Старший Лао сам хотел туда вознестись. Ему надо было найти и подчинить себе такую силу, которая позволила бы человеку свободно парить над землей.

«Ты шел своим путем, – подумал юноша по дороге к далеким, грезившимся ему отрогам горы Ифукубе. – Я же избрал себе собственный путь».

Когда солнце зашло за горизонт и день сменился ночью, уставший Кун Лао не захотел останавливаться, стремясь поскорее достичь цели путешествия. Наткнувшись на толстую ветку, лежавшую на земле около высохшего одинокого дерева, он обломал с нее носком сандалии сучья и, превратив ее в посох, продолжал идти вперед, на запад, где еще были видны отсветы вечерней зари.

Юноша шел своей дорогой, а за ним неотступно следили те самые лучисто-золотистые глаза, только теперь они смотрели ему не в спину, а в лицо из-за утеса, до которого Кун Лао еще предстояло пройти немалый путь.

В четвертую ночь путешествия на юношу обрушился страшный ливень. Застигнутый непогодой, Кун Лао остановился около скользкой от воды скалы. Вещи свои он положил на мокрый мшистый камень и, защищая рукой глаза, огляделся в надежде отыскать неподалеку какой-нибудь навес, дерево или валун, где бы можно было укрыться от дождя.

Но на грязной тропе, проходившей вдоль нижних отрогов гор, не было того, что он искал. Слева от юноши шла сплошная скалистая стена, а справа высился поросший кустарником горный склон. Еды у него совсем не осталось. В первый день пути его пищей были персики и несколько извивавшихся гусениц; во второй ему удалось поймать и приготовить себе фазана, такого облезлого и старого, что, казалось, он был даже благодарен Кун Лао за то, что тот свернул ему шею. На третий и четвертый день юноша съел лишь несколько ягод. Силы его были на исходе. Он страшно хотел есть, но не мог понять, что его больше беспокоило – пустой желудок, постоянно взывавший к его совести и состраданию недовольным урчанием, или кружившаяся голова, которая все чаще отказывалась ему повиноваться.

Он вздохнул и отжал длинную черную косу.

«Если б дело было только в голоде», – сказал про себя Кун Лао, пытаясь сосредоточить внимание на том, что его окружало. Он весь продрог, потому что шерстяная накидка промокла под дождем до нитки, от долгого подъема в гору ныла спина. И хотя юноша свято чтил традицию, предписывавшую каждый день в течение трех лет поминать отца, он все же отчетливо понимал, что если опуститься сейчас на колени для молитвы, то сил подняться у него уже не будет. Попросив у старшего Лао прощения, молодой человек оперся об утес и, невзирая на хлеставший как из ведра дождь и стрелы молний, разрезавшие небо, сказал несколько слов в память о покойном отце:

– Великий мыслитель и алхимик Гэ Хун писал: «Человек, на долю которого не выпало ни одного несчастья, подобен зверям и птицам, мимо которых проходят охотники, не обращая на них никакого внимания, или на траву и деревья, уцелевшие при пожаре». Ты, отец, был не самым удачливым из людей, и все же тебе повезло больше, чем многим, потому что у тебя был пытливый разум и ищущая душа. Я всегда буду любить и уважать тебя.

Поклонившись на север, в сторону той деревушки под Шеньяном, где родился его отец, Кун Лао постоял какое-то время в молчании, потом поднял свои нехитрые пожитки и решил продолжить тяжкий путь.

«А разве у меня есть выбор?» – подумал он. Мосты в прошлое уже сожжены, и надеяться можно было только на то, что впереди: если до пещер монахов он и не доберется, то, возможно, набредет на какую-нибудь пищу, другого путника, чью-то хижину или реку. Фляжку свою он сможет наполнить из чистого горного ручья, а если повезет с рекой, то поймает в ней рыбу, вместо снастей используя накидку – мокрее от этого она, конечно, не станет.

Юноша снова двинулся вперед, следя за дорогой при вспышках молний, осторожно ступая по грязи, хлюпавшей под ногами, и нащупывая во тьме посохом землю. Он не знал, сколько так прошел и высоко ли в горы забрался, когда внезапная яркая вспышка молнии озарила все вокруг, и в ее неровном свете Кун Лао увидел, что на возвышавшемся прямо перед ним крутом утесе стоит человек.

А может, то был вовсе и не человек?

Юноша остановился. В мгновенном отблеске света молнии ему почудилось, что фигура была очень высока – на голову выше самого рослого мужчины, с которым ему доводилось встречаться. И глаза лучились золотистым светом из-под полей конической соломенной шляпы.

Вновь блеснула молния, теперь ему удалось разглядеть незнакомца получше. Руки его спокойно свисали вдоль тела, голова была чуть приподнята, спину он держал прямо, гордо расправив плечи. Да, внешность явно выдавала в нем человека знатного происхождения… или бога. Свободно спадавшие вниз складки его светящейся белой туники чуть колыхались, будто обдуваемые нежным ветерком, как и концы длинного синего пояса, которым туника была стянута в талии. Странное, нереальное впечатление производила эта картина – плавные, неспешные движения, подобные колебаниям морских водорослей, никак не увязывались с резкими порывами ветра продолжавшейся бури и струями проливного дождя.

Молодой путник рукавом вдрызг промокшей накидки протер залитые дождевой водой глаза. Еще раз взглянув на удивительную фигуру, юноша теперь обратил внимание на то, что обрушивавшиеся с небес потоки воды даже не касались ее. Казалось, вода испаряется вокруг удивительного видения… а может, пар каким-то непонятным образом исходил от него самого. Кун Лао не знал, что и думать.

Вспышка молнии вновь озарила небо, и путник поклонился странной фигуре. Простой крестьянин, он не был знаком с правилами придворного этикета, но знал, что некоторые такие же простые труженики, как и он, бывало, лишались головы, когда не выказывали должного уважения знатным особам. Но теперь он поклонился не из страха перед карой за неучтивость. Статного вида, гордой осанки и роскошных одежд незнакомца, очевидных даже при мгновенных вспышках молний, было вполне достаточно, чтобы любому внушить уважение, но дело было не только в этом. Даже теперь, в непроглядной тьме, Кун Лао явственно ощущал его присутствие, которое одновременно влекло его и пугало, а черты лица незнакомца напоминали молодому человеку что-то до странности знакомое.

Кун Лао считал время по ударам своего сердца и раскатам грома. Поразительная фигура молчала, и юноша не осмеливался произнести ни слова; он так и стоял в ожидании с опущенной в почтительном поклоне головой, дрожа от порывов ветра, свистевшего на узкой горной тропе. Ноги его затекли от холодной грязи, налипшей на кожаные ремешки сандалий.

Через некоторое время золотистый свет, струившийся из глаз величественной фигуры, сменился ярким, холодным, голубым блеском, и непонятное существо заговорило.

– Кун Лао, – отчетливо донеслись до юноши слова его глубокого, вибрирующего голоса, исходившего, казалось, ниоткуда и отовсюду, – ты пойдешь со мной.

Когда молодой человек уставился в непроглядную тьму, вода струями катилась по его круглым, покрасневшим щекам.

– Господин мой, – промолвил Кун Лао, – откуда тебе известно мое имя?

– Я знаю тебя уже долгие годы, – ответил голос. – Я наблюдал за тобой с тех пор, когда ты был еще совсем ребенком.

Позади таинственной фигуры полыхнула молния, и на краткий миг перед Кун Лао неуловимо мелькнул черный шерстяной плащ, ветхое монашеское одеяние с кожаными заплатами. Прошло уже столько лет, но Кун Лао тут же узнал его, поднял дрожащую руку и пролепетал:

– Бродяга…

– Отец твой избранным не был, – сказал тот. – А ты им стал, потому что тебе дано понять двойственность всего сущего.

– Мне? – удивленно спросил Кун Лао.

Непонятное существо кивнуло крупной головой, и голубовато-белый свет, лучившийся из его глаз, проник в самую душу Кун Лао.

– Однажды ты приложил ухо к дереву, потому что тебе хотелось послушать, как бьется сердце земли. Помнишь, Кун Лао?

– Да, – ответил юноша.

– В ту самую ночь небо прорезала лишь одна молния, которая попала в дерево, и оно сгорело. Тебя это очень напугало.