Варили картошку, черствую, перемерзшую, ели кильку – не было никакого разнообразия в еде. Через месяц пришла информация, что танковая бригада мятежников перешла на сторону правительства и Советов.

Однажды начались обсуждения дедовщины, кто-то из ребят постарше предложил ввести старые армейские порядке и здесь, на войне. Тогда Лопатин, красавец-спортсмен, борец и боксер, вышел из строя и смело заявил:

– Пусть выйдет сюда самый храбрый, и мы один-на-один решим этот вопрос. Побьет меня – сапоги буду лизать. А нет – не будет никакой дедовщины у нас!

О крутом нраве Лопатина и его тяжелом кулаке многие были уже наслышаны даже среди тех, кто впервые встретил его здесь на афганской земле. Никто из солдат не шелохнулся, не вышел их строя.

– Стало быть, никакой дедовщины у нас не будет! – Заключил он. Более этот вопрос никогда не поднимали.

В те дни Семен получил скопом несколько писем сразу: все они были от его товарищей, матери и, конечно же, Леночки. Она писала о том, как скучает, о том, что началась война и она переживает, потому что всякое может быть. Видимо, она уже предчувствовала, что Семен угодит на фронт, но пока не знала о том наверняка. Следом он прочел два других письма от товарищей: ах, если бы только никогда не читал, если бы их затеряли в горах, среди безмолвных пустошей или полей!

Двое друзей, сговорившись, написали ему, чтобы оболгать Леночку, выставить ее кокеткой в его глазах. Ей приписывали новые отношения сразу с двумя их друзьями, и Семен, хоть и повзрослевший, а в любовных делах еще совсем мальчишка, предпочел сразу же поверить, не размышляя и не задаваясь вопросом, зачем товарищи так торопились поставить его в известность о поведении Леночки. Он не увидел в их наговорах надуманности и обмана. Теперь письмо возлюбленной, трогательное и нежное, жгло кожу сквозь карман; оно казалось полным лжи и женского коварства. Ах, говорил он себе, разве не знал он, что Лена не сдержит слова? Не знал, сколь тяжело будет Лене с ее обаянием и жизнелюбием два года притворяться слепой и глухой, умершей для мира, для радостей молодых и беспечных юношей и дев?

Все это он знал еще до того, как отбыл служить. Так чему было изумляться и к чему таить обиду на девчонку, пусть и любимую, но легкомысленную и ветреную, теперь?

Нет, лучше было вовсе умереть, лечь под пулями, чем жить, зная, что все то героическое, что Семену предстояло совершить, будет совершено для нее одной, а ей будет это все равно. Глупо, конечно, но равнодушие Леночки, в которое Семен безвозвратно уверовал, казалось, обесценивало его ежедневный подвиг во имя Родины. Товарищи, конечно, не знали, сколь несвоевременны будут их письма и где настигнут они Семена. Если бы они знали заранее, то, быть может, рука бы дрогнула, и ложь не сорвалась бы столь легко с уст. И он ответил всем на письма – всем, кроме Лены.

Вертолет закручивался в горных воздушных потоках – об этой его особенности стало известно не так давно, и в конструкторских бюро модель еще не успели улучшить, утяжелить, чтобы она отвечала на все вызовы горной афганской войны. Стояли душные сухие летние дни, воздух был наполнен пыльным зноем, пыль проникала под одежду, в легкие, бронхи, даже, казалось, под кожу. Не верилось, что Мария Демидовна и Владимир Макарович, два уже совсем не молодых родителя, забрались в такую даль, в самые дебри сухой Средней Азии. Но они проделали опасный путь, который подходил почти к концу. Оставалось еще немного поднажать, потерпеть, и вскоре они увидят единственного сына, по злому року направленного на эту смертоносную войну.

Где-то вдали раздавался треск, назойливый, действующий на нервы, хотя Мария Демидовна еще не знала, что это был за треск и что он означал. Впереди, за лагерем, высились голые горы, напоминавшие скорее безжизненные пустоши, обледенелые скалы. Унылые пейзажи под гнетом раскаленного солнца казались инородными, чужеземными, и было странно на душе, что они, простые люди из Донбасса, попали сюда, в чуждый край, к чужим людям.

Владимир Макарович уходил куда-то, а затем вернулся, нашел жену, в задумчивости уставившейся на далекие зазубренные горные хребты.

– Ну что, обо всем договорился? – Спросила она требовательно.

Муж почесал длинные полуседые волосы и виновато опустил глаза.

– Никто не хочет разговаривать со мной. Там такая суета, спешка, всем не до меня.

– Как?! – Выдохнула Мария Демидовна. – Ты хоть на что-нибудь в этой жизни годен? Все нужно делать самой!

Она вырвала из его рук документы, сверкнула для пущей убедительности на него злыми глазами и сама пошла в штаб. Это была на редкость маленькая, но пробивная женщина, дорогу которой на родине не рискнула бы перейти ни одна собака; вот только в штабе об этой ее черте еще не ведали. Что же, все было впереди!

Очень скоро Марии Демидовне удалось устроить в штабе настоящий скандал. Гортань ее, словно созданная по образу трубы, издавала самые зычные звуки из всех, издаваемых человеком на земле, и вскоре она имела возможность использовать свой дар, чтобы подчинить своей воле военных.

– Что это за закон такой? Я впервые о нем слышу. – Пробовал было спорить по началу с ней командир.

– Есть, есть такой закон! Единственного сына не имеете права забирать на войну. Так было, между прочим, и в Великую Отечественную.

– Что там у вас за документы? Давайте сюда… Хм… Подписи как будто верные. Ну так что же вы теперь предлагаете? Связи с тем штабом у меня сейчас нет, отправить вашего сына сюда немедля я не могу.

Мария Демидовна не долго стояла в растерянности, оцепенение быстро прошло, а майору предстояло узнать, что Лопатина была женщиной, не созданной для возражений, во всяком случае, не для спокойного выслушивания и восприятия их.

– Товарищ командир, да надо будет, мы сами туда поедем в их часть, сами же его и привезем сюда.

Командир переглянулся с офицером, внимательно выслушивавшим Марию Демидовну, и они рассмеялись.

– Что? Что смешного?

– Женщина! Да ведь это вам не супы готовить. Здесь – война! Понимаете вы или нет? Бред какой-то… Кто сюда вообще гражданских пустил?

– Вы что, меня за дуру держите?

– Мы бронетехнику отправляем в ту часть, она вся как решето приезжает обратно. А иногда и не приезжает. Вам жить надоело? Идут военные действия, это вам не служба в армии с незаряженными автоматами. Здесь все – по-настоящему. Люди гибнут каждый день.

Мария Демидовна переглянулась с мужем, на бледном лице которого заходили желваки страха. Одну мать невозможно было ничем пронять: лицо ее отупело от раздражения и было не только спокойно, но даже как будто беззаботно.

– Так что делать-то? С кем вы нас туда направите? – Громогласный голос ее от раздражения стал лишь зычнее. – Я же от вас ничего не прошу, просто довезите нас в часть.

Командир вновь переглянулся с командиром и покачал головой, казалось, насмехаясь над тупоумием женщины, а она, заметив его взгляд, проглотила оскорбление – так ей все равно было на столь ничтожные препятствия на пути к единственному возлюбленному сыну своему.

– Завтра мы отправляем в часть бронетехнику со снарядами. Договаривайтесь с водителем, чтобы он подхватил вас.

Но разговор с водителем вышел коротким. На все просьбы Марии Демидовны он улыбался и подсмеивался, отшучиваясь.

– Что вы мне мозги-то крутите?! – Рассвирепела мать. – Ежели не повезете, так и скажите, до потрудитесь объяснить, почему?

– Почему? Женщина, я же вам сто раз сказал. Там – война! Не учения, не парады, это вам не шутки! Война, понимаете?

Владимир Макарович бледнел все больше и даже раз потянул жену несмело за рукав:

– Наверное, зря мы сюда приехали.

Мария Демидовна даже замахнулась на большого и высокого мужа маленьким кулачком от злости за несвоевременность его «добрых советов».

– Ишь ты! А еще брюки надел, мужик! Молчи, когда я разговариваю.