Хорошенькие получились дубайские каникулы, нечего сказать.

Самое страшное, что все это - ерунда. Можно огорчаться, можно обижаться, Ширин ругать можно, но совсем притвориться не получалось. Где-то между Дубаем и домом мир взял и стал настоящим. Отец такой длинный и злой не потому что Сонер сделал что-то страшно плохое и не потому что срывает нервы, а потому что... на нем все и его могут убить. Всерьез. Как Тахира. Нет, не как Тахира, потому что Тахир был до и как в игре. Теперь здесь все по-настоящему.

Если его убьют, до Ширин теперь едва ли дотянутся, да и смысла нет: она уже почти замужем; а Сонера специально убивать не будут. Если смогут, не убьют. Потому что он наследует отцу, потому что не все можно отобрать, растащить, конфисковать. Зато посадят в тюрьму. Надолго, может быть, на всю жизнь, пока что-нибудь не переменится, пока он снова не станет нужен, а этого может и вовсе не случиться. Впрочем, тюрьмы Сонер боялся не всерьез. Он знал, что через неделю вернется в Дубай, пусть и не хочется, а куда деваться. Там новые родственники. Сильная, уважаемая семья. Позаботятся.

Сонер Усмани боялся крушения своего мира – и понимал, что поздно. Все, к чему он привык, больше не существует. Дом остался домом, и комнаты – комнатами, и его любимые гаджеты с места никто не сдвинул, и вещи в шкафах остались те же. Но больше он не сын министра транспорта Восточного Пакистана, он сын премьер-министра Усмани, и от премьер-министра теперь зависит едва ли не больше, чем от президента.

Единственный способ что-то вернуть - быстро стать взрослым. Или не взрослым, но кем-то, кого нужно защищать не больше, чем взрослого. Кто может защищать сам. А Сонер не знал, как это делают, никогда не думал раньше. И, разговаривая с теми двумя, тоже не думал. Не думал, что то, что он ляпнет, сделает, забудет, провалит, может сказаться на внешнем мире. Устроят Ширин выволочку, так она сама виновата. Теперь назад, туда, нельзя и не хочется, а вперед некуда.

- Посмотрим, что ты понимаешь, - говорит отец, пригасив мониторы и заглушив гарнитуру. – Перечисляй наши потери. – И смотрит в упор и сверху, как всегда и было. Отвечай, рассказывай, докладывай, что выучил, что знаешь.

Сонеру очень хочется сказать, что отец, в непостижимой мудрости его, больно много запрашивает. Сначала не посвящает и в пятую часть своих дел, а потом изволь ему перечислять. А что, ведь Ширин бы знала. Влезла бы без спроса, вынюхала, подслушала и разведала, следя за собственным отцом, но знала бы. Вот, теперь ее нет и вынюхивать она будет в другом доме, вот, ты же всегда этого хотел – быть единственным, важным и нужным отцу? Давай, пользуйся.

- Ну, во-первых, контакты с Европой. Они примут за версию, что у нас все случайно сорвалось, но не поверят. – Говорит, а сам не знает, откуда все это берется. Словно сестрица стоит над ухом и подсказывает. – Будет достаточно считающих, что мы действовали за их спиной. Даже чтоб прикрыться ими.

- Неплохо, - говорит отец, и впервые за два дня внимательно разглядывает Сонера. – Давай дальше.

- Во вторых, нас раньше не было видно. Министр транспорта - это важно, но он не первый. Теперь мы на свету и любой, кто хочет перемен, станет бить по нам, потому что президент без нас не удержится. - Сонер подумал и добавил. - Его съедят раньше, чем он успеет найти себе новую опору. Еще во-вторых, такой опорой не сейчас, но быстро, захотят стать, как минимум, двое в твоей нынешней коалиции.

Отец одобрительно хмыкает, покачивает головой – продолжай, мол.

- Ширин. Ты говорил, вырастет – возьмем ей мужа в дом. – Отец морщится, он не любит, когда напоминают об его собственных ошибках и неправильных прогнозах. – Ты на это рассчитывал, она многое вела и знает больше, чем я. Чем я сейчас.

Отец кивает.

- Ширин. - повторяет Сонер. - Ее... угнали. Наверное, что-то она еще будет для нас делать, но просить опасно и доверять опасно.

И думает, что доверять было опасно и раньше, только они не догадывались. Какие могут быть амбиции у большого мощного компьютера, у девочки «пока-не-съешь-обед-учебник-не-получишь»? Могут, оказывается - стать еще больше, еще мощнее, работать в масштабах мира, а не страны. Сонер видел сестру перед отъездом, она была какой-то... другой. Новые модули, наверное.

- Ты справишься, - говорит отец, и сын не верит своим ушам. – Постараешься и справишься. Ты и с самого начала мог, просто ты лентяй и бездельник. Надо же, я вырастил разносторонне развитого бездельника! Ничего, в Туране у тебя будет достаточно соперников, а от семейных дел ты больше никуда не денешься. А в чем наши преимущества?

Вот так всегда. Что ни разговор, то экзамен.

- Те, кто знает, что мы замешаны в убийстве Тахира, все они имеют причины молчать. Остальные никогда не поверят. Зато все видели, как ты быстро собрал куски и пытался соблюсти все интересы. На нас могут какое-то время сходиться, как на паллиативе. Даже долго. Во-вторых, сделка, которую для всех сохранил ты - и ресурсы от сделки. Плюс Ширин, личная связь с аль-Сольхами только у нас теперь.

- Я дам ей в управление достаточно, чтобы это выглядело так, будто у нас не было другого выхода, - усмехается отец. – Завтра займемся реструктуризацией. Послезавтра приедет сам Рустем аль-Сольх, надо подготовиться. Смотри, научись там ладить с родственничками. Для тебя это шанс и продолбать его ты не имеешь права. Будешь жить в их доме, уж постарайся всем понравиться. Рафик любит сообразительных, а говорят, что старший сынок его не особо умный, вот и смотри…

- Понял, - Сонер не то чтобы обалдел, был готов к чему-то такому, но слишком уж много сюрпризов. – А вообще он весь из себя герой, ему сам Вождь орден вручать будет.

- Да? - отец наклоняет голову и тут Сонера догоняет мысль...

- И Ширин на него смотрит, как я не знаю на кого. Как... не на парней, не на тебя, не на меня, а помнишь, ты ей первый узел связи подарил? Вот так.

- Хм. Интересно, если ты прав. - В голосе отца - одобрение, теперь уже без всяких дополнений.

А Сонер думает... что если я - тоже Ширин? Что если я всегда был Ширин, только не требовалось, потому что уже была она, и у отца, и у меня. А на самом деле я - такой же?

Хаджи: Разве вы не понимаете, что девочку просто отдали в заложницы? Очевидные вещи – ее и замуж выдали так, чтобы не жалко было в случае чего, кто такой этот Фарид – мелкий госслужащий, это в этой-то семье... значит, точно ни на что не годен. Так что, если что, будет там автокатастрофа или пожар.

Магрибец: Вот как-то мы все торопимся. Между прочим, такие соглашения вдруг не заключаются. Если девочка переезжает в дом жениха сейчас, то сговариваться об этом начали, может быть, и за год до того. А ведь еще даже два месяца назад никто и помыслить не мог, что Усмани кому-то ради чего-то придется давать заложников. И очень странный все-таки союз.

Освобожденная женщина Турана: Данных мало. Вернее, данных слишком много, трудно иерархию построить пока. Но с госслужащим, Хаджи, вы явно дали маху. То есть, в этом смысле и Вождь у вас выйдет госслужащим, а что? Вы хоть посмотрите, кто закрывал конференцию – и особам какого ранга ее положено закрывать. Если плясать от этого, какой уровень мы получим для инспектора?

Хаджи: У нас пока страной правит не Народная Армия.

Магрибец: Пока.

Форум портала “Восточный экспресс”

Амар Хамади, в отпуске

- Она говорила, она рассказывала, как там стало… душно.

Амар вспоминал ту – чуть больше недели назад, всего-то – ночь, игристое вино из высоких коктейльных стаканов, капли влаги на стенках стаканов, на руках, на губах, худые руки, острые угловатые плечи, низкий неровный голос, блестящие в темноте глаза. Рассказ о том, что там, где раньше был дом – тюрьма, и нечем дышать, нечем и незачем. «Ложь и притворство, только ложь и притворство… и эти, перелинявшие, еще хуже прочих. Представляешь, - Палома хохотнула, сделала еще глоток, - некоторые себя за евреев стали выдавать, чтоб в кошерные лавки ходить. Казалось бы – послал ты все к черту, и родственничков-фундаменталистов, и все такое, из кожи вылез и цвет ее поменял, чтоб доказать, какой ты европеец, так живи себе и радуйся? Нет же. Мы с утра за европейские традиции, а на ночь глядя – в лавку. Но это еще ничего. Их же закладывают эти лавочники! Потом в участке ставят под негласное наблюдение… кто там что на обед покупает, где и почем. И вот так – везде, во всем…»