Аббасом. Мы дружили с ним и играли вместе. Он был мне другом.

Стёпка, действительно, до меня только недавно дошло, все два года жил вместе с сыновьями шаха и среди них был Аббас Второй — нынешний шах. Только Стёпка не помнил, кто был кто. Его не особо допускали к шахзаде. Для таких детей, как Стёпка, отводилась отдельная часть в большом дворце мужского гарема. Шахзаде приходили к ним сами.

Я показывал картинки не очень долго. Их всего-то лежало у меня в папке с десяток. Правда пересматривали потом по несколько раз. То одну царь или царевич возьмут, поохают, то другую.

— И можно ли такому научиться? — спросил государь. — Ты сказывал, что тебя учили.

— Ага, учили, только в советской художественной школе, — подумал я, но сказал. — Конечно можно. Не скоро человек сему учится, но постепенно можно освоить письмо красками.

— Я хотел бы научиться, — стыдливо пряча глаза, сказал царевич Алексей.

— Давай, научу, — пожав плечами, предложил я.

— Пуст он научит, — спросил царевич царя.

— Пусть сначала покрестится, чтобы после него руки не мыть, — посмеялся царь. — Покрестишься?

— Покрещусь, — вздохнул я. — Коли надо. Меня мать учила молитве Христовой. И «Отче наш»…

— Да, ты, что⁈ — удивился Михаил Фёдорович. — А ну чти!

Я прочёл обе.

— Ты гляди, не покорёжило! — рассмеялся государь. — Ну, тогда завтра и покрестим. Иван Иванович, позаботься. Не ешь ничего более сегодня. Сможешь?

Это он сказал мне.

— Конечно, — соврал я.

Не верилось мне в эти обряды. В Бога я верил, а в обряды нет. Меня это больше всего раздражало. Кому какая разница, постился я, или не постился перед причастием? Или полное брюхо к молитвам глухо? Не понимаю! Особенно сейчас, когда тупо перекрещивают только ради того, чтобы перекрестить, под предлогом того, что за это будут «ништяки». Это как переход из оппозиционной партии в партию «власти», не из-за смены политической платформы, а за место в кресле губернатора.

Вот когда я крестился «там», я чётко понимал, что я делаю, и, главное, ради чего. Вот там я постился, молился и крестился. И к причастию всегда готовился. Тут я всё ещё не чувствовал себя в реальности и это сильно меня расстраивало. Рассказать бы кому-нибудь. Но ведь сожгут, нафиг, на костре. Или на кол посадят. Бр-р-р-р… Очень не хотелось сидеть надетым жопой кол. Как представлю… Мороз по коже… А ведь это «удовольствие» вполне реально. Одно неосторожное движение и можно почувствовать неизгладимые ощущения. Это я не говорю про четвертование, которому подвергся реальный Степан Разин. Подвергнется… То есть — я… Ай-йа-йа-й… Бр-р-р-р… Очень не хочется… Да-а-а…

— Кликни патриарха Иосифа, Борис Иванович, — попросил царь, как я понял по имени отчеству, боярина Морозова. — Пусть здесь и сейчас даст наставление в истинах веры, а мы послушаем.

Вообще-то и царь, и дьяк и Морозов говорили по иному, мешая и путая речь старославянской речью. Какие-то слова звучали совсем по «современному», а какие-то совсем дико. Например, слово пусть звучало, как «ато», «наставление», как «казание».

Мне, слава Богу, старославянские слава, переводил мой двойной разум и понимал я их хорошо, а вот говорил я по-своему. Пытался я переводить и произносить «правильные слова», но происходило это медленнее, примерно, раза в два.

Мне многие говорили, что разговариваю я на непонятном языке. В частности, и Тимофей, и братья поверили, что в меня кто-то вселился именно потому, что я стал произносить много непонятных слов.

Тут тоже царь несколько раз меня переспрашивал, что я сказал, но для чужих я на большую половину — перс. А что с перса взять?

Вот и патриарх, придя, завёл шарманку со всякими: «придоша», «сумняша»… Хотя нет, начал он вполне разумно.

— Для благоугождения Богу и для спасения души надобно, во-первых, познание Истиннага Бога и правая вера в Него; во-вторых, жизнь по вере и добрые дела, — сказал патриарх, едва войдя в палаты.

— А что есть — ВЕРА? — спросил он со значением в голосе. — Есть вера мертвая, не дающая жизни; вера демонов, состоящая в страхе и отчаянии; и, наконец, вера живая и деятельная, соединенная с любовью, доставляющая нам вечное спасение. Вера — корень, дела наши — само дерево, а спасение — это уже плод. Спасение, таким образом, есть добровольное наше оправдание перед Богом. Для достижения спасения требуется известная мера наших забот и трудов, и наше спасение — изобильная награда, которою Бог Отец награждает всякого работника, послушавшегося гласа Его Единородного Сына.

Для спасения недостаточно одной веры, холодной и мертвой. Нет, спасает нас вера живая, деятельная, выражающаяся нравственно в добрых делах; последние должны быть рассматриваемы не как простые свидетельства нашей веры, но как непосредственное ее выражение, как живые, действительные плоды веры. Где нет добрых дел христианских, там, без всякого сомнения, нет и истинной христианской веры, и наоборот, где является истинная христианская жизнь, там необходимо предполагается истинная христианская вера.

«Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня», — сказал Христос. А эта деятельная любовь есть необходимое выражение живой действительной веры во Христа Спасителя, дающей силу к нравственному самоусовершенствованию в деле любви, есть высочайший образец, который представил Спаситель наш Иисус Христос и которому мы обязаны подражать.

Прослушав вступление, которое мне, прямо сказать, понравилось, я ушёл в транс и приказал Стёпке слушать и отвечать, если спросят.

Я плохо спал эти ночи, представляя, как меня тут же сажают на кол, или отдают на дознание палачу. Не ради наказания, нет. Ради правды. Прав был Тимофей. Послал наместник в Персию гонца на разведку.

Стёпка был несказанно рад, что его будут крестить и не кто-нибудь, а «целый» патриарх всея Руси. Единственное, что я попросил Стёпку, это не сильно открывать рот. Была у него такая привычка, но он с ней упорно боролся. И, с моей помощью, конечно, потихоньку справлялся.

Периодически выходя из транса, я и слышал это «придоша-сумняша».

И царь, и царевич, и боярин Морозов стояли на коленях и сосредоточенно били поклоны. Стоящий на коленях, но не молящийся Стёпка, постепенно тоже впадал в исступление и стал произносить слова из первой суры, но я его остановил, благо, что он только начал. А то погнал бы его патриарх «поганой метлой» из царских покоев.

После этого казуса я решил не оставлять всё на самотёк и выслушал концовку «введения в веру».

— Чудо есть внешнее поразительное явление, имеющее истинную причину свою вне естественных сил и законов природы — в сверхъестественном действии божественного всемогущества. По своей цели чудо способствует достижению религиозно-нравственных интересов людей.

Услышал я.

— Чудеса, описанные в Священных книгах, служат ясным доказательством их Божественного происхождения. Кто творит чудеса, тот, очевидно, близок к Богу и может получать от Него Божественную силу. Этой силой он руководствуется в учении о вере. Особенно необходимо признать, что он учит по откровению Божию, когда передает это учение от лица Самого Бога. Так именно и учили о предметах веры священные писатели, изложившие свое учение в священных книгах.