Прошло несколько месяцев с той восхитительной поездки. Несколько серых, студеных, полных удручающих событий месяцев. Несмотря на то, что между Россией и Украиной были подписаны Минские соглашения, предусматривавшие прекращение огня как со стороны Донбасса, так и со стороны Киева, вскоре военные действия возобновились. Сначала украинские военные обстреляли автобус с мирными жителями на Донбассе, а затем началась перестрелка с обеих сторон, и мирные граждане Донецка и Луганска продолжили погибать. Стало очевидно, что никакие соглашения не заставят Киев изменить свое отношение к отторгнутым землям, а оно заключалось в том, что людей на Донбассе считали отщепенцами, предателями, самое существование которых было ошибкой природы.

А затем в конце февраля напротив Кремля убили Земцова, и мне, как и многим моим соратникам, стало ясно, что на этом власть не остановится. Оскального таскали по судам, то смягчая приговор, то вменяя ему новые нарушения закона, и все мы знали, что это вопрос недель, быть может, месяцев, когда его упекут за решетку.

В московском воздухе витала весна. Черные гроздья веток берез, кленов, дубов покрывались нежно-зелеными изумрудами, совсем крошечными, едва различимыми, но все же столь странными для глаза, привыкшего к темно-седым сочетаниям зимы. Лужайки скверов, пусть еще без цветочных клумб, без многотравья, а все-таки покрывались таким же нежным зеленым пушком. А сам воздух: прогорклый, землистый, влажный – казалось, раздирал носоглотку, непривычную к таким богатым соцветьям запахов. Прохожие стали стройнее: они спешили взад и вперед в тонких пальто и совсем легких куртках – порой даже в пиджаках, как будто от этого могли ускорить приближение жаркого лета.

Темнело теперь поздно, и несмотря на то, что был вечер, я еще мог разглядеть старинные здания Никитской. Я забирал Катю после занятия, чтобы увезти к себе домой: нам предстоял трудный разговор. Задумавшись, я вышел из машины и неожиданно взгляд мой потонул в густой алой влаге, разлившейся на самом краю небосклона, вдали, за жилыми домами. Странные краски словно прорывались из чужих земель, рваными неравномерными лучами захватывая небо и довлея над московскими улицами. Казалось, где-то шла война, о которой мы не знали, где-то проливалась кровь, которую мы не желали замечать.

Из этих мрачных раздумий меня вырвала Катя, она выпорхнула из здания банка и тут же оказалась рядом со мной. Я едва прикоснулся губами к ее бледному лицу, на котором словно в тисках были сжаты брови и линии яркого, хорошо очерченного от природы рта.

Дома сразу после легкого перекуса я усадил ее за компьютер и стал требовать, чтобы Катя рассказала мне, каким ей представляется наше будущее. Дело в том, что уже около месяца я беспрестанно отправлял ей предложения работы в разных странах, на которые я откликался, порой даже проходил собеседования. Всякий раз я просил ее изучить сведения о той стране, куда я писал – чтобы не только я, но и она была готова ответить, соглашаться мне на предложение или нет.

Однако именно теперь вопрос, зревший столько недель, стал особенно важным, ведь я с успехом прошел два собеседования в американскую компанию, на позицию в их немецкий офис, стало быть, наступил поворотный момент в нашей жизни. Германия была так близка к России, что делало путешествия недорогими и вполне возможными, стало быть, это не был полный и безоговорочный отрыв от родных и близких. Более того, это была страна со всеми возможными социальными льготами, пенсией, прекрасной работой профсоюзов, наконец, это было цивилизованная и культурная страна, что я не мог утверждать о своей Родине. Все эти доводы так и крутились в моей голове, оживляя в воображении дни нашего будущего безмерного счастья после переезда в Берлин.

– Ну как, ты смотрела примерные расходы на все в Германии?

Не дождавшись ответа, я торопливо заговорил, открывая таблички на компьютере, чтобы показать Кате все сметы, что я составил. Отчего только я так торопился? Отчего голос стал неродным, как будто заимствованным у кого-то… у какого-то подростка? И тут меня осенило: Катино лицо со сжатыми уголками губ и хмурым взглядом совсем не поощряло меня открывать перед ней все свои замыслы.

– Получается, что жилье с коммуналкой выйдет в порядка восьмисот евро. – Говорил я. – Затем, не забыть вычесть налоги из зарплаты. Это порядка сорока двух процентов. Я замучился разбираться в их налоговой системе, она очень запутанная. Если мы поженимся и у нас родятся дети, то налог снизится, представляешь?

– Сорок два процента! – Выдохнула Катя.

– Да, это немало, но ведь и у нас социальные взносы тоже есть, просто мы их не видим.

– Я знаю. Но тебе предложили ставку как в Москве, разве нет? Только с учетом этих налогов она становится ниже.

– Именно поэтому я тщательно все рассчитал, чтобы не уйти в минус. Хорошо хоть мы с тобой здесь не брали квартиру в ипотеку, а то было бы намного сложнее.

– Н-дааа!

Она бросила на меня долгий, пронзительный взгляд, понять который я был бессилен; быть может, и она не понимала саму себя, так странно менялось выражение ее прекрасного, строгого лица.

– Расходы на питание, транспорт. Затем сотовая связь, Интернет. Парикмахерские. Получается впритык, но остается евро двести, это будет наш запас на всякий случай.

– Забудь про кино, рестораны, одежду, обувь, я уже не говорю про детей!

– Да ведь… да ведь это только первый год будет таким! Потом я пойду на повышение или начну искать работу получше. Будут у нас дети, не переживай, я и сам хочу настоящую семью. Так что же? Кстати, почему ты все-таки не читала ничего на том форуме, ссылку на который я тебе сбросил? Ты как-то несерьезно относишься к нашему переезду, Катя, мне это не нравится. Я всем занимаюсь, все на себе тащу.

Тогда-то произошло то, что не оказалось для меня неожиданностью; поразительно, но я и сам не осознавал, что все последние недели ждал именно этого: она закатила глаза, ее разрывало от досады, как будто я донимал и донимал ее, и вот наконец терпение ее лопнуло.

– Ты все решил, я так гляжу. А как же моя работа? Я ведь не программист, как ты… Для меня имеет значение, в какой стране я живу.

– И тебе найдем работу обязательно, чтобы и ты не скучала…

– Какую? Мыть полы или посуду?

– Ну почему ты так говоришь? Что, в Германии нет консерваторий? Или оркестров? Или, быть может, русские музыканты имеют дурную славу? – Последние слова я произнес с особенным сарказмом, ведь я был уверен, что одно только русское музыкальное образование даст Кате возможность работать там, где она захочет.

Она сопела, ноздри ее широко раздувались, казалось, все внутри нее закипало и восставало против меня и всего того, что было во мне; я впервые видел ее такой. Но чем, чем я мог заслужить ее ярость?

– Ты никогда не поймешь меня! Прав был Леша, когда сказал, что повар-китаец и тот понимает меня лучше, чем ты. А ведь он даже не говорил по-русски!

– Что? Какой еще повар?

– Тогда, в Париже, в китайском ресторане… когда ты вышел в туалет…

– И он так сказал? А еще друг называется… Он что, к тебе клинья подбивал?

– Да какие клинья… Ревнуй сколько хочешь, суть от этого не меняется!

Катя вскочила со стула и ушла на кухню, где она села за стол, подобрав руками колени, как ребенок. Я знал, что нужно дать ей остыть, но неведомая сила влекла меня за ней, и вот я уже был на кухне, только вид ее, обиженный, насупленный, лишил меня последних слов. Тогда я сел на табурет спиной к стене и боком к Кате, чтобы наши испепеляющие взгляды не скрещивались меж собой.

Какие мысли проскальзывали в этот час в моем сознании, какие мысли съедали меня изнутри, как муравьи! Я не мог не думать о том, что всегда знал о мелких недостатках Кати, ее ограниченности, закостенелости, неспособности воспринять что-то отличное от ее убеждений, открыть для себя неведомый мир, новые возможности, вот только сам же я все время утихомиривал эти сомнения, внушая себе, что то были ничтожные препятствия и разногласия, которые не только не помешают нашему счастью, но и не повлекут за собой крах отношений, полный боли и огорчения.