Официант выключает заедающую боссанову, ставит другой диск, и я цепенею, не веря своим ушам. Эту песню я уже слышала, когда… Отворачиваюсь — от чего-то — к окну и ищу в своем размытом отражении, как в зеркале Л., тот взгляд — он должен быть где-то там. Услышав эту песню так некстати, в неожиданном месте, я не ухожу. Хочу себя испытать. Хочу узнать, как я выглядела в ту неделю, когда трехаккордовый паттерн этой песни, ее затухание помогали мне не сойти с ума. Весь альбом целиком, но эта песня — особенно[64]. Я слышу откашливание в начале песни этого мертвого человека и знаю, что меня ждет.

Мы ходили из бара в бар в одном из городов, когда эта песня пунктиром пролегла у меня в голове. Я ухватилась за нее, потому что она придавала какую-то форму тому, что происходило, пока оно происходило.

Say yes.

Мое сознание проигрывает всё сначала.

Отворачиваюсь от музыки. Но не вижу своего лица в отражении. За окном, за одним из уличных столиков сидит мужчина, разговаривает по телефону. Он прислонился к стеклу, его локоть — к моему, наши тела в паре дюймов друг от друга. Он не слышит то, что слышу я — наверное, как и все остальные в баре. Толщина стекла, пространство песни: три минуты пятьдесят пять секунд — и столько всего!

Встаю. Я слишком много времени провела с тобой — или с твоей оболочкой: твоими сообщениями, твоими фотографиями, твоей музыкой.

Обедаю с Р. Из колонок кафе снова поет женщина. Женщины всегда поют о том, как они устали, так сильно устали от кого-то, от чего-то. Выйдя из кафе, Р. прикуривает две сигареты: себе и мне. Говорит: «Ты ведешь себя как подросток». Рассказывает, как встречалась с одним мужчиной десять лет, и в самом конце им нечего было друг другу сказать. Не было смысла снова выходить на связь. Но после их расставания он переехал поближе к ней, на соседнюю улицу. Она от него пряталась. Однажды она увидела его в супермаркете; она знала, что он знал, что она его видела, но никто не подал виду. Они фолловят друг друга в соцсетях, но ей не хотелось видеть его во плоти, даже мельком.

Показываю ей твою фотографию. Она видит оболочку: «В его возрасте только хипстеры носят бороды. Греческий интеллектуал „верните-мне-май-68-го“. Ему правда нужны очки или они без диоптрий?» Я отвечаю, что очки тебе правда нужны и что ты не старше меня. Р. говорит: «У меня есть знакомые, которые очень счастливы с мужчинами гораздо их младше».

Приезжай в Прагу, написал ты, но вот я в Париже, от тебя одни фотографии. Я бы могла пересесть в Мюнхене. Я могла бы пересесть в Мюнхене. Это было бы проще, чем приехать сюда.

Приезжай в Прагу.

Почему же я не поехала?

Касса на мюнхенском вокзале была уже закрыта. Оставалось дождаться поезда и купить билет у кондукторши, которая, заглянув в планшет, сказала, что на ночной поезд до Парижа нет свободных спальных мест (даже сидячих, как тогда в Афинах), но что я могла бы доехать до Штутгарта и в час ночи попытаться там снова поймать свой упущенный поезд, если к нему прицепят дополнительные вагоны. Если я хочу оказаться в Париже к завтрашнему дню, сказала она, мне придется рискнуть. Именно так я и сделала.

«Welkom op de Nederland»: сколько приветственных сообщений пришло мне на телефон? BIENVENUE EN BELGIQUE, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ФРАНЦИЮ, WILLKOMMEN IN DEUTSCHLAND, В АВСТРИЮ, ВЕНГРИЮ (еду в обратном направлении), ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БОЛГАРИЮ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СЕРБИЮ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГРЕЦИЮ, ИТАЛИЮ, ФРАНЦИЮ (еще раз). Не было ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АНГЛИЮ — оттуда я уезжала. Мне рады, кажется, (практически) везде.

На этот раз мне не хотелось уезжать из Парижа, не хотелось перемещений, но Л. должна была вот-вот вернуться, ей была нужна ее квартира, а я нашла, у кого можно пожить в Амстердаме, плюс через неделю мне надо быть в Берлине. Снова в поезде. Разорвав связь, расслабляюсь, понимаю, что да, это и есть дом.

Я решила, что раз я дома, то смогу работать, но вот я здесь, и у меня не получается думать. Медленный поезд меня укачивает. Думать получается только о сексе. У меня давно ни с кем не было такого контакта. Я закрываю глаза и позволяю мыслям меня унести. Представляю, как ты трахаешь меня, моя спина упирается в гладкую твердую поверхность (окно поезда?). Представляю, как ты целуешь меня в губы; нежно по клитору, твои зубы покусывают мои соски. За время своей поездки я много раз представляла это. Предбудущее время: представляю, как говорю Еще. Пожалуйста чему-то, что еще не случилось.

Читатели, я вас смущаю?

Пересадка в Брюсселе — вокзал забит влюбленными. Они виснут друг на друге, каждое их движение замедленно. Юноша аккуратно убирает волосы с лица своей девушки. Это длится вечность. Устраиваюсь под электронным табло возле светящегося знака вайфая, рассчитывая на тепло соединения, но он оказывается платным — одно и то же по всей Бельгии, даже в поезде.

Приезжай в Прагу. Жалею ли я, что не согласилась?

В бельгийском поезде меня приводят в восторг твидовые кресла, а потом кондуктор сообщает мне, что это вагон первого класса. Перехожу во второй, и его единственное отличие — сиденья из кожзама. Окна обоих вагонов покрыты граффити.

Билетные кассы на вокзале Брюсселя располагались ниже наземных платформ, но в Антверпен мой поезд приехал на три уровня ниже. Я поднялась на эскалаторе на поверхность — к величественному дворцу девятнадцатого века на вершине пустоты. По-французски спрашиваю билетера за высокой стойкой из красного дерева о моей стыковке. Он фыркает и по-садистски переходит на фламандский.

По пути — Роттердам. На станции граффити: LOVE IS A BATTLEFIELD[65]

и еще

SOME GIRLS ROMANCE SOME GIRLS SLOW DANCE[66]

(оба, любезно, на английском).

Затем в стороне от путей вырастает огромный новый жилой комплекс в строительных лесах, внутри него абсолютно пусто.

Я приезжаю сильно позже, чем рассчитывала. В отличие от других городов, Амстердам стягивается к местам прибытия, не окружает их: порт и вокзал расположены на суровом севере города — здесь он встречается с морем. Перед вокзалом — автомобильная парковка и остановка трамвая, открытое холодное пространство, по которому мечется ветер. Пересекаю его и делаю то, что делаю всегда: захожу в лобби первого попавшегося смарт-отеля, беру карту города и иду туда, где планирую остановиться. Уже стемнело.

Меня согласились принять друзья друзей — гей-пара на взводе. Завтра они уезжают в отпуск, и планирование, конечно, один большой стресс, но здесь дело в чем-то еще: думая об этом чем-то еще, я радуюсь, что больше не в отношениях. Один немец, другой итальянец. Разумеется, мы должны поужинать в ресторане. Разумеется, не в голландском. Ну разумеется, в корейском. Я устала, но, разумеется, они должны провести мне экскурсию по городу, в котором живут уже много лет. Они говорят, что любят Амстердам и что мне незачем идти в Квартал красных фонарей (безвкусное место) или в центральные туристические районы, где нет ничего аутентичного. Мне незачем идти в удаленные районы города, там не на что смотреть. В современный район на пристани тоже идти не стоит — он уродливый. Куда же тогда? Они называют какой-то малоизвестный сад, магазин дизайнерской мебели около дома Анны Франк (куда мне не стоит идти, если только я не хочу провести пару часов в очереди). Они оба работают в экологическом фонде, один занимается исследованиями, второй — пиаром. Чем занимаюсь я? Кое-как объясняю. Они скептически относятся к моему проекту и моей работе, как мне кажется, по политическим соображениям.