Сперва мне казалось, что это ловушка. Вот выманят императора из-за стен Константинополя, да нападут на него. Но погрузка воинов-крестоносцев на корабли и переправа их на азиатский берег продолжалась, войско крестоносное располагалось сразу в нескольких местах и не приходило в движение, не объединялось, не было никаких признаков, что будет не турнир, а покушение на василевса.

Мало того, все мое войско стояло недалеко от места, где собирался народ для турнира. Пусть катафрактарии ушли от меня, но суммарно воинство насчитывало более восьми тысяч ратных, это с голодранцами-сербами. Василевс так же подвел под Константинополь более тридцати тысяч воинов без учета гарнизона. Не сто тысяч, которыми я пугал французов, но все равно больше, чем сейчас на европейской части империи, имели крестоносцы.

Так что я наблюдал, как из Константинополя шли вереницы телег, брели люди, обыватели и торговцы прибывали на турнир не только из столицы, но и других городов. Уже скоро не менее чем шестьдесят квадратных километров было заполнено шатрами, лавками торговцев, площадками, где жонглеры и театралы развлекали толпы людей.

Понятно, почему церковь была против таких мероприятий, хотя и смирилась с гонками на ипподроме. Все творящееся напоминало массовое празднование какого-нибудь языческого праздника. В то время, как сами поединки можно сравнивать с тризной, или гладиаторскими боями, и то и другое — язычество.

Нельзя было не участвовать в турнире. Конечно, отговориться вполне возможно, прикрыться религиозностью Братства, или еще чем. Но подобное сочтут за трусость и даже обиду, так как католики-крестоносцы участвуют в деле, а православные братья, нет. Что они хуже нас — русичей? Я считаю, что да, но это мое субъективное мнение, которое явно не совпадает с мнением европейских рыцарей.

Вот мы и решали, кому отправляться защищать честь Братства. Троих человек, не больше, следовало отобрать. Дело не в том, что нечем платить вступительный взнос, который, к слову, пятьдесят марок серебром, просто не нужна массовость, нужно точечно показать себя, не проиграв в первой же схватке. Ну и мы будем участвовать в групповых соревнованиях, когда соревнуются отряды.

— Воевода, ну куда мне? Ладно, что уже не молод, но никогда я не тренировался к конным поединкам. Возьми Алексея! — отказывался участвовать Никифор.

— Могу ли я ему доверять? Что стало с Улитой? Она жива? После того, что жена Алексея покушалась на мою суженную? — взъярился я.

На самом деле, я злился в большей степени на себя. Знал же, что за птица эта Улита. Хотел избавиться от нее, отдал замуж за своего дядю в надежде что тот ее обрюхатит боярышню, и она успокоится. Нет, не вышло. И беременная Улита остается желчной тварью.

— Поговори с ним, — попросил младший воевода Никифор.

— Что-то много в последнее время вокруг меня много Никифоров и ни одного не могу вразумить, — бросил в сердцах я.

Нобилиссим Никифор, мой враг, стал… нет не другом, но он столько сделал для меня, как по мелочи, так и в серьезных делах, что вызвал внутреннюю ломку. Я хотел его убить, но уже не мог. Убивать того, кто помог отстоять для Братства венецианские корабли, на которые претендовала империя? Или того, кто за незначительную плату смог обеспечить почти полтысячи телег для моих обозов, кто… владеет нашей с Евдокией тайной? За последнее можно было бы убить, но Никифор становится тем, на кого может опереться императрица, а ей я желаю только лучшего.

И другой Никифор — младший воевода, который прекрасно понимал, что дела, творящиеся дома важнее, чем те, какие могут быть в империи, но привел людей. Знал бы я про мокшу и эрзя, это два основных племени мордвы, про булгар, так отменил бы приказ идти войску в Византию. Но они здесь, а еще и выгадали добычу в того конфликта на Рязанско-Муромской земле.

Оба этих человека полезны, вот только хочется их нахрен послать, да нельзя, не за что.

Я согласился поговорить с Алексеем. И сделал это. Все то, что предполагалось, дядя озвучил. Понятно, что Алексей смерти Улите не хочет. Однако, на Руси не так, чтобы давно, после 988 года появилась замечательная возможность «праведным» способом избавляться от людей, не прибегая к их убийству. Монастырь — вот выход из положения. Там мозги вправят, заставят отречься от желания убивать.

— Дядя, и ты меня прости! — повинился я. — Змеюку тебе подложил.

— Не говори так! — взбеленился Алексей.

— Мы построим монастырь и она там может стать игуменьей. Это все спишет и грехи и обиды. А дите, что родит Улита, воспитаем должно. Так что? Победим в турнире? — сказал я, усмехаясь.

— Повинны, — усмехнулся Алексей.

В нем вины не было, но Улита… Или монастырь, или смерть. Если монастырь, то только с постригом, чтобы не сбежала. А, если и сбежит, то станет вне закона, не найдет себе приюта нигде.

В каждом турнире должен быть зачинщик, тот, кто делает вызов. Этот поединок должен быть центральным, с него может турнир начаться, или же этим закончится все мероприятие. Вызвали меня! Гийом Шато Моран маркиз де Жюси, оправившийся от своих травм, униженный и оскорбленный решил вернуть свою, поруганную пленом и поражением, честь.

Такое стечение обстоятельств не сильно устроило толпу, которая жаждала увидеть главный поединок, где участниками были бы венценосные особы. Как известно, Мануил был воином, считался очень опытным и умелым, несмотря на свой не такой уж и зрелый возраст. А вот я… Да, слава о Братстве уже прошлась по всем ушам, заняла свое место в головах ромеев и иных жителей империи, но все же… Какой-то маркиз, не знакомый византийской публике и юнец, коим я все еще являлся. Двадцать лет для воина еще нормальный возраст, а до двадцати не воин, скорее, новик.

Тут же возник вопрос с моей знатностью. Негласное правило, пока еще негласное, провозглашало, что втурнире может принять участие только рыцарь, который сумеет доказать свое благородное родство в пятом колене. Не знаю, как маркиз доказывал это, не верится, что он возит с собой какие-то документы, но мне доказывать нечем.

Не прав я оказался. Есть чем доказывать. Короткое расследование о том, кто я такой по происхождению закончилось тем, что нобилиссим Никифор… опять он… рассказал, что видел меня, сидящем за одним столом с великим князем, титул которого равен, в понимании европейцев, знатному герцогу. Ну и то, что имею землю, свой лен, сыграло роль. Доказательством было и слово уже императрицы. Так что я получаюсь не менее знатным, чем Гийом Шато Моран маркиз де Жюси. Можно было послать всех к Ящеру и утверждать, что я целый воевода, руководитель, мощной организации, но все вопросы с выяснением моей знатности, как-то прошли без моего участия.

Прозвучало и то, что я потомок польских королей Пястов. Последнее было опасным. Не много рыцарей прибыло из Польши, но и такие отряды были, может до полутысячи воинов. Как бы не получилось, что они посчитают меня угрозой для своего правителя. Но слово сказано, Алексей и я поклялись на Книге и на Кресте, что не врем. Этого достаточно.

— Потомок польских князей, Владислав, магистр Ордена Андрея Первозванного, принявший вызов доблестного Гийома Шато Морана маркиз де Жюси, готов к поединку! — кричал горластый…

Хотелось бы назвать разодетого арлекина герольдом. Почему-то я раньше думал, что именно они «ведущие шоу» и призваны развлекать толпу и знать. Нет! Геральды — это судьи, секунданты, они не кричали, а выносили решение, горло надрывали другие. И я двоих судей должен был выбрать под себя, чтобы честность поединка соблюсти. Мой противник был в таком же положении. Что ж, выбрал: это нобилиссим Никифор и князь Лазарь Милоч, так же прибывший на турнир.

Мощный конь фыркал и бил копытом. Воспитанное животное. Не в том отношении, что говорит при встрече «здрасте», а в том, что не реагирует на внешние раздражители. Немало коней, что были в поле моего зрения, волновались, нервничали, брыкались. Все потому, что толпа орала, можно сказать, что неистовствовала. А я настраивался на поединок, прокручивая его сценарий у себя в голове.