Дяденьку явно потряхивало, его лоб покрылся испариной, но он старательно выводил буквы.

Прочитав десяток цитат, я решил больше не мучить учителя, который находился в предобморочном состоянии. В смысле — мы закончили с грамматикой.

— Савва, дай Никитке напиться. А то он совсем квёлый, ещё свалится без чувств.

— Ничего. Я его быстро подниму. У меня рука в этом деле набита, — усмехнулся дядька, суя Зотову чашку с водой.

Тот вылакал жидкость одним глотком и перевёл на меня испуганный взгляд.

— Сейчас мы займёмся наукой арифметикой. Сильно пытать тебя не буду. Сначала прочитаешь мне таблицу Пифагора, иногда именуемую счётом Виктория Аквитанского. Ты человек грамотный и наверняка читал недавно изданное «Считание удобное»[2]? — спрашиваю и еле сдерживаю смех. — Затем займёмся сложением, умножением и делением. И можешь идти дальше. Коли не разочаруешь меня, конечно.

— Не вели казнить, государь! Всё наветы, и не виновен я! — вдруг заорал Никитка, бухнувшись на колени. — Я…

— Заткнёшься и будешь выполнять приказ царский, — произношу тихо, удивившись злобе в собственных словах. — Здесь я решаю, виновен ты или стал жертвой наветов.

Глотая сопли, учитель влез на табурет. Вернее, это Савва затащил его на место.

— Ладно, не будем терять время. Шесть умножить на четыре, — начинаю новую моральную пытку.

Через двадцать минут беру исписанные листы, слегка заляпанные кляксами. Сначала быстро проверяю задание по математике. Раздражают буквы, которыми здесь принято обозначать цифры. Неужели нельзя перейти на индийские, которые ошибочно называют арабскими? Даже второклассник из моего времени решил бы всё без ошибок. А ведь это учитель царевича по математике!

Грустно вздыхаю и перехожу к диктанту. Хорошо обладать знаниями Феди, который был одним из самых образованных людей России. Беру карандаш и начинаю отмечать ошибки. Что я могу сказать? Ситуация не просто печальная, а ужасная. Надо до конца убедиться в невежестве Зотова и гнать его взашей. Нет, в целях профилактики посидит немного в застенках.

— Ты ведь преподаёшь царевичу науку, именуемую географией? — не обращая внимания на затрясшего головой Зотова, начинаю новый экзамен.

Это не учитель, а невежда и проходимец. Интересно, Иоаким знал, что Никитка — полный профан? Нет, библию он знает неплохо, по ней они и учились с Петей читать. Вроде дело нужное, и для этого времени это норма. Только Зотов оказался малограмотным, читающим по слогам и пишущим с множеством ошибок. Надо бы проверить, чего там у братца с латынью и греческим, которые он начал изучать в начале года. Пусть мы и решили отказаться от изучения мёртвых языков. Его второй учитель — Афанасий Нестеров — человек достаточно грамотный. Но теперь я буду проверять даже слуг.

— В темницу его. Пусть посидит на хлебе с водой и подумает над бренностью бытия. Через седмицу напомни, тогда его и допросим, — приказываю Савве скучающим голосом.

— Я всё скажу, государь! — Никитка попытался рухнуть на колени, но был выкинут из спальни крепкой рукой Саввы.

А ведь это многое объясняет. Будущего императора обучало какое-то малограмотное ничтожество, в будущем ставшее «шутейным патриархом» Петра. Моральное падение Зотова меня не волнует. Я не пойму, куда смотрело окружение тогда уже царя? Ведь Федя умер, и обучение его брата превратилось в какой-то кич. Невежда едва научил ученика читать по слогам и писать с ошибками. Преподавал ему эрзац-географию и историю в меру своего скудного понимания обеих наук. Ещё какие-то лубки рисовал, будто для умственно отсталого ребёнка. Для чего Фёдор заказал множество книг, карт и даже целый атлас, пусть и весьма сомнительный?

Вот и вышло, что десятилетний мальчик, короновавшийся на престол, не получил нормального образования. Затем начались его увлечения потешными войсками, строительством игрушечных укреплений. Кстати, Зотов внушил Петру, что необязательно пользоваться чертежами и измерительными инструментами. Мол, лучше всего работать, прикидывая длину с шириной на глаз. Спрашивается зачем? Наверное, потому, что сам невежда.

Затем Пётр появился на Кукуе. Там провели идеологическую обработку неопытного и необразованного, но при этом жаждущего свершений юного царя. Ко всему прочему подростка подсадили на алкоголь, который был под негласным запретом в семье Романовых, ещё и вовремя подложили бабу. Историки же потом строили предположения, откуда у него столько презрения ко всему русскому и обыкновенного цинизма? Из детства, вестимо. Добавьте совершенно непонятную поездку в Европу, откуда вернулся ментальный чужак.

Здесь я творящееся безобразие пресеку на корню. И доказательств некомпетентности Зотова у меня хватает. Надо бы использовать их в противостоянии с патриархом. Пока же будем искать нового наставника. Вернее, он был известен ещё много лет назад. Только Иоаким лёг костьми, но протолкнул именно Никитку. Значит, будем исправлять ошибку. Ко всем плюсам назначения нового наставника я обзаведусь отличным консультантом по религиозным вопросам.

— Найди Сильвестра Медведева,[3] — приказываю бесшумно появившемуся Савве. — Проведёшь его осторожно, как и давешнего стрельца. Если я засну, то буди.

[1] Никита Моисеевич Зотов (1644–1718) — учитель Петра Великого, думный дьяк (1683–1692). В 1710 году ему был дан титул графа, унаследованный его потомками. В Москве сохранились палаты Никиты Зотова — Кремлёвская набережная, д. 1/9. Как старый, опытный «излагатель» царской воли, в указах назывался «ближним советником и ближней канцелярии генерал-президентом». Весьма видную роль он играл в дружеской компании приближенных лиц государя — Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор. В этой компании, где Пётр назывался «святейшим протодиаконом», Зотов носил титул «архиепископа прешпурского, всея Яузы и всего Кокуя патриарха», а также «святейшего и всешутейшего Ианикиты» (с 1 января 1692 года).

[2] «Считание удобное» — первая печатная математическая книга на русском языке, изданная в 1682 году в Москве. Это сборник таблиц умножения от 1×1 до 100×100, записанных славянскими цифрами.

[3] Сильвестр Медведев (1641–1691) — русский книгохранитель и справщик Московского печатного двора, духовный писатель, придворный поэт, историограф, философ, автор нереализованного проекта утверждения университета в Москве в регентство Софьи Алексеевны. Ученик Симеона Полоцкого. Первый российский библиограф. Участвовал в религиозных спорах 1680-х на стороне «латинской» партии и в политической борьбе за наследование московского престола по смерти Фёдора Алексеевича, поддерживая сторонников царевны Софьи.

Первая заутреня в этом мире произвела двойственные впечатления. Вроде мне стало полегче и есть повод радоваться. Что и делала вся семья, собравшаяся в домовой церкви Романовых. Сам Иоаким соизволил провести службу, ещё и бояре забили небольшое помещение храма. Я же испытывал дискомфорт, потому что приходилось молиться сидя.

Вроде всё благостно и спокойно. Однако на душе кошки скребут. Меня и ранее посещали периоды неуверенности по ходу расследования причин и последствий бунта. С трудом удалось перебарывать приступы слабости, в этот раз не физической, а душевной. Но состоявшийся разговор с Голицыным будто выбил почву из-под ног. А ведь последние события настраивали на позитивный лад.

Машинально крещусь и мысленно прокручиваю два важных разговора. Кстати, очень удобно, делаешь вид, что молишься, а сам думаешь. Всё началось с первого, давшего мне заряд оптимизма, но затем пришёл князь и всё испортил.

Медведев буквально прилетел в тот же вечер. Настоятель Заиконоспасского монастыря понравился мне сразу. Федя его всяческие привечал, но я предпочитаю личное общение для составления мнения о человеке.

Касаемо гостя, импонирует не только его скромное одеяние и пальцы, испачканные чернилами. Взгляд у монаха добрый и чистый. Такой образ можно подделать, но до первого основательного разговора. Вспомнилось, что Сильвестр — самый настоящий фанатик, только просвещения. В необходимость знаний и науку он верит не меньше, чем в бога. И открытие типографии в Кремле — полностью его заслуга.