Примерно на пол рубля я просчитался, а это по нынешним временам было много. Деревеньку можно купить на пол рубля. Да-а-а… Но, как купец смог так быстро прикинуть хрен к носу? Прав был мой прошлый отец, сказавший когда-то в девяностых, что торговцем надо либо родиться, либо долго учиться. Он тоже пытался торговать, как и многие, но всё время оставался в «прогаре».

Кстати о здешних «родственниках»…

Стёпке наш симбиоз нравился. Он, мало что понимал в происходившем, но не расстраивался, когда я брал на себя функции движения. Он так свыкся с моим доминированием, что беспрекословно подчинялся любым моим командам и если я сказал, что это надо делать, он это делал. А ещё ему очень нравилось рисовать и н быстро учился.

Я позволял ему брать кисти и краски, подправлял ему руку и у Стёпке получалось всё лучше и лучше. Разучив простейшие приёмы, поняв, что такое симметрия, узлы и принципы «золотого сечения», он, вполне сносно, мог набросать стилусом эскиз пейзажа или, даже, натюрморта. Приловчился я в последнюю неделю писать картинки с едой. И это всё из-за Стёпки. Начали мы, конечно же, с рисования кувшина, тарелки, ложки, овощей-фруктов, ну и увлеклись усложнением композиции.

Мы пробыли на Яузе почти месяц, пока царь-батюшка подлечивал своё здоровье в каком-то монастыре, молясь и истязая себя стоянием на коленях. Лучше бы на охоту походил, честное слово… Водянка, она ведь от бездвижимости.

— Ну и Бог ему судья, Михаилу Фёдоровичу, — думал я. — Никому тут мои советы и предсказания не нужны, а потому, как шло, так пусть всё и идёт своим чередом. Себя бы вписать в исторический процесс, чтобы не навредить.

То, что царь появился в Москве, мы поняли сразу. Колокола вдруг зазвонили, собаки залаяли, всадники заскакали шибче. Гонцы с сумками писем куда-то поскакали. Интересно…

Мы за этот месяц отдохнули хорошо: вволю нагулялись, вволю, отгребая подальше от Яузы на ялике, накупались. Мы со Стёпкой изрисовали последние листы картона. Причём, даже если он что-то портил, я быстро переделывал, и получалось «и так за рубль сойдёт».

По такой цене «уходили» наши самые плохонькие картины.

Стёпка даже рискнул нарисовать портрет какого-то голландского купчика и так его переврал, что я едва сдерживался от хохота. Но купчик заплатил за сей шедевн целых полтора рубля.

— Хорошо, что не побили, — сказал я Стёпке. — Рано тебе ещё парсуны писать. Набивай руку стилосом. Но, всё равно — молодец. И, это… Буди меня, когда кто-то станет что-то просить.

На картинках мы за месяц заработали двадцать три рубля. Это — сумасшедшие деньжищи для этого времени. В основном приходили иностранцы: англичане,голландцы, шведы, немцы. Цену я всегда говорил просящему прямо в ухо, так чтобы никто не слышал. И передавал он «взятку» скрытным образом. Это чтобы портовые воры не тешили себя иллюзиями. А нищие нас утомили в усмерть. Накормили мы тут как-то однажды бедолаг, так сбежалось едва ли не пол Москвы кормиться. Еле отбились.

Гонец, прибывший от царя, был разряжен и обшит золотыми галунами, словно новогодняя игрушка. По виду он был не ниже боярина, только больно молодо выглядел. Как это у них тут называлось? Боярские дети? Оказалось, что это просто гонец посольского приказа. А кто таков не представился. Передал послание и был таков.

— Прочитать сможешь? — спросил я своего перса, когда раскрыв бумагу, сложенную конвертом, посмотрел на текст. Байрам здешним русским языком владел лучше меня.

— Э-э-э… Да что тут читать? Прибыть в Кремль немедля.

— А куда прибыть-то? — спросил я подошедшего, как раз, стрелецкого сотника Никиту Журбина.

— Как куда, сначала в приказ, а они уже отправят.

— Так мы же были в приказе, — напомнил я.

— Это ты отмечался о прибытии в Москву. Теперь тебе скажут, когда тебя примет наш государь. А может и прямо сейчас отведут.

— Прямо-таки отведут? — усмехнувшись спросил я.

— Конечно отведут. Без дьяка в царские палаты никак нельзя попасть.

Канителились мы ещё пять дней. Я каждый день приходил в посольский приказ и ждал до обеда. После уходил. Вернее, меня отпускали до завтра. На пятый день, когда я пришёл, чуть припоздав, дьяк Иван Иванович Грамотин, дородный тёмноволосый сорокалетний татарского вида дворянин, меня едва не избил. Буквально подхватив меня под руку, вывел из приказа и буквально галопом понёсся к царским палатам, что находились метрах в ста от приказной «избы», каменного белёного здания высотой в три этажа.

Мы быстрым шагом прошли по лестнице, поднявшись на третий уровень и прошли коридорами в дальнее крыло дворцового комплекса. В коридорах то тут то там стояли стражники с рогатинами. Ходили какие-то хорошо одетые люди.

Я тоже сегодня был одет в свои лучшие одежды. Так сказал одеться дьяк. И сундуки с подарками он приказал оставить. Я взял лишь сумку с документами и несколько рисунков в своей папке.

У дверей, возле которых стояло аж два стражника, мы остановились. Стражник стукнул рогатиной в пол и из дверей вышел некто пожилого вида. Сначала мне показалось, что это баба, но потом я в полумраке коридора разглядел усы и бороду. Дьяк показал бумагу и сказал:

— Казак Донской Степан Разин из Астрахани по решению Михаила Фёдоровича, царя всея Руси.

— Казак, говоришь? — переспросил дворянин. — Что-то он мал для казака. И одет как перс. Да… С нижнего Дона казак? Тогда да… Те во всём персам потакают. Ждите. Сейчас выйдет князь Милославский. Так и вы заходите.

Мы стояли минут сорок. Я весь извёлся, а дьяк стоял, как вкопанный. Я тоже минут через десять, оставил стоять Стёпку, а сам отправился в раздумья, как жить дальше.

Царь ожидал полусидя, полулёжа на специальном троне высокой с подставкой для ног. Оттого казалось, что царь Михаил Фёдорович полулежал.

Я вошёл и склонился перед царём почти до пола. Не знаю, чего это меня скрючило? После того, как я выпрямился, царь долго смотрел на меня молча. Причём на столике перед ним стояли песочные часы, только что им перевёрнутые. Песок в часах тёк, а царь молчал. Рядом с песочными часами стояли обычные часы. Массивные такие. Услышав ещё одно тиканье по громче, я скосил взгляд вправо и увидел большие настенные часы

— О, как! — подумал я. — Любитель часов?

В лицо царю я не смотрел, а выбрал на его одеянии большой золотой шар. Через пару минут я понял, что это такая у него пуговица и чуть было не рассмеялся.

Видимо что-то в моём лице изменилось, что царь произнёс:

— Чего стоишь? Чего молчишь? Или не научили?

— Не научили, государь, Михаил Фёдорович, — ответил я, снова склоняясь.

— Не научили, значит… Кхм! Ладно, — вздохнул русский царь. — Расскажи по себя. Всё, что знаешь, всё, что помнишь.

Я рассказал.

— Покажи бумаги, — приказал царь выслушав всё спокойно и не прерывая. — Иван Иванович, посмотри.

Дьяк подошёл взял в руки один документ, прочитал. Взял в руки другой — прочитал. Взял третий…

— Ну? — спросил царь.

— Вроде сходится. Печати точно те. Написано без помарок. Ответ на запрос пришёл из Персии через наместника Астрахани Репнина. В ответе пишется, что дочь шаха Аббаса выехала их Персии в неизвестном направлении. Имам подтвердил, что венчал царевну с каким-то казаком. Он это запомнил очень хороша, так как обычно персиянок просто увозят, а эту с казаком сочетали. В гареме Сефия сей отрок точно жил два года, а Тимофей со своими казаками служил шаху на Кавказе.

— Значит не врёт казак? — спросил царь.

— Похоже, что не врёт.

— Не станем пытать?

— Он подданный шаха и Аббас теперь знает, что шахзаде у нас. Просит не удерживать его в Москве и отправить в Персию.

— Ну-ну… Ага… Так мы его и отправили! Ведь ты же не хочешь в Персию, отрок? Не хочешь, чтобы тебе там голову срубили?

— В Персию? В Персию хочу. Там хорошо, тепло, яблоки, персики, дыни. А голову зачем мне рубить?

Я смотрел на царя, удивлённо «лупая глазами».

— Экий ты…