Интернет требует от меня не моей реакции, а реакции на меня. В прошлый раз в Париже, я помню, как Б. сказала: пролиферация. Сначала почта, потом гуглчат, скайп, смс: наше пролиферирующее общение занимало всё больше пространства, выходя из-под контроля. Я должна была догадаться: это значит, что это серьезно. В этом переключении между онлайн-идентичностями постепенно обозначились контексты, в которых я не могла отвечать первой.

Выходит, сейчас ты в Праге? В Праге живет девушка, о которой ты говорил, я с ней тоже знакома, но она не знает, что мы с тобой знакомы друг с другом. Я знаю, что у нее нет партнера. И поскольку мы с ней не близкие знакомые, этим в принципе и ограничивается мое о ней знание, хотя я могу узнать больше в сети. Интересно, встречался ли ты с ней в Праге? Пытаюсь реконструировать твои выходные, опираясь на страницы других людей, — не слишком надежный метод. Посты исчезают: твиты можно удалить, или они теряются в ленте. Было ли между вами что-то приватное? До сих пор не могу понять. Судя по ее онлайн-следу, она провела выходные с друзьями, никаких упоминаний о тебе. Пробую еще один сайт, захожу с другого угла. Если знание — сила, я хочу знать о ней всё.

Я не завидую — ревную к твоим публичным разговорам. Завидовать в интернете нормально — публичные профили, как панцири, создают образ гламурной жизни, — но ревность — это что-то другое, желание обладать. Я почувствовала что-то физическое, когда узнала, что у тебя есть другие, неизвестные мне интернет-личины. Я хотела получить долю в каждой из них: инстаграм, твиттер, фейсбук, тамблер, — я жаждала иметь доступ к тебе через все платформы. Хотела, чтобы нашу связь подтвердили, чтобы она стала «официальной», но, суеверно опасаясь слишком рано и слишком публично обнаружить свою связь, мы так никогда и не подписались друг на друга.

Прокручиваю список контактов, связывающих твой и ее профили. Перехожу по ссылкам, перемещаю себя. Если продолжать в том же духе, я узнаю всех твоих знакомых, их друзей, их родственников, друзей их родственников. Затем я пытаюсь установить степень удаленности моего профиля от твоего, и через некоторое время всплывают имена друзей друзей, знакомых, людей, которых ты мог однажды встретить, продолжают сыпаться имена потенциальных общих знакомых, пока, наконец, я не перестаю различать имена. Но я так и не дохожу до тебя. Онлайн мы не связаны: остерегались публичного проявления приватного. Наш интернет личный, тет-а-тет. Невероятно!

В интернете можно отключиться, отписаться, но также и объявить о намерении возобновить контакт. Или же просто нажми на кнопку, и непременно появится кто-то еще: все контакты весят одинаково, если брать в расчет только числа. «Поздравляем: вы перешли на новый уровень!» — этому не будет конца. На какую бы кнопку я сейчас ни нажала, тебя там не будет, ничего, кроме твоей блестящей публичной раковины. Все еще тяжело думать, что, после того как мы закончились, ты продолжаешься где-то — видимо, публично. Каждый день я заново принимаю решение не искать, не писать, не смотреть. Каждый день — не-конец.

Раньше я искала твои фотографии, как будто взгляд может наколдовать тебя, вызвать, а затем перестала, как будто тот факт, что я не смотрю, мог заставить тебя исчезнуть. Я больше не хочу тебя высматривать и уже давно перестала искать. Знаю, что если тебя увижу, у меня может возникнуть искушение связаться с тобой. Но сегодня я это проверю, или испытаю себя, посмотрю, изменился ли ты, или, может быть, я. Память неизбежно несовершенна; она ищет прозрений за своими пределами. Сообщение от тебя пробуждает необходимость убедиться, что ты всё еще существуешь, поэтому вместо того, чтобы гулять по городу, я все утро сталкерю тебя в интернете. Как я тебя найду? По имени, хотя оно такое обычное, что я уже находила обе его части прикрепленными к паре других людей, каждый из которых теперь имеет косвенное отношение к моей идее тебя, из-за чего в итоге я забыла, кого я вообще желаю. Решаю поиграть: сколько букв надо набрать, чтобы гугл выдал твое имя. Боюсь вводить последние буквы, не хочу оставлять следы тебя на моем новом ноутбуке. Игровой автомат. Банан, лимон, вишенка: все прецеденты твоего имени становятся тобой, и я могу разместить их все внутри моего желания тебя. В интернете любовь — не нарциссизм, но его обратная сторона.

Попробую искать по-другому, буду надеяться на подсказку. Поскольку мне кажется, что фотографии говорят о тебе больше слов — не то чтобы добровольно, — я ищу их. Этот переход от чтения к смотрению переносит меня в гуглкартинки, где я ищу фотографии, которым ты перепоручаешь свою идентичность. Ищу по имени, и все люди, с которыми ты его делишь, также смотрят в ответ, и мне приходится искать тебя в толпе. Твое имя влечет за собой несколько наборов лиц, одни отзываются на полное имя, другие — на сокращенное. Прокручиваю вниз и путаю твой аватар с чужим, похожим издалека на твой, но лицо на нем спрятано в тени, инвертированный негатив (очертания за твоей спиной на твоем фото — это окно).

Среди чужих снимков я снова и снова вижу твое публичное лицо во всех его проявлениях, на всех одинаковый штамп производителя. У меня нет твоих фотографий. Один раз ты попросил сфотографировать тебя перед галереей (мы виделись в галереях — пространствах столь же безличных, как сетевое кафе или автобусная остановка). Я достала свой телефон. «Нет, — сказал ты, — на мой». Так проявлялось твое суеверие: ты не хотел, чтобы я завладела частью тебя. Фотография крадет душу, запирает призрака в механизме, если, конечно, вообще призрак и механизм — отдельные вещи. Я вернула тебе телефон, и, посмотрев на сделанную мной фотографию, ты ее удалил, сказал, что она тебя старит. Мне так не казалось. Некоторые люди существуют только в определенном возрасте. У некоторых стариков мальчишеские морщины; у некоторых девочек — лица женщин среднего возраста, ждущих своего часа. Что ж, мы наносим на наши лица всё, что только можем, и полируем их день за днем — они наши зеркала, поэтому должны сверкать — но они изнашиваются, как тряпки для уборки. Как бы там ни было, ты никогда не выглядел так, как ты «выглядел». Однажды мне нужно было тебя описать. Я ждала тебя в баре, но я могла ошибиться баром. Или, может быть, ты зашел и вышел? «Как он выглядит?» — спросил бармен, и я произнесла слова, которые подходили не больше, чем твоя внешность. Описать твою заурядную, количественно измеримую оболочку казалось предательством.