С улыбкой на лице я ждал, когда турок наконец поймет, что та не была ему рада и уйдет, обиженный отказом. Быть может, она не хотела отвечать ему взаимностью, потому что стеснялась меня, и если бы я не пришел на пляж, настроение ее было бы другим? А впрочем, так ли это было важно? Истины я все равно знать не мог. Но минуты тянулись, а турок не уходил, хотя лицо Яны становилось все темнее и злее. Я чувствовал, как в груди у меня что-то закипало от напряжения и странного волнения, я уже не мог лежать, я привстал и сел, свесив ноги на камни, точно готовясь к прыжку.

Вдруг турок встал и сделал вид, что отходит от Яны. Она же, успокоенная, вновь откинулась назад на лежаке. Тогда-то парень сел на корточки и принялся массажировать ей плечи. И хотя я не услышал крики Яны из-за шума волн, нетрудно было догадаться, что она кричала. Она принялась отбиваться от назойливого ухажера, а он в ответ только нагло усмехался. И вот уже через несколько мгновений, сам не поняв, как так вышло, я оказался между Яной и турком. Он пятился назад, а я, никогда не бывший ни спортсменом, ни силачом, грубо толкал его, пока не довел наглеца до ступеней, по которым он взлетел вверх, быстро скрывшись из виду.

Вернувшись назад к Яне, я сел на соседний с ней лежак. Руки и ноги мои дрожали от ярости, как дрожал и голос. Чувствовалась, что она была настолько уязвлена и смущена произошедшим, что хотела провалиться сквозь землю, но не видеть ни меня, ни кого бы то ни было. Существовали ли в целом свете слова, которые могли бы упразднить то страшное смущение, что возникло между нами? Я должен был найти их.

Тем более, что теперь, после того, как я случайно и совершенно против собственной воли спас ее от столь неприятных приставаний турка, Яна вдруг открылась мне с другой стороны: это была не сильная женщина, хамка, которая не нуждалась в защите, нет, в действительности она была столь же беспомощной и хрупкой, как и любая другая представительница прекрасного пола, а может быть, и даже больше их, ведь она была счастливой обладательницей женственных форм и мягких изгибов тела, столь прелестно оголенных на курорте. Да, к изумлению своему, я больше не считал Яну уродливой, какой она виделась мне прежде, наоборот, я наконец разглядел, что и она была по-своему хорошенькой.

– Надо будет обязательно пожаловаться на этого мерзкого паренька. – Наконец заговорил я. – Надо же, какой хам.

– Да вообще!

– И отзыв отелю оставить соответствующий.

– О, будьте уверены, я все выскажу в отзыве, поставлю двойку или кол.

– И это сын хозяина отеля! Немыслимо!

– Совсем дурак!

Стоит ли говорить, что после случившегося я весь день не покидал ее; в моей странной натуре проснулась необходимость защищать Яну и следить, чтобы она не угодила ни в какие другие неприятные ситуации. Вместе мы провели весь день, еще более удивительным откровением которого для меня стал вечер, когда к нам присоединилась подруга Яны и я вдруг понял, что она стала даже раздражать меня своей правильностью, спокойствием и какой-то чопорностью. С острой на язычок Яной у меня оказалось намного больше общего. Быть может, не последнюю роль в том, как быстро и стремительно завязалась привязанность между нами, сыграло то обстоятельство, что Яна совершенно искренне восхищалась мной и моим решительным переездом в Европу. Так, вслед за столь двусмысленными событиями того утра, наступили потрясающие дни моего незабываемого морского отпуска.

Клянусь, ни за что бы не поверил я еще несколько дней назад, что женщина, которая обзывала меня прилюдно и которую – чего греха таить – про себя обзывал и я, безвозвратно затянет меня в свои сети, очарует, околдует и привяжет к себе.

Невероятными, неправдоподобными кажутся в жизни часы, дни, недели, когда человек, точно во власти тяжкого сна и липких тенет его, до последнего мгновения ничего не видит и ни о чем не подозревает, а меж тем, если поспрашивать среди своих знакомых, то обязательно найдется тот или та, кто признается, как однажды был жестоко обманут или обманута, как верил до смешного во все, что слышал, как ни на минуту не предчувствовал крушения всех своих надежд, замыслов, в конце концов, семейного благополучия.

Точно за такой завесой жил Парфен все те три месяца, ни о чем не подозревая. Более того, он копил деньги на совместные праздники, на день рождения Карины свозил ее, детей и еще двух друзей-соседей в очень неплохой рыбный ресторан на другом конце их маленького острова, где они душевно провели время. Жизнь их была непроста, но более-менее налаживалась, ставки Карины росли, как и ее клиентская база, и она даже купила подержанный автомобиль, на котором совершала поездки к богатым русскоязычным дамам. Дети росли, Мира должна была пойти в школу, а Митя стал намного послушнее. Не было более необходимости собирать подержанные вещи для детей или самих себя: Карина справлялась, заранее скупая вещи на вырост на распродажах. Пусть это была совсем не та европейская мечта о роскоши и сытости, жизни на пособия, о которой они помышляли когда-то, но все же эта жизнь была почти так же хороша, как их жизнь в Киеве или Донецке.

Оттого-то даже сегодня, сию минуту, когда Карина внезапно вернулась от клиентки намного раньше, пришла к гостиную, где Парфен работал и одновременно следил за детьми, играющими на балконе, он не предвидел в ее появлении ничего дурного и зловещего. Он даже не повернул голову в ее сторону, только спокойно спросил, не отрываясь от экрана ноутбука:

– Ты что-то забыла?

– Нет.

– Клиентка перенесла встречу?

Послышался глубокий вздох, а затем Карина вновь покачала головой:

– Нет.

Но он не видел, как лукаво улыбалась жена, потому что по-прежнему не глядел на нее. Как он ей доверял! Как ни на минуту не мог заподозрить ее в предательстве!

– Парфен, нам надо поговорить.

Наконец он оторвал глаза от экрана и поглядел на нее, добродушно улыбаясь.

– Что случилось, любимая?

Любимая, с горечью подумала Карина! Несмотря на ее многочисленные упреки, несмотря на то, что она с самого начала не скрывала того обстоятельства, что считает мужа неудачником, он по-прежнему заискивал перед ней, как будто всерьез полагал, что их отношения, их брак можно было спасти, и что все те невзгоды, что они пережили вместе, все те ссоры, через которые прошли, лишь укрепили их союз.

– Парфен, нам необходимо… расстаться!

С какой быстротой сползла благодушная улыбка с еще такого молодого и свежего лица Парфена и как мгновенно страшный испуг застил его ставшие столь большими глаза!

– Что… ты имеешь в виду?

– Я подаю на развод и переезжаю.

– Куда? А как же дети? Ты что… бросаешь нас?

Карина качнула белокурой головой.

– Нет. – Сказала она как можно мягче. – Нет, Парфен, дети останутся со мной. Я ведь мать.

– Но… почему? Вернее: зачем? Зачем тебе переезжать? Разве у нас не чудесная квартира с видом на море? И места всем хватает!

– Дело не в квартире…

И действительно, Парфен говорил так, будто жена хотела сменить место жительства, а не человека, с которым жила; эта недогадливость, вероятно, была вызвана в нем желанием защитить самого себя от чудовищного потрясения, каким стало известие о разводе.

– Неужели… Неужели ты ни о чем не подозревал? Неужели не видел? Я не верю…

– Не подозревал о чем? Что не видел? Да о чем ты говоришь… не томи…

Парфен наконец встал из-за стола и сделал несколько шагов навстречу жене. Он попытался обнять ее, но Карина предупредила его.

– Не надо. Будет только хуже. Для тебя.

– Что? Что случилось? Зачем развод?

– Да ведь я ухожу к другому!

– Что…

– Уже три месяца изменяю тебе с ним, а ты, оказывается, ни о чем не подозреваешь! Ну это надо же!

Она возмущалась так, как будто действительно не она, а Парфен был виноват в том, что сразу не раскусил ее, не распознал обман. Будто горькая необходимость расстаться объяснялась его недогадливостью и легковерностью, а не ее корыстолюбием и вероломством.