Можно было видеть другое: ускользающий за кромку ребристого океана багровый закат, ловить последние медные отблески его, вдыхать в себя свежий ветер, вольный и сильный, как и все в природе. Слышать шум резвых волн, бьющихся так особенно грозно по вечерам о скалы и пещеры в них; если встать вверху над самыми этими пещерами, то этот шум поглощал все посторонние звуки настолько, что, если стоять особенно долго, можно было забыть о том, что в голове бурлили собственные беспокойные думы. Безупречная тишина мыслей в такой час была особенным счастьем, особенным дарованием, минутным освобождением от вездесущего бремени, вросшего в ум подобно тому, как горб врастает в спину калеке. Можно было, наконец, вообразить, что он был не Парфеном, не русским и не украинцем, не славянином, а совсем другим человеком, пришельцем из другой страны… из другой планеты. Как проще бы тогда сложилась его жизнь!
Сегодня он долго так гулял, то забываясь, то вновь погружаясь в едкие и хлесткие размышления – долго для отца маленьких детей, на деле же, прошло всего полчаса, прежде чем он вернулся домой к Карине.
Что же так мучило его, и почему он с болезненной тоской следил за чуть мерцающими огнями на другой стороне океана, блестящих на чужом острове, в чужой гавани, чужом поселке? Там, должно быть, была совсем другая жизнь: счастливая и безмятежная. Там жили люди, знавшие толк в любви и радости, работе и том, как обеспечить всю семью. А здесь, на острове самого Парфена все было наоборот.
Да, все было предельно просто: он бы намного дольше замечал лишь достоинства острова и в целом испанской жизни, были бы у него деньги, много денег! Но их у него не было, оттого-то и недостатки так рябили в глазах. Он бы начал их замечать лет семь спустя, тогда бы ему опротивела жизнь на чужбине настолько, что он бы, быть может, уговорил Карину что-то изменить, куда-то уехать. Но не прошло и года, как Парфен уже ясно представлял себе, что рай был только в одном месте на земле: там, где были деньги. А их у его семьи не было нигде, стало быть, и врата рая были для них закрыты.
С первого дня приезда Парфен перешел на удаленную работу, искал подработки, сдельные проекты, доведя уровень доходов по пятисот евро – большая сумма для его родного города! Однако здесь ее хватало ровно на аренду квартиры с двумя крошечными спальнями в очень старом потрепанном многоквартирном доме с самой дешевой мебелью и самым скромным ремонтом, сводившимся к беленым стенам и потолкам и простому кафелю на полу. А питание, а проезд на автобусе, а одежда, а подгузники, а школьные принадлежности (Мира уже скоро пойдет в школу, ведь здесь она начиналась намного раньше, чем в их стране)? Первое время Карине пришлось пойти на страшные унижения и обратиться к модераторам местного русскоязычного сообщества в социальных сетях, просить у них помощи. Не самые богатые женщины, матери, привозили ей все то, в чем уже не нуждались: детские кроватки, одежду, смеси, детское питание, просроченные крупы, макароны.
Неким подспорьем стали деньги, которые Карина обманом получила в качестве аванса за съем квартиры матери. Она должна была отправить их Зое Васильевне, как обещала, но в тайне от Парфена она не сделала этого, положив про себя, что им с детьми эти средства были нужнее, а мать и так могла догадаться предложить ей оставить их себе. Но она не догадалась, потому что намеревалась наказать Карину за ее своеволие, за то, что ослушалась Зою Васильевну и не поехала к ней в Москву! Что же, молодая женщина все переиграла и теперь просто не общалась с матерью, исключив ее из своей жизни.
Читатель, должно быть, спросит, та ли это была Карина: добрая, милая, пусть и своебышная, пусть и слабохарактерная, но все же не подлая, что он знал раньше? Как она оказалась способной на подобную низость? Все объясняется просто: впервые задумав обмануть мать, она действительно испугалась мук совести, которые должны были непременно последовать за ее будущим подлым поступком.
Однако шли дни, и внутренний голос, шипящий, тонкий, злой, говорил ей, что Карина уже достаточно замаралась, но совесть так и не проснулась в ней, стало быть, и эту подлость переживет как-нибудь. Ведь хотела же она бросить мужа, украсть детей, ведь подделали же они с Митей доверенность! И после всех этих преступных деяний и замыслов она как ни в чем ни бывало жила с мужем, нисколько не стыдясь самой себя и своих недавних мыслей, когда б в другие времена сгорела бы на месте. И вот этот последний расчет оказался-таки верен: Карина прибрала к рукам деньги Зои Васильевны и нисколько не мучилась от угрызений совести.
И хотя Парфен не подозревал, какой ценой достались жене эти средства, на них нельзя было долго прожить. Потому Карина, стиснутая обстоятельствами и страхом увидеть, как будут голодать ее несчастные дети, начала очень быстро соображать. Судорожные размышления загнанной в угол матери привели к быстрому решению: Карина потратила часть этих средств на курсы по маникюру и педикюру, и уже вскоре приступила к поиску клиенток.
Да, это было совсем не то, о чем она мечтала: пресмыкаться перед богатыми русскими женщинами, ездить по всему острову на неудобном автобусе, возить на себе чемоданчик с принадлежностями для процедур. Когда-то ей не хватило духу закончить институт, и она решила тогда же, что станет примерной домохозяйкой. Но в собственных глазах Карина была слишком умна для выбранной теперь профессии, и оттого-то, полагал Парфен, она стала нервной, едкой, недоброй к нему.
Не проходило и дня без неприятных уколов в его сторону, без обидных слов, вспышек гнева, а ведь он и без того беспрекословно подчинялся ей! Карина пропадала у клиенток с утра до вечера, а он, работая удаленно, успевал сидеть с двумя детьми, кормить их, готовить им, водить в старенький потертый бассейн их жилого комплекса. Когда Карина возвращалась вечером домой, то она не спешила провести свободное время с семьей, напротив, она купалась в океане или бассейне, смотрела фильмы или занималась спортом на коврике на балконе.
Стоило Парфену напомнить жене о том, что и она имела в семье некоторые обязанности, кроме заработка денег, как лава обвинений обрушивалась на него. Всякий раз оказывалось, что он был бездельником, лентяем, бездарностью, неспособной прокормить собственную семью. Это он вышвырнул молодую мать на улицу, заставив заниматься самым неблагодарным трудом, по самым низким ставкам, пока у нее не было опыта, вместо того чтобы сидеть с детьми и воспитывать их. Другие мужчины содержали целые семьи и не лезли в женские дела, только у него одного не выходило справляться со своей главной обязанностью.
Но и тех денег, что Карина добывала, занимаясь нелюбимым делом, едва ли хватало на пропитание, не говоря об одежде. Приходилось по-прежнему собирать ненужные вещи у соотечественников в социальных сетях. И потом, Парфен поставил цель откладывать хотя бы по десять, по тридцать евро в месяц на черный день, а если черный день не наступит, то на подержанную машину, ведь Карине было так тяжело ездить на автобусах.
И хотя они прибыли в Испанию по программе для беженцев и им разрешили находиться здесь два года в ожидании решения о присвоении им гражданства, пособий они не получали, права на работу не имели, следовательно, должны были выживать так, как умели. А капиталистическая жизнь в Европе оказалась вовсе не такой легкой и беззаботной, какой представлялась им прежде. Высокие цены на все, начиная от аренды квартиры и заканчивая медицинскими услугами (легче было умереть, чем попытаться лечиться и сдавать анализы по заоблачным ценам у специалистов с сомнительными квалификациями) превращали гонку за деньгами в заколдованный круг. Вскоре Лопатины стали обращать внимание на своих соотечественников и увидели, что многие жили за чертой бедности, от зарплаты до зарплаты, не имея накоплений, машины, недвижимости, а главное, не помышляя о том, что однажды у них будет что-либо из этого. Люди здесь в большинстве своем не жили, а выживали, и эта убогая картина, вдруг открывшаяся им, была так похожа на то, что они оставили позади себя в родных краях. Мечта о сказочной Европе лопнула, как хрустальный мост, оставив после себя множество осколочных ран в душе. На Донбассе он был небогат, но хотя бы был кормильцем семьи, а здесь кем он был? Кем считала его Карина?
