И как мне мой отпуск, нравится?

Как?

Ницца — как то обсыпанное сахаром печенье Nice[28]: оно, если честно, не найс, за последнюю печеньку не сражаются, оставляют в пачке; сам город — детская шутка. Воздух здесь тяжелый и соленый, но тут красиво, чисто и тепло — лето, о котором Англия мечтает, но крайне редко видит. Меня вполне устраивает сахарная крошка. Если говорить о печенье, то это его лучшая часть. Да, милая Ницца. Сгодится.

В 8:30 утра из Ниццы — пригородный поезд, пересекающий границу с Италией, заполнен пассажирами в рабочей одежде, все стоят. Это не те люди, которых я видела в замке в Ницце, или в старом городе, или на Английской набережной. А может и те, но выглядят они в этой будничной одежде красивее, чем в выходных костюмах, и их красота как-то связана с тем, что им есть куда ехать. Мне советовали оглянуться на Ниццу, потому что самой красивой она предстает в момент, когда ее покидаешь, и хотя я выбрала место против хода, поезд постоянно въезжал в тоннели, так что вид я пропустила. Кто мне советовал посмотреть? Ах да: За тем изгибом, сказала К., за крутым поворотом, где земля поднимается над водой.

Пломбирные виллы тянутся вдоль одного из самых красивых побережий Европы. Об этом мне рассказал сайт, на котором я покупала билет. Омываемые морем и солнцем, дома выглядят симпатичными, неважно, что происходит внутри. Это из-за дистанции?

Нет места красивее того, что мы покинули. Красота — часть ухода. Уходящие могут скучать по тому, что оставили позади, но впереди всегда брезжат новые перспективы, наполняя радостью момент ухода: радостью оказаться где-то еще или радостью, которую находишь в себе в новом месте. Идеальным отпуском были бы постоянные прибытия и отправления; потому что иначе мне становится скучно уже на третий день, скучно как дома, но без привычных удобств, но всё время быть в пути — значит постоянно набирать ход, как если бы я летела на аэроплане на запад вслед за солнцем, преследуя один и тот же час, пытаясь успеть, надеясь никогда не состариться. Только вот сегодня я направляюсь на восток, в закат, теряя время, которого у меня никогда не было.

Ты всегда был тем, кто уходит. Ты воспользовался этой привилегией. Нет никого красивее уходящего; никто не готов быть оставленным так, как тот, кто уйти не может. Если бы только я могла всё время уходить, я бы никогда ни по кому не скучала.

В обращенном к морю окне, между железнодорожными путями и водой, рекламные щиты мешают обзору, чередуя солнце и тень. Подъезжаем к станции — рекламы дешевого магазина, где я закупалась подростком: женщины в бикини с жесткими чашечками, круглыми как футбольные мячи. Они на пляже, каждая из женщин на своем отдельном рекламном билборде, согнутая в какой-то полупозе, готовая вбежать в волны или выйти из моря на берег. На фотографиях волны неподвижны, но настоящие волны между билбордами движутся, и я смотрю то на волны, то на фотографии волн, увеличенных и застывших, на заслоняющих их женщин в бикини. На их возраст. Я хотела выглядеть как они, но не до конца понимала зачем. Не чувствуя твердой почвы под ногами, я узнала, что значит быть привлекательной, раньше, чем поняла, что хочу привлекать.

В Вентимилье спешу обменять французские купоны на итальянские билеты, отыскать нужную платформу на новом языке. Трое парней — англичане — стоят перед поездом, курят на дорожку. На них футболки и джинсы разных оттенков синего, и они создают впечатление людей, путешествующих ради удовольствия, в пути, как и я, но не такие, как я. Не здороваюсь. Сегодня я не хочу быть англичанкой. Я пытаюсь выглядеть, как пассажиры поезда, будто мне есть куда ехать, чем заняться. Я не хочу завязывать разговор. Сумею ли я объясниться?

Мне советовали поехать в Рим, потому что этот поезд идет вдоль красивого побережья Генуи. Вместо этого я еду на экспрессе в Милан. Переживаю, что местность, по которой я двигаюсь, недостаточно красива. Затем поезд с напором въезжает в ущелье. По бокам торчат кактусы, и, чтобы увидеть небо, мне приходится смотреть вверх.

Почему я поехала на экспрессе? Что за спешку я себе придумала?

Листаю журнал, который купила в Ницце. Изображения статичны, движусь я. На каждой странице — модель, женщина, одна в каком-то месте, и все места разные, их связывает только то, что все они расположены под голубым небом. Часто это одна и та же женщина, изображенная на нескольких разворотах, и на каждой странице она выглядит, как разные женщины в разной одежде и в разных местах, а иногда это те же женщины, что были на билбордах, или очень на них похожие, но непохоже, что они задуманы, как одна женщина, потому что на каждой из них своя одежда и каждая — в своих декорациях. Как и женщины, декорации тоже похожи, но не идентичны. Женщины ничего не делают или делают то, что описать сложно, например, прыгают в бассейн, и брызги летят в камеру, обозначая движение, или играют в мяч на пляже, но в одиночку, и на лицах всех этих женщин отпечатан какой-то очень мощный, очень личный опыт, сексуальный или какой-то еще. Это и есть красота?

Поднимаю глаза; теперь всё, на что я смотрю, напоминает о сексе, на который, впрочем, и намекает красота моделей, хотя в ней отсутствует уязвимость секса — они выглядят так, словно не желают ничего вне самих себя. В окне, обращенном к суше, пальмы со срезанными верхушками, на них надеты пластиковые шапочки/capotes («презервативы» по-французски), сползающие на бугристые стволы. В поезде на Милан — как в старом кино. Здесь есть купе — пространства достаточно публичные, чтобы привести к случайным встречам, и достаточно приватные, чтобы ограничить число персонажей. Здесь постоянно что-то начинается: завязываются сюжеты, люди влюбляются или убивают друг друга. Одним словом, складываются некие отношения. Купе поезда — дымящийся пистолет, еще заряженный.

В тоннеле выключается свет. Включаются фантазии. Мы одни в купе, отгородились от прохода занавеской. Пейзаж движется, а мы нет, мы заняты чем-то личным на публике. Ткань занавески, как ткань твоего пальто. Оно приснилось мне вчера, твое пальто, но в нем был кто-то другой, а может быть, никто. Я не видела твоего лица, и твой затылок мог тоже принадлежать не тебе, но я держала тебя за руку, и на ощупь она казалась совсем как в жизни, когда я коснулась кончиков твоих пальцев, и в моем сне мы гуляли по городу вместе, как это бывало раньше.

По коридору мужчина везет тележку с кофе. Он остановился снаружи и звонит в колокольчик, чтобы привлечь внимание, — так жизнерадостно и так музыкально. В Англии продавцы кофе обязаны спрашивать каждого пассажира лично, не желает ли он или она чаю или кофе, но этот колокольчик, такой звонкий, такой задорный, — ай да помощник — прикреплен к боковой стенке тележки, которая очень аккуратно заполнена, упаковки плотно прилегают друг к другу — натертый до блеска паркет из шоколадных плиток.