Стоп! А что если на этом и сыграть? Не в смысле кондратия, но хотя бы притвориться, что нехорошо себя чувствую! Как минимум, это даст мне пару минут на передышку и объяснит, почему я вся красная, как вареный рак…

— Ммм… — откинувшись на спинку кресла, слабо простонала я, как только услышала открывающуюся дверь ванной комнаты. — Воды… воды… пожалуйста…

Мгновенно оказавшись передо мной, Андрей Федорович — хвала небесам, в штанах и рубашке — схватил со стола старомодный, из толстого стекла графин со стаканом и налил его до половины. Так же быстро подлетел ко мне и молча сунул стакан мне под нос, почти не расплескав.

Медленно, почти не специально стуча зубами по стеклу, я выпила эти полстакана, одновременно пытаясь сообразить, как действовать дальше. О да, я специально попросила его принести мне воды — чтобы именно это действие было первым побуждением декана, а не бежать за дверь звать кого-то на помощь или вызывать скорую.

Последнее всё ещё было опцией — если я так и не решусь продолжать. Вообще весь мой дальнейший день разделился перед моим внутренним взором на две дороги. Одна прямая, как стрела, где в конце светился неяркими огоньками приемный покой, а еще дальше — надпись «выход» на главных воротах университета. И вторая — опасная, тонкая, извилистая, горная тропка, конца у которой не было видно вообще, а посреди нависала почему-то деканова штанга, грозя сорваться с креплений и расплющить любого, кто сунется по этой самой тропе.

Да ты чемпион аллегорий! — похвалила я себя, уже в состоянии слегка усмехнуться — хотя бы себе под нос. И тут же, в этот самый момент решила — раз декан оделся и выглядит не сексуальнее, чем всегда, я… попробую. Попробую побарахтаться за свое право на светлое будущее, пусть это и уведет меня по извилистой, горной тропе в неизвестность.

А это значит, что надо прекращать умирать — пока он не опомнился и не побежал за помощью.

— Уже… лучше… — пролепетала я, не поднимая головы. — Обезвоживание, наверное… Жарко сегодня, знаете ли…

— Плюс двадцать два, если не ошибаюсь, — сухо ответил он. — Что ты делаешь в тридцать два, Сафронова? Бегаешь голышом?

Я подавилась водой и покраснела еще больше, хотя, казалось, это уже невозможно.

— С… с чего вы взяли? У нас так-то смешанное общежитие — особо не побегаешь г-голышом, — подняла на него глаза и тут же снова подавилась — рубашку-то он надел, вот только застегнуть полностью забыл. Остановился на середине, бросив это дело, вероятно, когда побежал ко мне, оставив открытыми ключицы, часть груди и самый первый ряд «кубиков».

Маскируя полыхающие щеки, я сделала вид, что закашлялась.

— Ну, что теперь? — процедил декан, явно начиная раздражаться.

— Простыла, наверное… — прохрипела я, закрывая рот рукой. — От кондиционеров…

— Какие, к черту, кондиционеры в двадцать два по цельсию? — рявкнул Андрей Федорович так грозно, с такой нескрываемой злобой в голосе, что у меня душа в пятки ухнула. — Что ты несешь, Сафронова?! То ты обезводилась, то простыла! Я тебе что — медпункт? Или книга жалоб и предложений? Говори, зачем пришла и уматывай отсюда, пока я тебе пинка под зад не дал!

— А… з-зачёт? — съежившись от его слов, как от удара, я вдруг с ужасом поняла, что сейчас разревусь.

Пару секунд, как могла крепилась, изо всех кусая дрожащие губы… а потом враз сорвалась — разрыдалась прямо у него на глазах — в голос, с судорожными всхлипываниями, дав волю целому фонтану слез.

— Да чтоб тебя… — сквозь зубы выругался декан, выхватывая у меня пустой стакан и снова наполняя его водой. — Еще нянькой я не нанимался… Ну, что ты ревёшь, Сафронова?!

— З-зачёт… вы сказали, я должна п-п-подготовиться… к зачёту… — стуча зубами о стакан, всхлипывала я. — А теперь г-говорите «уматывать»…

И заревела еще сильнее — так обидно стало. И жалко себя, несчастную. Я тут ради него и вырядилась, и намазюкалась и к зачёту подготовилась… а он мне… «пинка под зад»!

— Конечно, уматывать, Сафронова… Что еще может делать на моем факультете вечная троечница, понаехавшая из дыры, названия которой я даже запомнить не могу? Только уматывать, — вопреки грубым словам, под моим носом снова оказался стакан с водой. — Как и все подобные тебе — которых я из года в год обязан принимать на факультет, отказывая звездам, взращенным самой этой средой… тем, кто идеально бы вписался в любой элитный коллектив…

— Да знаю я, что вы терпеть не можете бюджетников и ненавидите ректора за то, что заставляет вас их брать, в угоду министерству и «инклюзивности»! — вскипела я, не выдержав. — Я-то тут причем?! Срываетесь на мне, будто я хоть что-то реша…

Я осеклась, поняв, что сболтнула лишнего. Он ведь не помнит, не помнит, что говорил мне это вчера! Вот дура!

— Что? — всё ещё держа стакан у моего лица, декан тоже замер. — Откуда ты знаешь, что я ненавижу ректора за его политику инклюзивности?

Мысли мои заметались, лихорадочно ища хоть какое-нибудь оправдание или объяснение тому, что я сказала. От мысленных усилий вдруг страшно захотелось пить, но в таком состоянии выпить воду, не расплескав ее, я не смогла бы, а потому, не зная, что еще придумать, крепко вцепилась в деканову руку со стаканом и не отпускала ее, пока не допила всё до самого конца.

Это был крайне странный момент — будто я на мгновение поймала само время и посадила его на привязь, дав себе несколько мгновений форы перед деканом, который может и хотел бы сбежать, но в растерянности не мог сообразить, как это сделать. Я и сама плохо соображала, что делаю и зачем — действовала скорее на инстинктах, импульсивно.

Так он и стоял рядом со мной, чуть наклонившись и держа стакан с водой у моего рта, пока я пила и судорожно глотала прохладную воду. И только когда допила всё до капли и отпустила его запястье, резко, будто опомнившись, он отскочил от меня, словно от прокаженной. И тут же зашел за стол, плюхаясь в собственное кресло — явно предупреждая все мои дальнейшие попытки дотронуться до него.

Боже, как же я ему противна… Вроде бы ничего нового, но отчего-то сейчас это особенно задевало. Как-никак я в своем лучшем виде — по улице когда шла, все мужчины оборачивались. На мгновение мне стало так плохо от этого, что всё остальное совершенно перестало волновать.

Декан же, напряженно в кресле и сплетя между собой пальцы, наблюдал за мной тяжелым, крайне неприязненным взглядом.

— Прекратила истерику? — глухо спросил декан, как только установилась тишина.

Сглотнув, я молча кивнула.

— А теперь рассказывай, Сафронова, когда и при каких обстоятельствах ты услышала о том, что я ненавижу ректора. Потому что, если мне не изменяет память, я тебе ничего такого не говорил.

Изменяет, изменяет… — хмуро подумала я.

И вдруг резко выпрямилась, словно меня по спине хлестанули плетью — до того ярко вспыхнула в моей голове идея. Я должна увлечь его не тем, по чему я готовилась — не каким-то там дурацким «зачетом», а тем, что жизненно интересно ему самому!

— Я вам расскажу, Андрей Федорович… — тихим вкрадчивым голосом произнесла, специально чуть растягивая и замедляя слова. — Только это… долгая и совершенно невероятная история… Собственно, ради нее я к вам и напросилась. Можете выделить мне… минут десять?

Настороженно прищурившись, декан склонил голову на бок.

— Что за история, Сафронова? Кто-то собирает не меня компромат? Ты что-то подслушала?

— Подслушала, Андрей Федорович… Мнооого чего подслушала… — плавно выскользнув из кресла, я приблизилась к столу и осторожно, чтобы не спугнуть его, вытащила из кармана юбки подвеску. — Но вы должны пообещать, что не будете перебивать меня, пока я не закончу. Это связанно… с вот этими… часами. Посмотрите на них внимательно, Андрей Федорович. Они весьма… занимательные…

Подозреваю, что Игнатьев не выгнал меня в первые же минуты гипноза исключительно потому, что у него сработал тот самый «собачий» рефлекс. Его разум и тело уже испытывали расслабление при звуках этого моего голоса, этих интонаций и при покачивании этого самого, странного предмета в моих руках. И как только услышали и увидели всё то же самое, мгновенно среагировали и вызвали ту же самую реакцию — расслабление и выключение инстинкта самосохранения.