А теперь прячусь в какой-то норе, засыпавшись листьями, вокруг бродит кабан и меня ищут нездоровые люди с маньяком во главе. Вот тебе и переспала с красавчиком. Завела семью.

Мишка здесь ни причём. Я — приманка. Этому очкастому нужно что-то от него, что-то очень ценное и я должна быть наживкой на крючке. Если бы не это, боже мой, меня бы не было в живых. Этот очкастый, его зовут Юра, у него такой тяжелый взгляд. Он так смотрит на меня и пускает слюни, что мне физически больно от этого. Иногда он приходил в сарай и тяжело дыша смотрел на меня, касался двумя пальцами груди, нюхал шею, раздувая ноздри и от него так воняет дешевым одеколоном перемешанным с потом, что можно родить монстра от отвращения.

Еще был священник. Настоящий служитель Церкви с крестом и в рясе. Этот чёрт был моим тюремщиком. Если я только вернусь в город я доберусь до Турчилова, местного пастора и пожалуюсь ему, он этому херу крест в жопу засунет. Турчилов не даст обижать никого, это все знают. Моя мама ходила на его встречи и меня звала пару раз. Точно, маме расскажу. Ой, шаги совсем рядом.

— Эй, ты! Подойди!

Я замер, остолбенел на мгновение и просто не мог поверить. Он был ещё жив и все ещё пытался командовать, хотя уже еле языком ворочал.

Дед Игнат висел на ограждении и острая как копье кованная стрела под тяжестью тела вышла у него из спины, прорвав кожу. Какая мерзкая и отвратительная смерть. Но и человечишка был явно не достоин нормальных похорон.

Под оградкой растеклась большая темная лужи крови, которая стекала с цементной площадки и уходила в землю оставляя разводы. Кишки свисали обрывками из живота и дед побелел как новенькая надгробная плита, но еще дёргался и на меня смотрел. Одно крыло свисало мокрым плащом, а другое… От второго почти ничего не осталось, какой-то маленький рваный треугольник, приклеился кровью к спине. Если бы не знал куда смотреть, то и не заметил бы. Требуха хорошо покушал.

— Ближе, — прошептал дед как змей, гипнотизирующий бандерлогов. Я стоял на расстоянии и подходить не собирался, не буду подчиняться мертвецу. Он понял это и поник.

— Как не хочется умирать… Ты бы знал, длинный.

— Я не хотел…

— Что? — прервал он, — Говори громче! Бормочешь, как осёл…

— Сам виноват! — крикнул я, — Сдохнешь тут в одиночестве.

Он закашлялся, тело затряслось и дед завыл от боли,крыло несколько раз ударило об землю, изо рта пошла бело-красная пена.

— Сдохну, а ты сядешь за убийство в тюрьму и умрешь на пожизненном, затраханый в жопу местными нацистами и СПИД будет стекать со всех твоих дырок.

Столько ненависти было в голосе, столько злобы, но мне даже стало его жалко. Ведь он сейчас умрет, а я нет. Буду жить. Но это не точно.

— Не улыбайся, гнида московская (почему гнида? и почему московская? и не улыбался я, но это тоже не точно). За тобой вернутся, раньше чем я отправлюсь в ад. Не думай, что о тебе забыли, просто сейчас есть вещи поважнее.

— Китайский дракон.

— Что ты шепчешь, урод?

— Дракон! — повысил я голос и ближе подошел, — зачем он вам? Сколько он стоит, что вы так суетитесь и готовы умереть из-за этого кожаного мешка с крыльями? И почему у вас крылья? Это заразно или что?

— Аррр! — он протянул руку попытавшись схватить меня или напугать, но я просто смотрел как он дергается пришпиленный огромной булавкой к тетрадке кладбищенской земли — старый безумный жук. Он понял, что не может дотянуться и замер. Рука повисла плетью и старик приготовился сдохнуть.

Когда она увидела ноги рядом с её убежищем, то опознала урода по старым заношенным брюкам и не успела выдохнуть, как человек в грязных очках наклонился, схватил её за волосы и потащил наружу. Она отбивалась и кричала раскидывая листья, но несмотря на свой чмошный вид очкарик был силён и совершенно не боялся её воплей, не думал, что кто-то услышит и придёт беспомощной девочке на помощь. Он выудил её как рыбак рыбку и кинул на спину, на землю, себе под ноги.

Подумал и ударил по лицу с размаху ладонью, вжух сверху вниз прошелся как косой.

— Закрой рот!

Она замолчала и смотрела на него снизу вверх широко раскрытыми глазами.

— Дрянь! Перестань дрожать, смотреть противно.

Она попыталась перестать, но тело не слушалось, а ещё из ниоткуда напала икота.

— Как я вас не люблю, дырки. Всё вам на месте не сидится, блядям. Всё ищете, где бы сесть на член и чем он больше тем лучше. Деревни вымерли, потому что шлюхи попёрли всем скопом в город садиться на пахнущие асфальтом городские члены рабочего люда.

Он плюнул в сторону и скривился.

— Но и рабочими членами вы брезгуете. Вымерло село, потому что бабье ушло нюхать члены в города, вы наверное думаете, что это кривые фиалки или блядские леденцы. Только леденцы от барыг вкуснее рабочих, да? Угадай, что случилось, дальше, дура?

«Не надо, — прошептала она, — не надо, пожалуйста».

Он развел руками и расправил крылья, такие огромные, что они закрыли солнце и воздух, и она закричала по-бабски громко и противно. Очкастому это не понравилось и он пнул ее больно по ягодице, боль прошлась по бедру, как молния:

— А ну заткнись и послушай, что умные люди говорят! Будешь хоть знать свою блядскую историю.

«Шизик, — подумала она — маньяк, и это его последняя, самая агрессивная стадия. Мишенька, ну где же ты?»

— Вижу, что отвлекаешься от урока. Могу устроить экзамен, где мой портфель?

Он огляделся по сторонам и руки развел:

— Нету. Дома забыл. Из-за тебя столько хлопот, необразованное бабское быдло. Так вот.

Он прошелся два шага вперёд — два назад, как старый учитель, и продолжил гнать свою ересь:

— В городе бабы забыли про рабочие члены и полюбили члены бандитские и барыжные. Что случилось дальше?

Он посмотрел на неё и взгляд у мужчины был совершенно сумасшедший, глаза острые как у волка и безжизненные как у мертвеца. Зрачок за разбитым стеклом рвался из стороны в сторону как бешеный зверь в клетке.

— Дура, — подытожил он и опять пнул девушку, — вымер рабочий класс, как класс. Бабы не хватались за рабочие палки и палок новых не рождалось. Везде только барыги, барыги, барыги, барыги…

Он еще долго перечислял расхаживая взад-вперед и все повторял и повторял: «барыги, барыги, барыги».

— И бандиты, которые их грабили. А бабы трахают обоих! — закричал и расправил крылья на всю ширь, забил ими, закружил листья в череде маленьких листовых смерчей. Он смеялся и хватался руками за живот и пустил струю по штанам и темное пятно образовалось в промежности и пятно расплылось по правой ноге, а он все смеялся и смеялся, а потом вдруг замолк, сложил крылья и упав на неё схватил за горло обоими руками и придушил до звезд в глазах. Она захрипела вдыхая запах чеснока, дешевого одеколона и мокрой земли. Получила пощечину и тяжело задышала глотая воздух, а он уже вскочил на ноги и рассматривал её сверху. Слишком быстрый для своего возраста и слишком непредсказуемый, но Мишка с ним бы справился. Он бы избил его так, что тот до города бы бежал и сам бы в полицию сдался,так бы его Мишка избил.

— Думаешь идиллия? Нет, дура. Такие как ты и здесь всё испортили. Они уничтожили бандитов тем, что ушли к депутатам.

Очкастый вдруг метнулся и ударил ее ногой так сильно и в какое-то специально место на боку, наверное там где почки, что её выгнуло дугой от боли.

— Надоела тупая курица. Оглянись, дура! Ты видишь хоть одного бандита в округе? Да я их двадцать лет не вижу, ни одного малинового пиджака! И знаешь, что самое херовое?

Он наклонился над ней, дрожа от злобы:

— Я никогда не был одним из этих подвидов! Я на всю жизнь остался крестьянином в вымершем селе без баб. А теперь вы и депутатов решили кинуть, суки!

Он с таким страданием произнес это, будто сам был депутатом.

— И не вернется к нам круговорот блядей, потому что в моде программисты! А у меня даже компьютера нет!