— И не только в этом. Потому и умерла.

Не поэтому. Но Анна и впрямь была необычной. Может, потому, что родилась не во дворце.

— Так темно. Везде — будто тени мертвых шевелятся во всех углах и тянут силы с живых. Здесь столько умерло — в этом дворце, Эжен. Они хотели жить, а им не дали. Наши с тобой предки, Эжен. И крики жертв здесь не смолкают никогда.

— Переедем. Тут всё равно не дворец, а гнилой сыр. Весь в сплошных дырах.

— Что теперь дальше, Эжен? Как быть дальше?

— Я жив. Ты жива. Мы вместе… пытаемся быть. И даже Мидантия вроде еще стоит в прежних границах. Попробуем сохранить то, что есть.

— Только ты никогда меня не простишь. В этой жизни.

— Ты защищала себя. Мстила за мать. И я… верю, что ты не пыталась навредить моей дочери. И не пытаешься. Мне нечего тебе прощать, Юли.

Глава восьмая.

Эвитан, Лютена.

Середина Месяца Сердца Осени — Конец Месяца Сердца Осени.

1

Сокамерник из Роджера Ревинтера просто идеальный. Доставляет как можно меньше хлопот. Любых. И даже пытается, как может, облегчить паршивую ситуацию… хоть и неловко.

После папиной смерти за грязным окном хлестал осенний дождь. За ржавой решеткой монастырского окна сырой и холодной кельи. Куда Ирия попала, благодаря… нет, не злейшим и ненавистным врагам Ревинтерам. Мачехе и родному брату. Двум нынешним покойникам.

А благодаря, в том числе, славному «герою» Всеславу — чуть не загремела на плаху. На багряное сукно.

Нынешняя золотая осень удалась немного мягче. Или просто вокруг — не родной Лиар? Только почему с этого ничуть не легче? Потому что весь день проходит — проползает, пролетает! — всё равно в завешенной черным карете?

Хуже всего осознавать, что Роджер Ревинтер мог не стать подонком. Что в обычной жизни он — мягкий, начитанный человек. А в общении с дамами — скорее застенчив. С любыми.

Наверное, от этого — еще хуже. Потому что даже когда братец Леон необратимо изменился — то уже навсегда. А не шагнул в Бездну, а потом поспешно рванул обратно.

Да какая уже разница? Или Ирии так нужны самооправдания, чтобы больше не пытаться рассчитаться с бывшим врагом? Будто связи его жизни с жизнью бедной Эйды — недостаточно? Нужно еще и Сержа вспоминать.

Впереди Лютена и мрачный Ауэнт. Опять. И по-прежнему — вместе? Бок о бок с Ревинтером?

Да будь Роджер теперь хоть святым с сияющим нимбом над раскаянной башкой — чем это отменяет Лиарский кошмар после восстания? Прошлое невозможно стереть. Нельзя вычеркнуть из памяти Бездну, что прошла хрупкая Эйда. Нельзя простить горе и боль сестры, сломленного отца, ужас маленькой Иден.

Ирия смогла понять и по-своему полюбить Ральфа Тенмара… но он не насиловал Карлотту в соседней комнате. Чуть ли не на глазах у Ирии.

И верится ли хоть один миг в историю матери? Учитывая, сколько раз и в чём та врала? Сколько раз предавала? И как легко ей это давалось?

Выздоровел Серж… или хуже? Или уже самое плохое? Паршивее некуда?

Где он? В сырой тюрьме, в горячечном беспамятстве, искалечен? Не узнать, потому как не пробиться. До самого Эрика. А тогда станет уже поздно.

Когда Ирия не смела сбежать из замка Тенмар, невесть куда увезли сестру. А сейчас может погибнуть едва найденный брат! Сын доброго и честного дядя Ива, приютившего Ирэн.

Позади — очередная келья-камера под замком, жесткая кровать на двоих, ровное дыхание Ревинтера. Слишком ровное. Он тоже почти не спит.

Днем — черная карета, завешенные окна и вечно ржущие враги вокруг. И мчит ровная дорога — в смерть. Прошлое, прошлое, прошлое!

Только теперь не придут на выручку ни папа, ни благородный Анри, ни Ральф Тенмар. И это никак не уходит из мыслей. Ирия — одна, одна, снова одна!

Ночью — крепкие решетки на окнах и бдящая стража у дубовых дверей. Трезвая. И под теми же окнами — на всякий случай. Солдатня Эрика Ормхеймского охраняет пленников лучше, чем когда-то пьяные мародеры Ревинтера. Всё же эти — хоть и скоты, но при том — кадровые вояки. А Эрик — не Карл. Он — такой же мерзавец, но при этом не в пример опаснее.

Будь еще хоть в напарниках не Роджер Ревинтер!

Врешь сама себе. При такой охране не спасет и напарник — легендарный богатырь. Если он, конечно, не сотню один побивахом. Как взмахнет молодецкой десницей…

К примеру, любой легендарный братишка Прекрасной Инвэльд подойдет идеально. Особенно средний.

Зато Роджера Ревинтера не жаль. В отличие от Сержа.

И если уж нужен товарищ по будущей плахе, то лучше бывший враг, чем кто-то из близких. Ирии тогда хватило ожидания казни всей семьи.

Да еще и змеева карета мчит, не сбавляя ходу. Сегодня двадцать первый день пути, но стража вовсю шутит, что ночевать будут в теплой столице — на мягких постелях. И не в обществе кислых монашек. И вот тут наконец-то гульнут! А то товарищи уже заняли Лютену и небось разобрали там лучших девок. А кто-то и знатных наверняка урвал. Чистеньких, ухоженных… и не таких злобных, как Бешеная Ревинтеровская Шлюха. И при том не менее смазливых.

Зваться Тенмарской было как-то почетнее. Особенно все-таки Розой. Но и Ревинтеровская — лучше, чем общая солдатская.

Да и кому какое дело? Эйда — неизвестно где. Ральф Тенмар, Катрин и папа — в могиле. Иден не поверит. Как и Стивен.

А на мнение прочих — плевать.

Вот только не говорите, что Эрик отдал на разгром солдатне собственный город. Но, похоже, так и есть. Против правды не пойдешь. Зачем Ирия отправила к нему Констанса?

Она и впрямь вернулась в прошлое. Только теперь в несчастный Лиар превращается весь Эвитан.

И судя по мрачному взгляду Роджера — ему ничуть не легче.

К раннему вечеру сомнений не осталось. Они и впрямь въезжают в предместья Лютены. Это пленница увидела на крайней остановке. В невозможно прекрасных закатных сумерках — среди сгоревших, разграбленных домов. Под карканье сытых ворон.

Когда весеннее небо заткали алые шелка, они с пугливой Мари тоже подъезжали к Лютене. Драконья племянница тогда вновь ощутила себя одинокой, но храбрилась и успокаивала робкую служанку. Наверное, это придало сил и смелости ей самой.

Сейчас успокаивать некого.

Когда Роджер Ревинтер инстинктивно стиснул ее руку — Ирия ответила на рукопожатие. Так же инстинктивно.

2

Рукотворный календарь на выщербленной, расцарапанной предыдущими жертвами стене — единственная отрада полузабытого насмешливой судьбой узника. Если ни книг (даже дрянных), ни вестей (даже паршивых) по-прежнему нет. А стража (вся на подбор здоровенная, в потных кирасах) молчит. Только выдает однообразную остывшую еду, выливает поганое ведро.

Сегодня жареные куры, вчера были вареные, позавчера — овсянка на завтрак, обед и ужин. Без соли. Забыли, очевидно. Или дороговато — для уже почти покойника.

Про перец и прочие пряности можно забыть и вовсе.

Раньше такого бардака в Ауэнте не было. Может, под шумок и казнить забудут?

Очередной крестик неспешно нарисован еще тоскливым утром. Дальше осталось лишь смотреть в грязное окно или спать. Или сначала спать, а потом смотреть. Там уже третий день никого показательно не казнят на широком каменном дворе. Прямо под окном заключенного министра и Регента. И то, и другое — бывшего.

Вчера ночью хлестал уже почти осенний ливень — дикий и на зависть свободный. А с утра покосилась криво сколоченная виселица. И всю засохшую кровь с плахи смыло. Даже следов на притоптанной траве не осталось.

Перепились еще и палачи, и не нашлось ни одного трезвого? Или кончились узники? Или те, кого не жалко? Кто точно не пригодится?

Но среди казненных были и умные, и знатные. А что делать, если полезность оценивают пьяные недоумки — Гуго с Карлом?

И жаль, не казнят хитрого лиса Мальзери. Хоть какая-то отрада — пережить его. Только вот этого змея схватили вряд ли. Утек — так с концами. До лучших времен. Жаль, сам когда-то умный Бертольд не поступил так же. Не успел, не догадался, не просчитал.