— Сколько он так проваляется? — внезапно забеспокоился Греков, кивнув на Живетьева.

— Сколько надо. Я заклинание подновлю или сниму, если будет необходимо.

— Ага, — задумался он. — Нужно четко понять, что спрашивать во время действия зелья, чтобы не откладывать часть допроса на завтра. Поскольку нам нужно будет отпустить Живетьева сегодня…

— Что⁈ — взвился я. — Как это отпустить? После того как он пытался убить всех нас? Знал бы, придушил его сразу, не тащил на Изнанку.

Греков утробно захохотал.

— Саш, ты слышал? Какой кровожадный у тебя сынок получился, точно не в тебя: ты все миром пытаешься решить. Илья, не заводись, дослушай. Если мы его убьем, то ничего кроме морального удовлетворения не получим. Кроме того, Живетьевы никогда и никому не прощают убийство своей крови. Да, смерти выглядят естественно, но все прекрасно понимают, откуда на самом деле они приходят.

— Живетьевы нам задолжали столько, что мы их вообще на ноль можем помножить и будем в своем праве! — запальчиво выкрикнул я.

— Никто нам не даст этого сделать, — вмешался в разговор Шелагин. — На такое требуется разрешение императора, потому что нарушается баланс. Кроме того, Живетьевы хоть и не княжеский род, но очень сильный. Вступать с ними в открытое противостояние, даже будучи уверенными в собственном праве на это, — не самый разумный поступок.

— Сама Живетьева под замком, — напомнил я.

Разозлился я на эту парочку конкретно. Список прегрешений Живетьева перед Шелагиными был длиннющий, а мне сейчас пытаются доказать, что такие разногласия нужно решать миром. Не иначе как деньгами взять за исковерканные жизни моих близких. Да за кого они меня принимают? Пусть думают что хотят, но Живетьев умрет после того, как выговорится. Потому что он — моя добыча. Пусть отпускают тех, кого ловят сами.

— И это дает нам определенную свободу действий, — продолжил Греков. — Успокойся. От тебя сейчас пар начнет валить. Окна в этой машине можно как-то затемнить, чтобы не было видно, что происходит снаружи?

Переход был слишком неожиданным.

— Можно. А зачем?

— Чтобы дать Живетьеву обещание отпустить после допроса, — невозмутимо пояснил Греков. — Чтобы каждый из нас мог поклясться, что не убивал и не отдавал приказ на убийство Живетьева. Потому что для всех будет лучше, если его бабушка посчитает, что он удрал и затаился. А мы просто откроем дверь и выпнем его наружу.

Я понятливо кивнул и успокоился. Никто не собирался оставлять Живетьева в живых: отпустить его тут — все равно что приговорить к смерти. Не самой приятной смерти, но иной он и не заслуживает.

— А я уж было подумал…

— Думать полезно, — наставительно поднял палец Греков. — И тебе этим придется заниматься куда чаще, чем глушить всех магией. Такова доля князя. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

После чего они с Шелагиным принялись активно обсуждать, что именно будут выяснять у Живетьева. Ко мне тоже пару раз обратились с вопросом, но я понимал, что это чистой воды формальность, чтобы создать эффект причастности. Или, как вариант, разновидность урока.

Когда окончательно все согласовали, Греков подошел к валявшемуся на полу Живетьеву.

— Красавчик же, — заметил он. — Илья, нос залечить сможешь? А то будет выглядеть на записи жертвой избиения. Нам этого не надо. Мы люди культурные, пленников не бьем и не убиваем.

Нос я Живетьеву вправил и подлечил, но ситуацию это не сильно спасло, потому что целитель изгваздался и собственной крови и в прилипшем к ней разнообразном мусоре и выглядел очень и очень потасканным. Пришлось его еще и заботливо почистить. Не сказал бы, что это вернуло княжескому целителю былой лоск, но он хотя бы перестал казаться замызганным бродягой, ночующим на помойках.

— Нормально, — решил Греков. — Так что там с окнами?

Окна я затемнил, выбрав нужную опцию на пульте, потом мы выбрали подходящее для допроса место — чтобы ничего лишнего в кадр не попало, пришлось даже стазисный ларь выдвигать в проход. По его поводу вопросов не возникло — возможно решили, что он достался мне с машиной, а ценности подобной вещи с точки зрения современников, не представляли. Разве что историческую.

— Саш, ты ведешь запись, я допрашиваю, — решил Греков. — Чем меньше вы с Ильей светитесь, тем лучше.

Живетьева аккуратно усадили на пол спиной к задней стенке, после чего Греков попросил меня разбудить пленника. И самому уйти в невидимость. Чтобы лишний раз не смущать жертву, как он сказал.

— Что случилось? — спросил Живетьев, поднимая мутные после сна глаза. Сознание возвращалось к нему медленно, но неотвратимо, поэтому мутность в глазах сменилась страхом. — Где я?

— У нас в гостях, Эрнест Арсеньевич. Хотим получить объяснения, почему вы приказали нас убить.

— Боже мой, какая чудовищная ложь! — возмутился он. — Что еще вы придумаете? Я всегда знал, Алексей Дмитриевич, что вы меня недолюбливаете, но не до такой же степени, чтобы разбрасываться подобными обвинениями.

— Ваши художества запечатлены на камеру от и до, — невозмутимо продолжил Греков. — С того момента, как вы на нас напали, до того момента, как вы приказали выбросить нас на Изнанку.

— Подлог. Современные технологии еще не то позволяют. Обвинить меня, целителя, в таких неприглядных вещах? Вам никто не поверит. Целители неприкосновенны.

Он расправил плечи, устраиваясь поудобнее. Понял, что пытать его не будут, и расслабился. Это он зря.

— Неприкосновенность с них снял император после того, как ваша бабушка устроила что-то настолько неприглядное, что пришлось ее помещать под стражу. Эрнест Арсентьевич, если мы с вами договоримся и вы признаетесь в преступлениях на камеру, то мы вас отпустим. Ведь вы наверняка действовали не по собственной воле, а по повелению главы Рода.

Греков говорил настолько убедительно, что мне даже показалось: Живетьев согласится перевалить вину на любимую бабушку. Но потом он сообразил, что та такого не простит.

— Не понимаю, о чем вы, — процедил Живетьев. — Вы нарушаете закон, удерживая меня помимо воли. Ваши обвинения лживы от первого до последнего слова.

Он задумчиво потер рукой нос, чувствуя некую неправильность, но без магии оказался не способен понять, что именно случилось. Наверное, я недоисцелил или что-то неправильно сделал, поэтому Живетьеву собственный нос чувствовался не таким, как обычно. Захотелось даже исцелить еще один раз или даже несколько, а перед этим столько же раз сломать. Как говорится, повторение — мать учения.

— Что ж, не хотели по-хорошему, придется с помощью алхимии, — показательно вздохнул Греков. — Она не совсем проверенная, но вы же целитель.

Живетьев возмущенно потряс поднятыми руками, намекая, что его целительским навыкам очень мешают блокираторы. Но Греков воспринял это как сигнал капитуляции, ловко подскочил и со знанием дела влил в допрашиваемого мой коктейль так, что Живетьев не успел ничего понять, как уже все проглотил.

И вот после этого пошел настоящий допрос. Живетьева несло так, что я не успевал запоминать ни события, ни фамилии. Вся надежда была на записи: мою и княжича. Досталось и «любимой бабушке», и «хорошему мальчику Коле», в отцовстве которого Живетьев однозначно признался. Выяснив все по нашему княжеству, Греков перешел на заговор императора против других княжеств, а потом и на заговор уже против императора, по поводу которого Живетьев успел сказать очень и очень много до момента прекращения действия зелий.

Он начал говорить все медленней и осторожней, а закончил вообще фразой:

— Сведения, полученные от лиц под алхимическими зельями, не могут считаться доказательствами. И вообще, вы обещали меня отпустить после того, как я признаюсь на камеру. Получили это вы обманом, тем не менее я помню, что вы, Алексей Дмитриевич, всегда выполняете свои обещания.

Живетьев опять потряс руками с блокираторами, которые можно было снять сразу после приема коктейля из зелий, в состав которого входило и блокирующее магию. И вот оно пока еще действовать не перестало. Понимал это и Греков, который снимал блокираторы с недовольной физиономией.