Не сразу, не по волшебству, но мы всё-таки заснули. Спал я вполуха, всё слушая и город, и «Маяк», но ничего тревожного так и не услышал.

Утро встретило прохладой из приоткрытого окна. Ещё не осень, но понятно, что приближается она.

Кажется, ночью передавали что-то похожее на волне «Маяка».

Танки стояли на прежнем месте. Интересно, а экипажи? Каково им в стальных машинах?

А движение по Каменному мосту возобновилось. Значит, всё в порядке.

Позавтракали остатками ужина.

Пообедать договорились в ресторане ЦДЛ, там и Женю проводим.

Девочки вызвали издательскую «Волгу», на ней и отправились вершить издательские дела.

А я поехал на личной. В Спорткомитет. Позвонили и попросили приехать в удобное для меня время, но сегодня, к десяти тридцати, в помещение триста четырнадцать, просьба не опаздывать.

И повесили трубку, мерзавцы.

Еду, смотрю по сторонам. С каждым днём хорошеет столица!

Я же вчера был в Спорткомитете, что произошло? Такого, что требует моего присутствия, нет, моей явки к неведомому лицу в неведомое помещение триста четырнадцать?

И я повернул не налево, а направо. Прав, прав Фишер — с ними нужно построже, иначе на голову сядут.

До дачи Стельбова я доехал быстро. Помог пропуск на лобовом стекле. Правда, пришлось миновать три шлагбаума, но каждый отнял не более минуты. Ну, и на въезде собственно дачи проверили, я это, или не я. Служивые меня знали, чай, не первый раз, но порядок есть порядок. Попросили открыть багажник. Открыл. Спросили, есть ли при мне оружие. Есть. Заезжайте. Заехал.

Веселая компания — Ми, Фа и бабушки Ка и Ни — расположились у Большого Дуба. Ми и Фа с совочками и ведёрками возятся под грибком в песочнице построенной дедом, вернее, по его просьбе. Бабушки вполголоса обсуждают положение нашей страны на международной арене, приходя к выводу, что в Европе позиции социализма сильны, как никогда, а вот в Азии из-за агрессивной политики Китая, напавшего на свободолюбивый Вьетнам и получившего достойный отпор, нужно укрепляться.

Я же валялся на раскладушке в одних итальянских боксёрах, принимал солнечную ванну, и попутно вырабатывая витамин Д. Он пригодится, этот витамин. В Берлине. В Западном Берлине.

— Ну, молодёжь, как настроение?

Это Андрей Николаевич неслышно подкрался к нам. Ну, почти неслышно. Если не прислушиваться.

Молодежь — это Ми и Фа. Деда, деда, и бегом обниматься.

— Пойдём за грибами, а? Пойдём?

Мелкие согласились.

— Миша, не составишь нам компанию?

Я оделся в дачное — спортивный костюм. Динамовский. Андрей Николаевич тоже в спортивном костюме, но спартаковском.

Идём. Ми и Фа с ведёрками, а мы налегке.

Идти недалеко, в маленькую берёзовую рощицу.

— Ищем, ищем, ищем!

И мелкие принялись искать. А мы — за ними следить. Нет, поганки здесь не растут, проверено, и малышки в рот с земли не тянут, приучены, но контролировать необходимо.

В роще водились лисички. Много. Ми и Фа их собирали, а мы с Андреем Николаевичем вели неспешную беседу.

— Как танки, не сильно напугали?

— Сильно, — честно ответил я. — Такой выстрелит по дому, и — птичка, будь здорова.

— Ты допускал, что наши танкисты могут стрелять по нашим домам?

— И сейчас допускаю. Теоретически. Если им отдадут приказ.

— Как ты себе это представляешь?

— Прилетит снаряд, вот и всё представление.

— Нет, как ты представляешь ситуацию, в которой кто-то отдаст такой приказ?

— Революция сейчас невозможна: верхи могут управлять, низы если и не благоденствуют, то благодушествуют. А вот дворцовый переворот — как знать, как знать. И командир танка, приняв четвертинку для храбрости, вдруг да и скажет: а что, ребята, однова живём, не пальнуть ли нам в этих зажравшихся сволочей? У них там квартиры с двумя нужниками, комнаты по шестьдесят метров, а у нас?

И пальнут. Но это, конечно, только в самом крайнем случае.

— Крайнем случае… — проговорил Стельбов. — Не бойся, крайнего случая не будет. Ночью все танки вернутся в места расположения. Это были учения. С применением бронетехники. Тренировка на случай стихийных бедствий. Готовится сообщение ТАСС. И точка.

— Вот и славно, — я не удержался, и тоже сорвал несколько лисичек. Жаль, ножа нет, но можно и руками. Грибнице это, как я прочитал в синей энциклопедии, не вредит.

— Но насчёт «зажравшихся» ты уловил верно. Растёт, растёт недовольство. И готовится важное решение. Вводится понятие прожиточного максимума. Точнее, будет введено. В начале ноября проект закона вынесут на всенародное обсуждение, и с будущего года он вступит в силу.

— И что это за зверь — прожиточный максимум? — спросил я, не очень, впрочем, удивившись.

— Максимальный доход советского гражданина.Он не должен превышать среднегодовой доход более, чем в пять раз.

— То есть если сегодня средняя зарплата по стране сто пятьдесят рублей, максимум будет семьсот пятьдесят?

— Ну, во-первых, средняя зарплата сейчас не сто пятьдесят, а сто шестьдесят пять, а, во-вторых, рассчитывается не месячный, а годовой доход, но да, в принципе так. Округленно десять тысяч в год на одного работающего. Минус подоходный. Тебе не хватит? Утешу: перерасчёт будет ежегодным, и сумма постепенно будет расти.

— Интересное предложение, — протянул я.

— Не предложение, Миша. Решение. Оно уже принято, остаётся уточнить детали и законодательно оформить.

— А как же…

— А так, Миша. Закрывается лавочка. Композиторам, драматургам и прочим баловням муз придётся ограничиться десятью тысячами.

— В год, — уточнил я.

— Конечно, в год. Думаешь, все бросят сочинять, и пойдут в рыбаки, сталевары и трактористы?

— В трактористы не пойдут. Но сочинять станут меньше.

— И очень хорошо. Лучше меньше, да лучше! А то порой гонят такую халтуру — и смотреть стыдно, и уши вянут. Трали-вали, тили-тили…

Я не ответил. Что тут ответишь?

— Но это не всё, Миша, — в голосе Стельбова я расслышал и злорадство, и сочувствие. — В скором времени примут совместное постановление Верховного Совета и Совета Министров, прямо запрещающее советским гражданам иметь счета в зарубежных банках.

— А как же… — снова начал я.

— Все счета владельцы должны будут перевести во Внешэкономбанк, и уже здесь, на Родине, тратить денежки. Чтобы они работали на нашу экономику, а не на заграничную. Разумеется, в пределах прожиточного максимума тратить.

— А если заработает больше?

— Сможет забирать частями, никто никого грабить не планирует. Столько-то в один год, столько-то в другой. Вот как ты, Миша, получаешь ежегодно десять тысяч чеками. Согласись, недурно вышло?

— Стало быть, я был подопытной крысой?

— Первоиспытателем, Миша, первоиспытателем. Ну, или птичкой, если тебе больше по душе зоологические сравнения. Гордись, эксперимент признан успешным.

— Горжусь, Андрей Николаевич, горжусь. Одно только смущает меня.

— Только одно? Что же?

— Денег, что лежат у меня во Внешэкономбанке, исходя из порций по десять тысяч в год, мне хватит до две тысячи сорок второго года. Сейчас будет матч с Карповым, и призовые — миллион, а в случае победы целых два. Это мне на двести лет вперед хватит, а разве я столько проживу?

— С такими-то деньгами почему бы и не прожить? — усмехнулся Стельбов.

— Я, конечно, не лектор… то есть не экономист, но эффект, экономический эффект представляется мне незначительным.

— Да, ты не лектор. Экономический эффект не главное, цель — укрепление социальной справедливости, достижение социального равенства.

— Ага, чтобы не было богатых.

— Мы не аскеты, уравниловки не допустим, но надо же и меру знать, — пожал плечами Стельбов.

— Но вдруг кто-то возьмёт, и не переведёт деньги во «Внешэконом», оставит в «Лионском Кредите», или «Дойче Банке»?

— Уголовная статья, и серьёзная уголовная статья.

— А если человек останется на Западе? — голосом кинопровокатора спросил я.