Прошел, должно быть, час, когда я совладал с собой и попытался заглушить собственную ярость, вернув холодный ум. Казалось, и Катя остыла, так равнодушно стало выражение ее лица, необыкновенно красивого в этом освещении, как будто просвечивающего насквозь, настолько белого, с темными дугами бровей и чертами почти алых губ.

– Все-таки скажи мне, что именно я не в силах понять. Может быть, в этот раз я все же пойму тебя. По крайней мере, так будет честно.

– Может быть, я не умею этого выразить.

Я издал смешок; легкая улыбка скользнула и по ее лицу.

– Тогда как я смогу понять тебя? Ведь я не читаю мысли.

– Да.

Она глубоко вздохнула, будто набираясь сил перед долгим забегом или поднятием в высокие горы.

– Вижу все это как наяву, уже заранее знаю, как оно будет… Вот соглашусь я последовать за тобой, уеду за границу… Быть может, когда-нибудь буду даже работать в Вене… Все это будет звучать так красиво в резюме или рассказах друзьям или родственникам. А на деле… Будут меня поздравлять, будут знакомиться со мной люди, и мое руководство всем будет говорить: «Да ведь она из России». Тогда меня будут спрашивать, скучаю ли я по своей стране, будут жалеть меня, когда я буду отвечать, что очень скучаю, а затем скажут: «Но ведь здесь-то вам намного лучше!» И знаешь, что я им отвечу?

– Что?

– А ничего. Потому что там не будет ничего, что лучше, чем в России.

– Но ты же там еще не жила…

– Ну хорошо! – Перебила она меня, не слушая. – Допустим, врать я научусь, буду кивать в знак согласия, как мартышка… Но дело-то в другом! Наша классическая музыкальная школа считается одной из лучших в мире, одно слово «русский» в мире музыки так многое значит… Но, уехав за границу и устроившись там, мы как бы говорим: мы не лучше, мы хуже вас, но мы хотим примкнуть к вам, чтобы быть с лучшими, а не с теми, кто хуже. А все-таки всегда, всегда мы будем хуже вас, потому что мы русские, и этого не изменить. Так скажи мне, Саша… Разве можно добровольно, не под пытками, признать что-либо подобное, сказать прямо: «я русский, я хуже, я ниже любого европейца»?

– Да с чего ты взяла все это? Это просто переезд, просто жизнь в новом месте. Это вовсе не значит, что мы с тобой отбросы какие-то. Ты не представляешь, каким многокультурным стал западный мир! Там живут люди из самых разных стран, никто не смотрит на твою национальность.

– Я бы поверила в это… Если бы все вы не утверждали без устали обратное: что европейцы культурные, цивилизованные, в отличие от нас, варваров-русских.

– Разве из этого следует, что мы хуже европейцев?

– А разве нет?

– Так и в чем мы не правы, скажи мне? Ты не согласна с тем, что европейцы культурнее нас?

– Ты даже не понимаешь, кому ты это говоришь. Ведь я работаю в культуре, в искусстве! Стало быть, и моя музыка какая-то другая, она… хуже их музыки?

– Да я же говорю про другое, про воспитание…

– Ах, так мы с тобой неумытые и невоспитанные…

– Речь вовсе не о нас с тобой! Про остальных людей… «ватников»…

– Разве ты не понимаешь, что, оскорбляя своих сородичей, ты оскорбляешь прежде всего себя? Что, в Германии нет дураков или подлецов? Там какие-то другие люди? Там в школах даже урока литературы нет! Немцы просто не читают художественную прозу, не считают ее за надобность, за необходимую часть развития человеческой души.

– Там другая… власть. Ты просто высасываешь из пальца причины, чтобы не ехать. Суть в том, что мы с тобой лучше большинства из немцев, и Германия только выиграет от нашего переезда, это все не попытка расписаться в собственной ущербности, скорее… наоборот!

– Но я именно так это ощущаю, потому что там мы всегда будем чужими, и все там будет чужим – нам.

– Совсем недавно в Париже ты говорила другое.

– И я верила в то, что говорила. А теперь не верю. Повзрослела, наверное.

– Повзрослела? За несколько месяцев?

– А что тебя так удивляет? Может быть, все эта истерия вокруг России на меня так подействовала. Или новые смерти детей на Донбассе. Дети – инвалиды войны, и это не где-нибудь далеко, это наши русские дети.

– Вот именно! В этом заключено все, все что я так ненавижу! Если бы не Россия, Донбасс никогда бы не отделился, и не было бы этих смертей и ранений.

– Донбасс был бы нацистским!

– Сказочки для простофиль! Да даже если и так, пусть нацистским, зато люди не погибали бы! В нашей стране тирания, мы сами от фашизма в двух шагах… Людей сажают за «лайки»…5

– Что-то никого из наших знакомых не посадили, а я благодаря тебе знаю столько инакомыслящих с самыми крамольными постами. Все эти вбросы про «лайки» – чушь, никогда в это не поверю.

– А Земцов?

– Тем более! Только самая иезуитская власть могла додуматься до такого: принести в жертву собственного подельника, чтобы обвинить в этом Кремль. Да и где сделали это? Чуть ли не на Красной площади!

– Да ты с ума сошла? Совсем рехнулась! И ежу понятно, кто его заказал!

– Ежу, может быть, и понятно, в силу ограниченных умственных способностей. Скажи, и наш правитель попросил это сделать именно у Кремля, чтобы точно на него подумали? Смешно! И потом, тогда почему Оскального не трогают?

– И до него доберутся…

– Бред… Если бы хотели избавиться, сделали бы это незаметно, подстроили бы автокатастрофу или что-то похожее. Такой цирк ставят только на Западе. Саша, мой старший брат рассказал, как он хотел сделать перевод на дело Оскального, на криптокошелек, но в последний момент решил зайти в него и посмотреть, кто сколько переводит… Так вот, он увидел там несколько переводов, которые не мог сделать ни один миллиардер: слишком крупные суммы. Такие крупные суммы могли перевести только из бюджета США… Когда он об этом стал писать на всех форумах, организаторы наконец догадались, стали давать разные номера кошельков для простых смертных и для своих главных спонсоров.

– И я должен в это поверить?

– Саша, это мой родной брат! Он тоже был одержим Оскальным, как и ты, но в один миг остыл и отвернулся от всей этой затеи…

– Ты что-то не так поняла, или он… Да и потом, даже если Штаты нам помогают, в этом нет ничего зазорного. А для меня все-таки выбор очевиден: в Европе всегда будет лучше, чем здесь, потому что здесь никогда ничего хорошего не будет.

– А я думаю, что хорошее все-таки здесь будет, хотя бы потому что я буду здесь. – Катя сказала это со злым смехом в голосе, таким, какой я никогда не слышал от нее, и тут меня осенило, и тяжелая мысль будто обухом ударила по голове, я наконец постиг, какой она была настоящей: злонравной, ехидной, своевольной и непробиваемо глупой.

– Да я ведь говорю про другое… Ты – музыкант, ты в любом месте будешь востребована, музыка не имеет национальности.

– Музыка – всего лишь оболочка, отождествление… как и литература, как стихи, романы, живопись, скульптуры.

Смешно было слышать столь странные, несуразные слова от женщины, которую я именно в эту минуту считал злой и дубинноголовой, как будто она хотела запутанные и сбивчивые рассуждения выдать за глубокий ум и некую мудрость.

– Отождествление чего? – Голос мой звучал устало, словно я утратил всякую охоту продолжать этот пустой разговор.

– Искусство это лишь оболочка единой цели, единого замысла… служения Отчизне.

– Как это высокопарно! Отчизне!.. Ха! Все эти понятия давно устарели. Никто уже давно не хочет служить никакой «Отчизне», потому что эта самая «Отчизна» не служит никому из людей.

– Служит или не служит – не важно, главное, чтоб люди стремились служить ей. Без этого пропадем мы все. Если каждый это осознает, если до каждого это дойдет, то и Родина послужит каждому, как это было в советские времена.

– Да забудь ты про советские времена! Все это необратимо кануло в Лету, безвозвратно устарело. Сейчас другие времена.

– Устарело… Как и любовь, преданность, истинная дружба… как и семейные ценности. Все это в современной западной культуре, столь нагло навязываемой нам последние двадцать лет, никому не нужно. Пойми, все, что я могу противопоставить этой надвигающейся на нас культурной пустоте, это единение с соплеменниками – всеобъемлющее чувство величайшей силы – а объединить нас всех может только любовь к родной земле. Я теперь только поняла, когда угроза отъезда из России нависла надо мной, что меня питало все эти годы, что сделала меня столь сильным музыкантом, сильнее многих других. Я просто… уже не оторвусь от своих корней. Эта любовь… сильнее всего. Прости.