У носилок уже стояли Голицын, Савва и пятёрка вооружённых мужчин весьма серьёзной наружности. Лица я не узнал, да и света здесь недостаточно. Только чадит пара ламп, да сквозь узкие окошки пробиваются скудные лучики солнца.

На анфиладе, проходящей по Теремному дворцу и соединяющей его с Золотой палатой, мне стало плохо. Организм просто отвык от воздуха, насыщенного кислородом, и в голове снова помутилось. Князь понял моё состояние и остановил рынд, хотевших поднять носилки. Постепенно пелена с глаз спала, дыхание выровнялось, и голова перестала кружиться.

— Несите, — даю команду.

Наша процессия тронулась по анфиладе. А я перестал глазеть по сторонам, начав готовиться к дальнейшим действиям. Уж больно пугающие звуки раздавались со стороны Соборной площади, до которой оставалось несколько десятков шагов. И вот поворот, показалась Грановитая палата с её специфической кладкой. Но здание закрывало происходящее внизу. Там как раз зычный мужской голос начал выдвигать условия.

Когда мы покинули Теремной дворец, я оценил хватку Голицына. Он умудрился перекрыть ход к царским покоям, грамотно выставив людей, которые сейчас шли впереди с самым решительным видом. Заодно к нам присоединилось ещё несколько воинов, ранее карауливших проход.

Наконец мы подошли к лестнице, ведущей к Золотой палате, и передо мной предстала волнующая картина.

Соборная площадь была забита народом. Солнце ещё не зашло, и позолоченные купола церквей играли яркими красками. Только внизу творилось форменное безобразие. Спиной ко мне стояло несколько женщин. Одна из них прижимала к себе мальчика в красивом кунтуше и шапочке, похожей на тюбетейку. Рядом, но как бы отдельно, расположились парень с невысокой девушкой в вычурных нарядах. Я уже знаю, кто это, и мне не надо смотреть на их лица.

На соседней лестнице, где в моё время находится арка Красного крыльца, расположился десяток дрожащих мужчин, скорее всего, бояр. Всё остальное пространство занимало людское море. И сейчас оно волновалось, но молчало, слушая зычного бородача в кафтане зелёного цвета. Странно, раньше я думал, что стрельцы носят исключительно красную и синюю форму.

Впрочем, народ соблюдал некую дистанцию, и перед обеими лестницами хватало открытого пространства. Ну и в первых рядах стояли более прилично одетые воины, щеголяющие кафтанами, отделанными тесьмой золотого и серебряного цветов. Оружие у них тоже отличалось красивой отделкой.

Рынды поставили кресло на пролёт выше женщин и встали по бокам. Чуть ниже расположились Голицын и пятёрка воинов. Толпа не сразу заметила меня, но постепенно пришло понимание происходящего, и по людским рядам пошёл тихий гул. Всё-таки белые одежды рынд не оставляют иных трактовок.

— Требуем наказать всех виновных и вернуть недоимки за…

Оратор запнулся и испуганно уставился на меня любимого. Вслед за ним повернули головы остальные, включая женщин и бояр.

— Царь! Царь! Царь! — сначала тихо, а затем всё громче и громче пронеслось над главной площадью страны.

— Жив, отрада наша! — вдруг заорал какой-то детина, пугая соседей, и рухнул на колени.

Постепенно за ним последовала вся толпа — и даже испуганные бояре. На ногах остались только мои здешние родственники и свита.

Приехали!

[1] Золотая Царицына палата — дворцовая постройка XV–XVI веков в Московском Кремле (первоначально — часть Постельных хором великого князя Ивана III), главный приёмный зал Ирины Годуновой и всех последующих русских цариц допетровского времени. В интерьере палаты сохранились фрески конца XVI века.

[2] Терлик — русская одежда, употреблявшаяся в XVI — конце XVII века, исключительно при дворе во время приёма послов и торжественных выходов.

Над площадью повисла тишина, нарушаемая только шорохом одежды, редким кашлем и возгласами, раздававшимися из-за колокольни Ивана Великого. Народ продолжал подходить, и не все понимали, что происходит. Тишина не гробовая, а гнетущая. И я откровенно растерялся. Не учили меня выступать перед толпой, ранее я занимался совершенно иными делами.

— Феденька! — вдруг закричал мальчик и бросился ко мне. — Сказывали, что ты умер! А ты — живой! Здесь такое происходит!

Пацан уткнулся мне в плечо и заплакал. Начинаю поглаживать тёмные кудри своей настолько высохшей рукой, будто она принадлежит какому-то старику. Только пигментных пятен не хватает.

Кроме мыслей о состоянии тела, восставшего из мёртвых, пришли и другие. Мальчик меня спас, и я перед ним теперь в долгу. Вон и народ смотрит на сцену с чувством одобрения и трепета.

— Успокойся, Петруша, — произношу автоматически. — Всё будет хорошо.

Наверное, моё сознание уже слилось с прежней личностью царя. Иначе откуда у меня появились братские и даже отеческие чувства к незнакомому мальчику? Умом понимаю, что он мне чужой. Но душа просто болит при виде его слёз и переживаний. И до меня не сразу дошло, что сейчас я глажу по голове будущего императора и преобразователя.

Тут подошёл нескладный юноша и жалобно посмотрел на меня. Протягиваю правую руку и обнимаю дрожащего Ванечку, как я называю другого брата. Наверное, пора отказаться от роли зрителя и принять, что всё происходит именно со мной. Это моё тело, мои братья и моя держава!

— Стрельцы решили, что я тоже помер, — произнёс он ломающимся голосом. — В палаты вломились, мы все испугались! А ещё они…

Сначала я не разглядел, что за куча валяется между толпой и лестницами. Затем с трудом сдержал дрожь и рвотные позывы, заставив себя собрать волю в кулак. Ранее мне не приходилось видеть изрубленных людей, истекающих кровью. Причём голова одного из несчастных лежала сбоку, с укором глядя на мир остекленевшим взором. Постепенно в груди начала расти злоба и ненависть к убийцам, посмевшим совершить расправу на глазах у детей. Ивана я тоже считал ребёнком, несмотря на уже взрослые для этого времени годы.

— Вижу. Не думайте об этом. Брат теперь с вами, жив и здоров. Значит, всё наладится, — успокаиваю испуганных царевичей и обращаюсь к рындам: — У кого из вас голос звонче? Не буду же я кричать во всю Ивановскую[1], вернее, Соборную.

Парни застыли, явно не поняв вопроса. Тихо вздыхаю и начинаю пояснять:

— Митька, у тебя голос вроде громкий, — говорю встрепенувшемуся Голицыну. — Будешь доносить мои слова, аки глашатай.

Дождавшись кивка рынды, обращаюсь к людям:

— Чего собрались, православные? Праздник, какой или беда?

Рында ненадолго замер, а затем гаркнул так, что с колокольни взлетели голуби.

— Что ж ты делаешь, ирод! Оглушил совсем! — шиплю на князя.

— Что ж ты делаешь, иро… Ой! — загорланил рында, не разобравшись в ситуации, но получил тычок от кого-то из более сообразительных товарищей.

Петя захихикал, ему вторил Ваня. Я и сам хотел рассмеяться, если бы не трупы, лежащие метрах в двадцати от нашей весёлой компании.

Народ тем временем особо не реагировал, находясь в полнейшей прострации. Разве что забегали глазки у некоторых персонажей из первого ряда.

А мне начало становится хуже. В голове зашумело, и подступила мерзкая слабость. Я пока не готов к таким нагрузкам. Плохо, что вариантов особо нет. Либо оставить всё как есть, либо взять ситуацию в свои руки. Поэтому будем терпеть.

— Ваня, отведи Петрушу в покои. Нечего вам здесь более делать. Коли будут силы, увидимся после вечерни. Либо уже завтра.

Провожу рукой по непослушным кудрям братишки и отдаю ему упавшую шапку.

— Несите меня вниз, — приказываю рындам и тут же добавляю: — Носилки здесь оставьте, бестолочи. Как вы их там ставить будете? Поперёк? Кресло только тащите.

Парни подняли импровизированный трон и понесли его на нижний пролёт лестницы. Я же рассматривал женщин, чьи испуганные лица преисполнились надеждой и облегчением. Немного резанул макияж, делавший дамочек похожими на Марфушу из «Морозко». Шучу, но уж больно специфическое зрелище получилось. Сразу пришло воспоминание, что европейская косметика, которой пользовались высокопоставленные дамы, фактически являлась ядом. При её изготовлении использовался мышьяк и прочая гадость. Брр! Но об этом позже.