А Ирия уже успела забыть, как соскучилась по родным елкам и соснам! И как же хорош родной край летом — когда нет морозов, пронизывающего ветра и ледяных дождей. Южной зимой беглянка думала, что летом будет плавать в реках Тенмара. А еще раньше мерзла в аббатстве святой Амалии. И мечтала дотянуть до весны. До надежды выжить.

А потом там мучилась Эйда. И только бы не в Башне Грешниц! Только бы мать и впрямь сдержала слово. Только бы сочла, что это — выгодно.

Вряд ли в Башне. Иначе Эйда не дожила бы до пути в Лютену. До интриг Ревинтера. И бесследной пропажи по дороге.

Сколько правды в твоих словах, Клод? Что еще тебе известно?

Последний год в Лиаре уже был несчастным, но еще был жив отец и никого не предал Леон. Еще в замке Эйда, еще можно о ней заботиться.

А ее ребенок — неизвестно где. Ирия о нем еще не знала…

Были ли они тогда счастливы? Нет, но еще все живы. И вместе. Еще можно было исправить почти всё.

Не исправили. Не сохранили, не спасли, не сберегли.

Отец, зачем ты привез в замок Полину? Зачем вторично обманулся призраком любви? Тебе ведь было уже далеко не четырнадцать.

Или просто было настолько… холодно? Это ведь от возраста не зависит.

Еще все были живы и вместе. Отец, Ирия, Леон, Эйда, Иден…

Иден! Ирия думала и беспокоилась о ком угодно — об Эйде, ее дочери, Катрин Тенмар, даже о настоящей Ирэн Вегрэ. Но не о младшей сестре. Будто Иден не осталась в замке совсем одна — без защиты старших. На растерзание Леону и Полине. Будто Иден — не самая младшая в семье. И не вступила в брачный возраст перед самой свадьбой с некрасивым и необаятельным бароном старше ее вдвое. С отвергнутым женихом слишком разборчивой старшей сестры — красавицы писаной. А уж умницы-то какой…

Взгляни правде в глаза, Ирия. Ты всегда была склонна обманываться сладкими иллюзиями. Ты считала, что уж Иден-то справится, да? Она ведь всегда умела быть тихой и незаметной. Умницей. Умела казаться послушной. На нее ведь не за что разозлиться даже Леону?

Будто ему вообще нужен повод — кроме собственного эгоизма. Будто Иден не раздражала брата с самого детства — одним своим существованием.

Сначала Ирия бросила ее одну — на произвол судьбы, родного сволочного братца и совершенно чужих людей. А теперь взвалила на сестренку всё, что смогла. И рада бы еще больше, да просто не выйдет.

Вези, Иден. Ты ведь умница, правда?

Когда-то в раннем детстве Ирия мечтала жить с одними лишь папой, братом и сестрами. Ненавидела за это себя, но втайне мечтала. Потому что они все любили друг друга, а мама их — нет. Как бы славно они жили без нее…

Судьба порой жестоко смеется. Швыряет тебе в лицо всё, что уже не нужно.

Без мамы они ужились ничуть не счастливее.

В дне пути от указанного Клодом аббатства Ирия заснула в простой комнате одной из самых скромных таверн. В лучшем за последние годы настроении.

Глава восьмая.

Эвитан, Восточный Тенмар.

1

Плесень… Гнилая, сырая плесень… Не противная белесая дрянь на хлебе, а мерзкая, вонючая, болотно-трясинная дрянь!

Плесень ползет к монастырю на острове. Ирия знала, что остров — не Альварен, а аббатство — не амалианское, но менее жутко не становится. Потому что на Альварене можно всего лишь застыть насмерть, но там вокруг — чистая вода. И нет мерзкой, вонючей плесени! Она там вымерзнет вслед за живыми людьми. Не намного отстанет.

Хоть какой-то прок от Острова Ястреба… откуда название?

Нужно плыть на этот остров… и как же не хочется ступать в лодку! Потому что плесень запоминает еще крепче луны в ночь Воцарения Зимы. И находит помеченных везде. И никто не знает, когда придет его час…

Камера… Промерзшая камера в мрачном, стылом аббатстве, зловещие шаги по сумрачному коридору. Скрип ржавого, но — как назло! — еще крепкого замка! Это неотвратимо идут за узницей. Убивать. Последний ужин смертника уже был. И бутылка вина, и записка под коркой свежевыпеченного хлеба. Смертникам — всё самое лучше…

Рвануть к окну, броситься в озеро, плыть! Ирия схватилась за оконную раму — и застыла. За окном колышется серый студень. Поросший толстым, омерзительным волосом. Чавкающая гадость медленно поднимается к окну. Забранному ржавой, но тоже еще весьма крепкой решеткой. Она ведь отделяет от свободы, а не от смерти…

Ирия метнулась к двери, бешено затрясла.

Шаги прогрохотали у самой двери… и проследовали дальше.

Они бросили ее здесь! Ирию Таррент не станут убивать. Ее просто скормят этой мерзости…

Липкие капли пота стекают по лбу, мочат волосы, студят тело… Как же холодно! Несмотря на лето. Даже позднее. Здесь никогда не согреться.

Никому.

Холодно и душно. И жутко. Трясет, как в зимнем Тенмаре. Только рядом больше нет Катрин, чтобы заботиться о больной лихорадкой.

Значит, нельзя и болеть.

Сон. Это просто сон и ничего больше. Сон и одиночество. Обрывок чужой ночи, чужого ужаса, ранней лютенской весны и лиарской осени.

Тот незнакомец, Эдвард… с именем последнего лиарского лорда. Папы. Странный бессмертный юноша знает непостижимо много и говорит почти безумнее Джека. Потому что хранит несравнимо больше людей? От чего?

А еще он сказал, что лиарского… лингардского оборотня больше нет. Нигде. Но будь это правдой, Ирия никогда не увидела бы во сне осколок его памяти. Никто не исчезает бесследно. Даже древний легендарный Тенмар и гордая, прекрасная Изольда, королева-пленница.

Пора вставать. Прошлое остается прошлому. Джек, Изольда и Эдвард, Лингард и Тенмар. А загадки и обрывки чужих слов и снов надо запомнить на будущее. Чтобы разгадать — когда судьба даст шанс. Попытаться предугадать — и предотвратить! — очередной удар.

Но не думать об этом каждый миг жизни. Она и так коротка. Никогда не знаешь, где будешь спустя всего миг. И будешь ли вообще.

И всё же — когда случилась та весна? Три месяца назад? Год и три месяца? До рождения Ирии? Непредставимо давно? И с кем? В древнем Тенмаре — с королевой Изольдой?

Нет ответа. И никто не даст. Особенно — здесь. Изольда давно мертва — вместе со своими тайнами. Тариана исчезла, Джека больше нет, а Эдвард остался в Лютене. И приходит — лишь когда сам этого хочет. А ответы — осколки и обрывки чужих и своих снов и видений — туманнее его же прошлого.

Эх вы, таинственные предки. Кто вам запретил говорить прямо и откровенно, а? Ведь иначе объяснили бы как есть. Не сговорились же вы — все трое.

Хранитель Лютены не приходил с того самого разговора в таверне. Тариана — еще с Тенмара. А больше никто явиться не может. Разве что Ральф Тенмар вдруг пожелает не бросать в подзвездном мире кучу недоделанных дел. И начнет периодически являться к «племяннице», чтобы поворчать всласть. И обругать «дерзкую и непокорную» девицу за очередную слабость. Что ж, у Ирии под рукой всегда есть красное вино. В комнате или в седельной сумке. Во флягах.

Не полынное, конечно. Но его тоже достать хоть и трудно, но можно.

Ирия Таррент молча и решительно поднялась. Завернулась в легкое одеяло, подошла к окну. И распахнула по всю ширь.

Ветер вмиг донес запахи недалекого хвойного леса на опушке — почти лиарского, цветущих трав, напрочь незнакомые пряные ночные ароматы. Таинственная сказка в лунном свете. В такую ночь красавицы бегут с галантными кавалерами… а потом рожают в канаве и превращаются в солдатских шлюх. Или умирают. Причем — редко красиво. Даже если сами лезут в петлю, а не остаются в переулке с перерезанным горлом. И по ним уже трудно определить, были ли когда-то красивы. И как давно.

И чем лучше ее собственная жизнь? Всё равно — в бегах. Только без красавца-кавалера. Ну и хорошо — хоть беременность исключается. Впрочем, настой волчьей горечи помогает безотказно — так говорили все дамы Алисы, вообще не поднимавшей эту тему. Знали бы лютенские куртизанки, как много известно нежным знатным красавицам, — усохли б от зависти. Впрочем, скорее всего, куртизанки всё равно осведомленнее — по профессии положено. Вечный риск.