- Как служба? – тесть поворачивается к Фариду, и тот сразу выпрямляется, тянется вверх, словно пытается подрасти на стуле. Знакомое движение, знакомое чувство.
- Там все не так как у нас. Не так как в контрразведке, - поправляется жених. – Там еще двадцатый век не кончился…
- Тебе в самый раз, - хмыкает Рафик.
Шутка, которая по силам только Всевышнему: Ширин и Фариду нужно было бы родиться каждому в семье другого.
Афрасиаб Усмани наверняка бы сто раз в день благодарил Аллаха и Пророка Его за сына с таким чутьем, с такой способностью из сотни направлений даже не на глаз, не на слух, а на поток, кожей, спинным плавником определить то, где еще не существует, а только в будущем сложится возможность... или опасность. Благодарил бы и придумывал, как научить пользоваться, как пристроить к этому все остальное. А почтительный сын из кожи бы вылез, потому что ему было бы тепло, интересно, сложно, весело - и никогда, ничего, никому не пришлось бы доказывать.
А Рафик аль-Сольх... ну все, что сделал бы Рафик аль-Сольх, попади к нему в руки девочка-Ширин, он уже сказал при первой встрече. И больше движениями и взглядом.
- На всякий двадцатый век, - Ширин сделала немыслимую вещь, заговорила за столом, - найдется свой девятнадцатый. У меня для тебя подарок.
К столу, к домашнему столу, в собственном доме не выходят, конечно, с сумочкой, но карманов никто не отменял. Так что Ширин с удовольствием извлекает из кармана бархатный мешочек, в котором раньше лежали, кажется, четки. И в - сознательное - нарушение всех правил, бросает через стол.
Жених ловит, развязывает, вытряхивает на ладонь широкую, сантиметров на семь, плотную черную ленту.
- Это то, что я думаю? - спрашивает.
- Да.
Будущий тесть смотрит на будущую невестку, на сына. Ширин знает, что он скажет в следующую секунду. Не дословно, но смысл ясен: какие-нибудь вариации на тему «что с открытыми глазами, что с закрытыми – все равно слепой дурак». Можно попросить взглядом: не надо, пожалуйста. Рафик приподнимает брови, качает головой, улыбается – и молчит. Отец… отец бы, пожалуй, назло все-таки сказал, а тут есть зазор: вежливость к гостье, еще не члену семьи. Ширин благодарно улыбается. Потом он, может быть, привыкнет, точнее, отвыкнет. А если нет, думает девушка, я попрошу Октавию шепнуть ему, что не особенно-то хорошо унижать собственного сына в присутствии жены сына. Не способствует миру в семье. Потом думает: может быть, Рафик того и добивается? В рамках воспитательной программы? Никогда не угадаешь.
Фарид пропускает псевдоткань сквозь пальцы, примеряется, кивает. Он уже понял, как оно будет выглядеть, прикинул, что поначалу не сможет ориентироваться, как привык, решил, что будет учиться ходить, читать, работать в этом у себя, в своих комнатах.
- Спасибо, - в глазах у него счастье.
А у Рафика - наконец-то - беспокойство. Кажется, он понял, что теперь не будет знать, когда разговаривает с сыном, а когда - с сыном и невесткой.
С братом так никогда не получилось бы. Воспитывали их с Сонером вместе, по одним и тем же программам, а брат все равно с самого начала был чужим. Нет, он говорил, что чужая – Ширин. Ненастоящая, неживая. Еще не «девчонка», это появилось потом. Робот, заводная кукла, механическая игрушка, NPC… словарный запас у него был богатый, на радость воспитателям. Когда отец объяснял братцу, что с сестрой надо обращаться хорошо, в этом тоже звучало «ценная машина». Наша и ценная. Ломать и портить и самим нельзя, и другим в обиду давать – тем более, но все равно это вещь. И не потому, что девчонка, это еще ладно бы, это дело обычное. Просто всегда что-то было не так. Даже для отца и брата. Почему на меня здесь так никто не смотрит? Я же не притворяюсь…
Октавия подмигивает, прикладывает палец к носу. Она прекрасно знает, что все ее видят. Наверное так здесь выглядит... засчитанный ход? Это игра не против, игра за. Может быть, поэтому? Им важно не классифицировать нового человека в доме, а жить с ним? Если только не примешивается личное... как с Фаридом. Отложить. Подумать. Не сейчас. Сейчас - семейный обед и никакого риска перегрузки. Лимит на эскапады выбран. Отец, может быть, попробовал бы сравнять счет, Рафик аль-Сольх, тесть, не станет. Он помнит, что Ширин пока - ученик пилота.
А отец... отец расстроен, что потерял машину. Отец не согласился бы на брак, если бы мог, но он не может. Он должен дать заложников Турану и семейству аль-Сольх. Это нужно и для его безопасности. На него и дома меньше будут давить, зная, где и у кого под рукой живет его любимая - все-таки любимая - дочь. Впрочем, он наверняка найдет, как воспользоваться ситуацией, когда хорошенько к ней привыкнет.
Пока что он получил неплохой подарок – то ли от блудной дочери, не слишком сопротивлявшейся сватовству, то ли от контрразведки жайша. От обоих сразу, пожалуй. Вспомнилось, как тогда, в четверг, они переговаривались со Штаалем через визоры. «Если все получится, останется один вопрос, куда их сплавить…». В ад, хотела ответить Ширин, куда же еще, но сказала совсем другое: «Вы разбрасываетесь чужим наследством, господин полковник!» Нахмуренная рожица. Кокетливо улыбающаяся рожица.
Кажется, господин полковник оценил и шутку, и предложение. Фариду и тестю они расскажут когда-нибудь потом. Тестю даже раньше, это ведь будет касаться его предприятий… предприятий нашей семьи, поправилась она. Нашей. Моей.
Ширин отпивает воды, подносит вилку ко рту, глотает - и ощущает вдруг бьющий до нёба, за нёбо вкус - распадающейся на полоски баранины, орехов, гранатового сока. Минуту назад его не было, как почти всегда. Как половины звуков и двух третей тактильных ощущений. Проклятые узкие каналы...
- Замечательно, - говорит она, прожевав, проглотив и запив. - Просто замечательно.
Ерунда. Никуда Штааля не повысят. Ему даже звание новое не дадут. Блямбу какую-нибудь навесят и все. Не повысят - и сам он никуда не пойдет. Ты думаешь, он зачем себе такого зама отрывал? Уходить наверх? Не смеши меня. Его там сейчас сожрут вместе с мотоциклом, скооперируются и быстренько сожрут, даже Вождь не поможет. Немец наш себя слишком опасно показал, поставил. Никуда он не пойдет, окапываться будет. Вот когда у него за поясом нарастет таких операций с десяточек, да свои люди в министерствах, да на соседних секторах сядет хотя бы двое ребят его выучки, да вместо одного союзного промышленного комбайна появится три... ты знаешь, куда Ильхан на пенсионную работу устраивается, да? Вот тогда... я бы на месте руководства начал нервничать, потому что Кемаль спит и видит кресло единоличного начальника жайша, а Штааль за право рулить всей контрразведкой, может быть, его туда и довезет.
Разговор в кафе "Синий чайник", расположенном напротив корпуса М здания Народной Армии, Дубай. Записан в ходе регулярной проверки, вырезка сохранена генералом Кемалем Айнуром.
Сонер Усмани, наследник
Отец словно бы стал выше, худее и сердитее. Наверное, от усталости. Слишком много дел свалилось на него после того, как сестрица Ширин просчиталась. Просчиталась, и, жаба такая, делала вид, будто все в порядке, и она ни при чем. Что взрыв – ее рук дело, Сонер догадался только после второго допроса. Сообразил, испугался, но не слишком удивился. Отец ей в последние годы очень многое поручал, такое, о чем Сонеру даже знать не полагалось, а остальным - тем более. Ширин сделает, Ширин умеет, Ширин знает… Ширин всегда, с первого дня на шаг впереди.
Ну вот вам, пожалуйста. Сама влипла и чуть всю семью за собой не утащила, а досталось, как всегда, Сонеру. Крепко досталось, и лучше бы уж отец его побил, чем так ругать и сердиться. Ну да, сдал и проговорился – а поди тут не сдай, если они сами все знают. Объяснение, придуманное уже в самолете – мол, они все знали, а я просто тянул время, чтоб она улики уничтожила, - отца то ли убедило, то ли нет, непонятно. Вообще Афрасиабу Усмани было не до сына. Понятно, но все равно обидно. Особенно с учетом того, что сына выпустили на неделю, «за вещами».
