Моя «открытка» так и висит неотправленной, чего не бывает с обычной почтой. Я сама решаю, когда мое письмо заберут. Графика выемки писем не существует. Имейл — это тайник, где оставляют сообщения для агентов, которые могут и не узнать меня офлайн. Анонимность дает безопасность, так всё устроено: мертвый почтовый ящик, как в американских шпионских фильмах — мы совершаем обмен в тайнике нашего общего языка без возможности проследить, куда ведут имена.

Моя открытка с маленьким красным глазком, мигнувшим между телеграфными столбами на рассвете в Лондоне; она уже устарела, та поездка в прошлом (это было всего неделю назад?). Она правда была правдой? Если я увеличу фотографию, она распадется на пиксели. Сжатие с потерями упрощает передачу изображений. Значит — не правда, а композиция крошечных квадратиков. Я не нажимаю отправить. Но и не удаляю. Вместо этого я забываю о ней и иду в гостиницу.

Тащу сумку по Английской набережной, иду мимо рядов белых скамеек — зрелище для пожилых людей, их там много, сидящих вдоль дорожки для роликов и самокатов. Два ряда сидений повернуты друг к другу — не к морю, — и днями напролет туристы пялятся на отдыхающие лица таких же, как они. Пляж за ними поделен на части — культура природы, — каждый участок растянут примерно на двадцать метров, у каждого — свое кафе с белым тентом. Большинство из них частные, только для гостей прибрежных гостиниц. Каждые пятнадцать минут низко летящий самолет хрипит над морем по пути в городской аэропорт. Небо замарано инверсионными следами: помни, сообщают они, ты в отпуске.

Я дохожу до гавани. За странными, похожими на пустынные акации деревьями большие яхты выстроились, как боевые корабли. Вдоль всей набережной Ницца на ремонте. Краны сверлят в дырах щербатого парада глазурных отелей. Улицы ели слишком много конфет. Ницца выглядит приветливо — мягкая и рассыпчатая, — но это только с виду. Об этот город можно сломать зубы. Пляжи не песчаные, а с крупными круглыми камнями. Местные кондитеры продают похожее шоколадное драже, сахарная оболочка непростительно твердая. Надкуси и пожалеешь.

Поворачиваю налево к старому городу. Срезаю путь… наверное. Меню на русском, не на французском, но это не страшно; во всех ресторанах подают одно и то же: салат нисуаз, мидии, пиццу, спагетти вонголе. Кухни, где работают североафриканцы, становятся итальянскими. Торговая зона за ресторанами засасывает меня в крошечный вакуум оживленных улиц. Из узких канавок туристы поглядывают куда-то вверх, над ними таблички «Кафе де Турин», «Куэ-дез-Этат-Уни». Ницца, лукавый городок, несколько раз направляет меня не туда, пока я наконец не оказываюсь на улице со знакомым названием. Я захожу за угол, и в моем поле зрения вырастает стена из цветов с трещинами волн на бетонных опорах. Пластиковые. Такие же, но настоящие цветы продаются повсюду в городе, тоже светлые и по той же цене, что и искусственные. На темных улицах-траншеях блики зеркал из магазинов одежды встречают, направляют укачанную меня. Mise-en-abyme[19], мое отражение поднимается мне навстречу, не дает пройти. Я приехала не для этого: не для крупного плана, отражения фрагментарной себя.

Ты распадаешься на фрагменты.

Твой голос возвращается всё реже. Почему я помню только твои оскорбления?

Нет, я есть сумма всего, что когда-либо происходило со мной.

Ты помешан на поверхностях.

Почему бы и нет?

Зеркала — проницаемые, но цельные — отражают движение наоборот. Всякое отражение являет не свою копию, а свою противоположность. В скайпе ты был перевернут слева направо, как в зеркале, — неудивительно, что иногда я неверно тебя понимала. Моя веб-камера показывала отраженную меня, крошечную, в углу экрана, а по ту сторону ты видел не только меня, но и свое изображение тоже.

Я была твоим зеркалом? В интернете мы говорили, а в Реальной Жизни я могла только разглядывать. У меня не получается говорить, когда я смотрю (попробуйте сами: иначе почему фотографии немые?). Меня устраивало размышлять над тем, что ты говоришь, удерживая тебя взглядом, будто чашу, до краев наполненную водой. Если я тревожила поверхность движением или звуком, она отвечала опасной рябью, будто грозилась пролиться, поэтому в основном я слушала, безмолвная как лебедь в отражении, его белый корабль-близнец, скрывающий неугомонные ноги. Ты возводил светящиеся экраны слов — как ты говорил — меж нами.

Мне нравились твои слова.

Мне нравятся мужчины, которые употребляют слово… «меж».

Мне нравятся мужчины, которые могут невзначай вставлять необычные слова, а обычные — употреблять с блеском.

Мне нравятся мужчины, которые используют… восклицательные знаки!

Мне нравился ритм нашей переписки, многоточия, фразы, оставшиеся без ответа, не требующие его, повисшие в воздухе; каждое предложение — серпантин, каждое новое слово — смена угла. В твоих словах был мир, или он был где-то по другую сторону слов, потому что поверхности в конце концов что-то да значат. Слова работали в интернете, но когда мы виделись лицом к лицу, я могла дотянуться и дотронуться только до твоей поверхности (чего еще я могла коснуться?), и она мутнела, покрывалась рябью, подергивалась зыбью, колыхалась, морщилась, портила отражение глубины. Ты смотришь в, не на зеркало. Элоиза к Абеляру (письмо: бесплотные слова): Я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого. Почему ты искал во мне что-то еще?

Я «помешан» на поверхностях?

Я же шучу.

В текстовых сообщениях нельзя уловить «интонацию», ее там просто нет. Так ты всё время шутил? Шутка обладает непрозрачностью зеркала: каламбур — двойник отраженного слова, перевернутый слева направо, не его истинное обличье. Ее значение отскакивает от поверхности.

Напоминание: в каждой фразе отражается говорящий, каждое слово отражает того, кто его произносит. Иногда я ловлю свое отражение в зеркале, отдельные вариации. Лишь иногда я всё еще похожа на то, что ты, похоже, искал.

Сижу в гостиничном номере, белом кубе, морочащем пространством, и по-прежнему раздумываю, стоит ли нажать «отправить» под моей открыткой. Не стоит. Открепляю фотографию, сделанную в Лондоне, прикрепляю ту, что сделала из окна поезда этим утром. Картинка не встает в тело письма, вместо этого по экрану разматываются предложения, я не могу их прочесть. Ах, так все-таки jpeg состоит не из пикселей. Раздроби изображение и увидишь, что оно сделано из языка. Всё в жизни сводится к словам. Пробую еще раз. На этот раз фотографию получается вставить, но момент упущен. Я не нажимаю «отправить». Оставляю письмо в Черновиках. Игра в прятки; если я не нажму на кнопку, возможно, ты больше никогда мне не напишешь.

Типичная женская манипуляция.

Я не играю в игры, сказала я.

Прости, сказал ты.

Один раз.

Это конец или еще один зазор? Обрати внимание на ритм нашей коммуникации: на ее пульс, на паузы. Обрати внимание на неписаные правила игры, которые возникли со временем:

• Если ты пишешь мне, я могу отвечать.

• В любой момент любой из нас может решить не отвечать на сообщение другого.