– Прощай!

Услышав последнее слово, Карина обернулась уже на лестничной площадке и бросила странный, как будто раненый взгляд на бывшего мужа. Что значило это едкое слово, столь мимолетно брошенное Парфеном? Неужто он был не так прост, как она думала все эти годы?

Вне всякого сомнения, она, занятая мыслями о собственном благе и благе детей, никогда бы не догадалась, на что подписался Парфен, куда он улетал и в какое рабство он добровольно отдавал себя. А если бы догадалась, разве смогла бы остановить, смогла предотвратить его падение в бездну, в которую сама же столь легкомысленно толкнула его однажды?

Война была в замороженном состоянии, между Донбассом и Киевом существовали хлипкие минские соглашение, стало быть, он вполне мог подписать контракт с украинской армией – так по недальновидности своей рассуждал Парфен. Пусть это шло вразрез со всем, во что он верил до четырнадцатого года, пусть это означало быть по ту сторону баррикад – все одно настоящей войны уже не будет – и украинцы, и люди Донбасса наелись ею досыта.

Зато служба по контракту в ВСУ сулила множество благ: он заработает хорошие деньги не за участие в войне, а всего лишь за то, что пройдет обучение, которое, по слухам, будет проходить под руководством американцев. В этом был толк: он сможет насолить жене не только высоким уровнем дохода, но и тем, что заработает на собственное жилье, встанет на ноги, а там уже и женщины подтянутся. Карина, вероятнее всего, однажды опомнится, поймет, какого мужчину потеряла, и тогда-то с каким превеликим презрением и необыкновенной холодностью он ответит ей, что его сердце уже принадлежит другой – моложе и красивее ее! Сколь упоителен будет плод мести, вызревавший столько лет!

В два часа ночи ВСУ опять обстреляли из минометов один из пропускных пунктов на границе с ДНР, на этот раз это был пункт, где служил Семен Владимирович. Всю ночь и утро он вместе с товарищами оказывал первую помощь тем, кому еще можно было ее оказать, а затем помогал загружать раненых в кареты скорой помощи. Подсчитывали погибших, прежде чем их увозили в морг. Все это он выполнял с присущим Лопатину хладнокровием, как каждодневную работу, как обыкновенные, ничем не примечательные и не отличные от других хлопоты. Даже усталости, какую должен был бы ощущать ночью человек его возраста, оторванный ото сна, Лопатин, казалось, не ощущал.

Как вдруг среди погибших он увидел молодую женщину, невысокую, курносую, замужнюю, но еще бездетную. Она, казалось, спала, сидя на пассажирском кресле рядом с мужем – его удалось спасти. На лице не было следов от удара или ран, на теле не расползлись кровавые пятна. В морге разберутся, что же прикончило ее, говорили вокруг. А она, меж тем, отчего-то не выходила у Лопатина из головы: от того ли, что он видел на ее месте Настеньку с распластанным животом, представлял, как Матрена заснула на мертвой матери, чтобы не замерзнуть и чудом выжила, нашлась среди бескрайних полевых зарослей? Или, быть может, вид этой спящей красавицы всколыхнул в душе давно забытые воспоминания?

То, что Лопатин переживал здесь и сейчас, казалось предсмертной агонией, мукой перед близким и известным концом, но то, что он пережил в глубокой юности, когда он был так легкомыслен, так неопытен, было сокровенным, было только его…

…Молодой Семен попал в отдельный учебный батальон связи в середине 1979 года, и уже через полгода он попал на фронт – далекий, но самый настоящий. На территории Демократической Республики Афганистан начались военные действия, официальное правительство многократно обращалось в Советский Союз с просьбой ввести войска и оказать военную помощь, защитив правительство от радикалов. Длительные колебания и обсуждения увенчались наконец успехом – успехом для Афганистана. Советский Союз вступил в войну с террористами-талибами и опередил американцев, предотвратив их высадку. Почти сразу были освобождены из тюрем политические заключенные, содержавшиеся в первобытных условиях, под постоянными пытками. Одна из изощренных форм пыток была содержать заключенных по горло в холодной воде, что не позволяло им ни отдыхать, ни есть, ни спать.

После месяца обучений в лагере, где Лопатин впервые столкнулся с настоящим оружием и настоящими взрывами гранат и снарядов, где узнал, как пользоваться секретной связью, он отбыл в Афганистан.

Под Термезом в течение двух недель формировалась их дивизия. По тому, как было туго с питанием, становилось все яснее, насколько внезапной явилась эта война для Советской Армии.

Однако через две недели Лопатина распределили в артиллерийский полк, и вместе с другими бойцами перебросили на автобусе на аэродром, а оттуда самолетом – в Баграм. Стоял конец января, и если днем в горах было тепло от огненного солнца, то ночью на землю опускались настоящие заморозки. Спали в палатках, кто на чем мог, Лопатин не ложился – сидел на какой-то подложке, оберегавшей его от ледяной промозглой земли. Так сидя и спал.

Первое, что поразило их по прибытию в горы – это вечный треск, доносившийся откуда-то издалека. Оказалось, это было треск автоматов. На все вопросы бывалые люди отвечали:

– Это духи атакуют.

Юный Лопатин против воли испытал суеверный страх, впервые услышав такой ответ.

– Духи? Какие еще «духи»?

Оказалось, что «духами» называли душманцев, и суеверный страх в новобранцах быстро прошел. Однако на смену ему пришло другое: почти сразу все они, молодые, почти дети, безбородые, с большими от пережитого глазами, вдруг осознали, что детство невозвратимо покинуло их, и впереди их ждала самая взрослая, самая тяжелая и страшная жизнь. В другое время они влились бы в эту жизнь постепенно, со смехом, прибаутками, разочарованиями и открытиями, но не теперь. Сейчас нужно было вступить в нее мгновенно, словно провалившись резко под лед, окунувшись в морозной воде, прочувствовать миллионы тончайших иголок, впивающихся в кожу, и стерпеть, не заплакать, не пожалеть себя, не сдаться, а главное, не погибнуть.

Лопатин глядел на товарищей и не узнавал их; все они стали задумчивыми и уже не казались молодыми дурачками-балагурами, любителями шуток, танцев, песен и пахабных историй. Должно быть, и он для них был неузнаваем, и он переродился…

В первый же день, как они прибыли на место дислокации, Лопатин обратил внимание на то, что здесь было разбито восемь палаток, стояли гаубицы, артиллерия. Им велели строиться, и тогда их глазам предстали бородатые мужчины, по их мнению, дедушки, совсем старики, а старикам тем было по сорок лет! Это были таджикские партизаны, мгновенно переброшенные в Афганистан для того, чтобы пресечь высадку американских войск в эту страну. С задачей своей они справились: в те годы Штаты не смогли ввести войска для смены власти в стране, однако ж они не остались в долгу и продолжили помогать террористам своими излюбленными способами.

Эти дедушки плакали, вытирали слезы, глядя на молодых солдат, совсем детей, прибывших им на смену, а Лопатин с товарищами не понимал, что происходило, и почему такие здоровые крепкие мужчины-мусульмане роняли слезы. Старики обнимали вновь прибывших солдат и приговаривали:

– Эх, ребята, еще совсем дети, сами не понимаете, куда попали… Здесь каждый камень под ногой будет стрелять…

12 орудий были всегда наведены на танковую бригаду душманцев, и если бы они бросились в бой, по ним бы открыли огонь. Еще шесть орудий были направлены на тюрьму, выхваченную из-под власти террористов. По очереди стояли на посту, охраняли дорогу, это было, пожалуй, самое тяжелое занятие из всех – стоять по двенадцать часов без отдыха. Из всего обмундирования были только шинели и кирзовые сапоги, а от усталости, бывало, Лопатин с товарищами спал не просто на земле, а в снегу, забыв себя. Даже годы спустя Семен не мог понять: почему никто не болел тогда? Адреналин, молодость, жесточайшие условия, желание выжить любой ценой? Постоянно мерзли, плохо питались – но не болел никто.

Если днем холода опускались до минус десяти градусов, то днем приходила жара под тридцать, поднимались извечные песчаные бури, и вездесущая пыль проникала всюду – в еду, в рот, под одежду, в глаза, нос. За гигиеной особенно следили, потому что от одного расчесывания кожи боец заражался инфекцией, однако находились ленивые, которым приходилось часто давать по шее, чтобы они не запускали себя, раздевались и мылись вместе со всеми.