- Что, у вас сыворотки не хватает? - спросил Рафик аль-Сольх, разворачиваясь в тамбуре. Да, у помещения для допросов был еще и тамбур, отделявший его от коридора, и дверь внутрь располагалась не прямо против входной, а в левом торце.

- Пытались забалтывать. - пожал плечами Штааль. - А у нас плохо со временем.

Тесная комната визуально делилась на три части: багровое с небольшими вкраплениями серой обшивки, серая с потеками и брызгами зона, небольшой участок сравнительной чистоты. Посредине стояли два высоких трехногих табурета с храмовым привкусом. В багровой зоне располагались два тела и два… оператора. Лучшее определение для пары ловких подтянутых мужчин в блестящих полностью закрытых балахонах, некогда белых. Лица прикрыты повязками и пластиковыми щитками, в движениях спокойная размеренность профессионалов.

Пахло в комнате уже не как в виварии – как в цеху убоя. Не только пахло. Продолговатый предмет под табуретом Рафик аль-Сольх опознал как окровавленный человеческий палец, вероятно, без ногтя. Хозяин взгромоздился на табурет, подтянул и внимательно осмотрел штанины. Уперся каблуками в перекладину.

- Садитесь, здесь… увы.

Табурет оказался неожиданно прочным, хотя неудобным. Если уж проектировали на человека нормального веса, могли бы и площадь сидения увеличить.

Один из операторов повернулся и покачал головой.

- Так, - вздохнул Штааль. - Давайте прервемся и начнем с начала. Кто санкционировал установку систем наблюдения?

- Во.. военные, - прохрипели слева. - Не знаю, кто... еще до нас.

- Точнее.

- Давно...

- Кто?

- Истихбарат аскарийя.

- Кто отдавал вам приказы?

- Реджеп… Гулузаде.

- Заместитель начальника главного разведывательного управления Генштаба Армии Турана, - ненавязчиво подсказал Валентин Штааль, аккуратно поправляя рукав ослепительно белой рубашки. – Не сам, конечно, но это в данном случае детали. Он санкционировал постоянное наблюдение. Ничего особенного, разумеется – правительственный объект, отель для иностранных делегаций, не может остаться без внимания военной разведки.

Интонация эта, усталая и слегка скучающая, была знакома Рафику по семинарскому занятию на курсах Фарида. Штааль в своей белой рубашке, слепящее пятно под слишком яркими лампами, как ни отводи глаза, все равно маячит, сидел неподвижно. Господин замминистра аль-Сольх подумал, что если дело дошло до таких имен, называемых вслух, то его собственные шансы оказаться в компании двух полуразделанных туш весьма велики. К его глубокому сожалению, признаваться господину замминистра было не в чем. Признаваться в том, что он не понимает и половины из сказанного Штаалем – неловко. Какой отель? При чем тут истихбарат аскарийя и на что намекает господин Штааль, похожий на брезгливого белого кота посреди скотобойни?

- Дальше. Кому вы продавали информацию?

- Пакистанцу… - сказала одна туша.

- Пакистанцу… - повторила вторая.

- Это разные пакистанцы, - опять уточнил голосом гида Штааль. – Один покупал информацию об одном президенте у одного напарника, другой – о другом и у другого. Оба подозревали, что имеют дело не с государственными службами, и даже не с пакистанскими государственными службами, а с кем?

- Оппозицией.

- Племенами…

Туши, пренебрегая общим состоянием, принялись обмениваться шепелявыми нечеткими проклятиями в адрес друг друга. Прислушавшись, Рафик с удивлением обнаружил, что оба полутрупа обвиняют бывшего напарника в утаивании незаконных доходов и головотяпстве, так как каждый считает, что они оба попались из-за жадности другого. Операторы обмен проклятиями не прерывали.

Едва шевелятся, а все еще рвут друг у друга из пасти кусок, ну надо же, какая плесень, покачал головой Рафик аль-Сольх, и понадеялся, что тошноту вызывает отвращение к плесени, а не цвета, звуки и запахи.

- Думаю, что один из этих пакистанцев и есть интересующее нас лицо. Ну и напоследок… - Штааль повернул голову к допрашиваемым: - Кто делал запрос на Фарида аль-Сольха?

- Не я!

- Он врет! Он! Не я!

- И вот так уже почти час. Вместе и по отдельности. Все прочие имена - вы сами их слышали - они называть готовы. И соглашаться готовы. Тут они тоже были бы готовы, но они не знают, что говорить - вернее, что я желаю услышать. Понимаете, господин замминистра, сегодня с утра наш сотрудник навещал отель «Симург»… - ах, вот какой именно отель, - где ему сообщили, что служба безопасности прослушивает номера дипломатов. Наш киберсектор взял дело под контроль, и мы обнаружили среди собственных запросов службы безопасности имя вашего сына. Пока мы еще не выяснили, в чем дело, но к полуночи я планирую закончить.

Рафик невольно обернулся на часы над дверью: было 11:20.

- Вам удалось разъяснить для себя что-нибудь, господин замминистра? – начальник Сектора А контрразведки жайша был очень вежливым человеком и всегда разговаривал с мягкой предупредительностью. – Может быть, вы желаете отдохнуть?

Интересно, подумал Рафик аль-Сольх, со мной что-то не так? Достал из кармана платок, промокнул лицо и только тогда заметил влагу на лбу.

- По-моему, - сказал гостеприимный хозяин, - вам стоит не дожидаться здесь, а поехать домой. Если что-нибудь все же выяснится, я вам позвоню.

- Спасибо, - вяло кивнул Рафик. И понадеялся, что выражение его лица легко списать на беспокойство за пропавшего сына.

«Язык идеологии и идеология языка.

Многие говорят – как же так? Почему реконструкция Востока происходит не на базе какой-нибудь новой, «прогрессивной» идеологии, а на базе невнятного, вопиюще внутренне противоречивого идейного хлама конца прошлого века? Даже не начала, когда «евразийство» возникало усилиями действительно незаурядных умов, а периода, когда за эти идеи, упрощённые и вульгаризированные в меру своего понимания, хватались реваншисты на пространстве бывшего СССР или маргинальные группы политических заговорщиков Ближнего Востока, раздираемого противоречиями между традиционной культурой и модернизирующейся структурой общества.

Говоря об этом, я хочу выдвинуть сильный тезис: противоречивость и невнятность «евразийской» идеологии для Турана есть не недостаток, а достоинство. По крайней мере, на этапе становления государства и борьбы с социально-экономическими последствиями глобального конфликта на своих и сопредельных территориях. Я думаю, Эмирхан Алтын от начала, если не осознавал, то хотя бы чувствовал все преимущества нечеткой позиции.

Во-первых большое количество тезисов, пусть даже противоречащих друг другу или просто не укладывающихся в единую картину, позволяет идеологам Турана вещать на различные группы населения. Разные люди и сами по себе выделяют в той идеологии нечто наиболее значимое для себя, и довольно мало склонны обращать внимание на то, что добавляется к этому в общем идеологическом «пакете». При небольшой доработке агитационной политики этот эффект может быть значительно усилен. Светский характер государства – для городской интеллигенции, а также для всех, кто устал от религиозных конфликтов, «метафизическая санкция» - для тех, кому требуются «сверхцели». Традиционалистский в светском смысле корпоративизм устраивает многих этатистов, а социальная ориентированность востребована в обществе, местами в буквальном смысле возрождающемся из руин.

Последний аспект – аспект мобилизационной направленности – особенно важен как раз в связи с этим обстоятельством. Туранская элита послевоенного периода получила от общества столь большой кредит доверия и к себе, и к своим идеям именно потому, что декларировала, да и в значительной степени осуществляла на практике, борьбу с насилием и разрухой на присоединяемых территориях. Но почти неизбежная составляющая любой мобилизационной идеологии – это «образ врага». Найти этого врага было весьма нетрудно – западный мир действительно выступал в предшествующий период для многих социумов, вошедших в состав союза, как военный и политический противник. Но для общества, привыкшего к идеологической индоктринации, не важно духовной или светской, прагматических оснований для борьбы недостаточно. Враг, помимо прочего, должен быть воплощением «метафизического зла». И «мистический» компонент евразийской идеологии, направленный против «атлантизма», здесь подходит как нельзя лучше. Именно в силу своей неопределённости он дает достаточную свободу манёвра, позволяя одни страны считать основными источниками «атлантистской угрозы», а другие (как например большинство европейских), лишь «поражёнными атлантизмом», от чьего губительного влияния они вполне могут быть «освобождены».