Но я не люблю телефонные разговоры: чересчур личные, с придыханием, мое ухо прямо напротив чьего-то рта, трескучая физическая близость времен моих родителей. Я помню всё, что ты произносил вслух. Это свои слова я не слышала. Когда я говорила, они отзывались эхом у меня в черепе или на линии, но не оседали. Выдавливая их из себя, я никак не могла себя услышать. Интересно, что я тебе говорила? У напечатанного, по крайней мере, есть память. Выдайте мне холодную клавиатуру моего алюминиевого ноутбука, и я сыграю на ней, как на клавишах бельвильского пианино. К тому же письмо дает мне время для изящного ответа (изящество в отказе), для esprit d’éscalier[15], в таймлапсе. Как objet qui parle, само собой, я недоговаривала.

Я не позвонила тебе: вместо этого я обновила фотографию профиля, убрав ту, где я была в темных очках. Они мне больше не нужны. Я поняла: изображение — любое изображение — завеса. Фотография, карта, рисунок — все аватары дают разную информацию, создают иллюзию контакта, называемого телеприсутствием, но ничто из этого не является Реальностью. Que me manque-t-il? (Чего мне не хватало?) Я скучала по тебе, и, когда ты ушел, почувствовала тягостное одиночество, хотя ты всего лишь телеприсутствовал какое-то время. Ты написал мне в три часа ночи с какого-то вокзала: Уехать или остаться? Как будто это имело значение. Имело. Когда ты ушел, я начала скучать по тебе еще сильнее, не потому что ты ушел, а потому что я осталась, потому что существовало реальное место, где тебя не хватало. Перевернем это: tu me manques[16]. Ты скучал по мне, или это только мне тебя не хватало?

Пять утра, ты снова написал. Я ответила:

Я устала, а тебе пора на поезд. Поговорим позже.

Ты ответил:

Не уходи!

Вот тогда ты и написал:

Приезжай в Прагу. Если мы всё еще будем писать друг другу.

Ни за что бы не подумала, что мы не будем.

Мне казалось, что я убегаю, но разве я не продолжаю идти по твоим следам?

Я не знаю, куда ты поехал после Парижа.

Я еду на юг. Может быть, я никогда не доеду до Праги.

От твоего телеприсутствия откалываются фрагменты: когда я вбиваю первые буквы твоего имени в адресной строке, мой компьютер больше не выдает его как несчастливую карту (снова Червовый король? случайностей не существует). Умная машина, она начала забывать тебя раньше, чем это получается у меня. Твое телеприсутствие сжимается: карточный домик (каждая карта — Червовый король), коробка воздуха — они складываются: как будто ничего.

Но у меня всё еще есть кусочек тебя: негативы твоих слов, их обратная сторона, белое замещает черное — колебания на сетчатке, вызванные слишком яркими символами на экране. Твое ли это изображение? Наблюдающая, я едва ли могу определить, был ли ты собой, своей внешностью или словами; ты находил слова для всего, коварные, заговорщические слова. Твой монолог проникал в мой, и он был очень даже человеческий: твоя нерешительность, удивительная обыденность твоего словаря, твоя эпизодическая неожиданная бестактность. Я больше не ищу тебя онлайн, но по-прежнему тебя слышу. Твой голос в моей голове рассказывает шутки, которые я бы никогда не придумала, я изливаю свой гнев словами, которые ты никогда не говорил, хотя я узнаю в них тебя. Эти новые слова — они твои или мои; кому они принадлежат?

Мои. Ты отдал их мне.

И с их помощью я буду писать тебе, вот только как? За пределом твоих слов ты едва ли обрел черты реального человека, а может, ты всего лишь начертание и есть: буква алфавита, записанный символ, сигнал доставленного письма настолько физически ощутимый, что я до сих пор подпрыгиваю, когда вижу буквы из твоего имени в теме письма. Я не собираюсь тебя придумывать, ловить тебя: я не поступлю с тобой так жестоко. Я хочу быть честной, оставить тебя нетронутым, потенциальным, способным на реакцию. Поэтому я перенесу фокус со скучающего на того, по кому скучают, чтобы субъект и объект поменялись местами. Я буду писать тебя, как мужчина писал бы женщину. Я буду смотреть на мужчин на улице: разве ты не хорош собой? Я буду кроссдрессить, буду трансгрессировать, пересекая улицы на перекрестке площади Анри Кразюки. Если подобрать верные слова, мне даже не придется переодеваться, но ради шутки я примерю твою куртку и твой шарф, который ты однажды повязал вокруг моей шеи (он был еще теплым), и пробегусь вверх по белым ступенькам метро на станции Liberté во время дождя после захода солнца, чтобы встретиться с другом в кафе через две улицы от синего пина на гуглкарте.

Приятно, когда карта не совсем равна территории, хотя это значит, что мне придется спрашивать дорогу: Comment se trouve le café? (Как оно себя находит?) La bas[17]… через перекресток, светофоры в преломлении капель дождя, вот и оно. Называть по имени — значит вызывать что-то к жизни.

Говори со мной.

Со мной никто никогда не разговаривал так, как ты.

Продолжай говорить: не говори ни слова.

Отправиться на юг стало лучшим решением в моей жизни.

Поезд, следующий со всеми остановками, полон женщин и детей, в окне — указатель с надписью «Лион», на долю стекла приходится восемьдесят процентов облаков. В вагоне-ресторане я села на маленький круглый стул из искусственной кожи лицом к длинному окну. «Синий экспресс»[18] катится в сторону солнца: с каждой станцией ближе к югу всё идет под откос, незнакомые напитки в автоматах, женщины, одетые так, как не одеваются женщины в Париже: каблуки, декольте. Церкви ввинчены в геометрию скал. Позади них — бетонные кубы заводов.

За окном поезда показались кипарисы. Земля, проглядывавшая сквозь кожу холмов, была красной. Деревья поворачивались к окну, а затем от него отворачивались. Двигались они: мы были неподвижны. Те деревья, что росли дальше, поворачивались медленнее, те, что ближе — быстрее. Телеграфные столбы вставали то слева, то справа друг от друга. Они двигались, или это мы были движимы. На краю путей — размытые пятна травы. Я достала телефон и придумала себе дело — снимать небо на видео. Небо не двигалось, но отражающийся в окне свет покачивался вверх-вниз, показывая, что мы подвижны. Покидая Париж, друзей, мне придется привыкнуть к звучанию собственного голоса.

Итальянские сосны вскинули руки. Небо обняло их голубым.

Changement d’air (смена обстановки). В Париже был кондиционер. В Ницце жарко, достаточно жарко для того, чтобы пот проступал под каждой полоской ткани, касающейся кожи.

Выхожу с вокзала: на фоне голубого небосвода распластан рекламный ультрамариновый билборд — непропорционально большая фигура лыжника, из-под белых лыж разлетается снег — или это морская пена? Changez d’horizon: soleil et neige à1h30 du bord de mer (Солнце и снег в полутора часах езды от побережья).