Да, Игнатьев тоже издевался надо мной — чуть не выгнал, мстил по мелкому… Он по мелкому, а я — по-крупному. Могу себе представить, как он сейчас себя чувствует — мало того, что всего себя наизнанку перед тобой вывернул, показал самую грязную часть души, еще и выставил себя на посмешище — как мальчишка, эякулировав раньше, чем даже трусики с девушки спустил…

Я вдруг разозлилась саму на себя. Да какая разница, как он эякулировал! Он вообще не должен был с тобой в этом положении оказываться! Он — декан! А ты студентка! Он должен был вести себя профессионально, а повел себя как озабоченный бандюган из подворотни! Вот и поделом ему! Будет знать, как руки распускать!

Однако, голос совести не отпустил.

А ты? Ты вела себя честно? Не распускала на него руки, пока он спящий под гипнозом слюни пускал? Не целовала, не тискала его под рубашкой, намереваясь залезть в штаны? Не вырвала у него под гипнозом самый страшный секрет, а потом, пользуясь тем, что он не хочет тебя травмировать и не сбрасывает силой — зная, как он повернут на тебе! — не использовала тот самый голос, чтобы довести его до непрошенного и нежданного оргазма?

А теперь из-за твоих эгоистичных шалостей у взрослого, состоявшегося мужика депрессия — мало того, что он не понимает, как на тебе оказался, еще и думает, что как мужчина облажался, раз не может девушку удовлетворить.

Твою ж мать… Я застонала, уронив голову на руки. Будь она проклята — женская жалость!

Я должна встретиться с ним снова. Нет, не для того, чтобы обо всем рассказать — даже голос совести не заставит меня это сделать, потому что голосу совести не перекричать инстинкт самосохранения. Но я просто обязана найти его и попытаться загипнотизировать снова — на этот раз чтобы обо всем забыл. Так же, как я заставила его забыть о трофее.

И это минимум, что я могу сделать — иначе спать по ночам не буду, общаясь с голосом совести, словно Горлум из «Властелина Колец».

Идею мою подружки, как ни странно, одобрили и даже вызвались помочь по мере сил и возможностей.

Конечно, они понятия не имели насколько далеко всё зашло — мои с ними отношения не были настолько доверительными, чтобы откровенничать о преждевременных эякуляциях декана на моей ляжке.

Вместо этого я догадалась придумать для них вполне достоверную легенду того, что произошло — параллельную реальности, только без поцелуев и жарких обнимашек. По этой новой версии, проснувшись и увидев меня перед собой, декан уверился в том, что я подлила ему какого-то наркотика и прогнал с обещаниями всех кар небесных. И выхода, кроме как попробовать овладеть его сознанием в третий раз, заставив обо всем забыть, у меня не было.

Думаю, если бы девчонки знали правду, они бы не просто отговаривали меня — они бы привязали меня к кровати на всю следующую неделю и кормили бы с ложки, лишь бы не пускать встречаться с Игнатьевым в третий раз.

Еще бы! Лезть в бутылку из-за какого-то неудавшегося полу-секса! Подвергать себя опасности просто потому, что я чувствую себя виноватой и хочу избавить декана от комплексов? Какого хрена? Он ведь обещал меня не трогать больше и не мстить, если не буду ему на глаза попадаться…

И, уверена, сдержит свое обещание — потому что, каждый раз, когда будет хоть что-нибудь гадкое в мою сторону планировать, ему придется признаваться себе, что он мстит мне за свой позор, а не за то, что я — троечница и посредственность.

Он сейчас — сломленный, униженный человек, ему вообще не до меня — только и думает, небось, как свое мужское достоинство на ком-нибудь восстановить! А вот если я снова нарисуюсь на его горизонте, может и прибить в ярости.

Я и сама не могла объяснить себе, почему лезу на рожон вместо того, чтобы сидеть ниже травы, тише воды — как минимум до конца этого года. Не такая уж я честная и безгрешная, чтобы справедливость за счет своей карьеры восстанавливать. И уж точно не такая жалостливая, чтобы переживать за чье-то мужское достоинство.

Вот только это не «чье-то» достоинство — поняла я вдруг с кристальной ясностью, пока Рената собирала мои волосы в модный сегодня, высокий «хвост». Это теперь совсем не «чье-то» достоинство. А его. Того, кому я сегодня ночью всю жизнь рассказала и с кем так и продолжила общаться мысленно, представляя его сидящем в его громоздком кресле в кабинете и себя — лежащей напротив на столе, на боку, подперев голову согнутой в локте рукой.

Связаны мы теперь с вами, дорогой Андрей Федорович. Сколько угодно ненавидьте и презирайте меня… от правды не убежишь. И бросить я вас наедине с вашими пороками и комплексами, новыми и старыми, не могу — уж простите.

В общем, вознамерилась я, помимо стирания памяти о недавнем унижении, провести декану Игнатьеву настоящий сеанс гипнотерапии. То есть, покопаться в его головушке, заставить его вывернуть наизнанку всё, что в душе прятал, и разобраться уже с его патологическим элитизмом. За что он так простой люд-то ненавидит? Может, его в детстве какая-нибудь домашняя горничная развратила? А я тут его нелюбовью к бюджетникам возмущаюсь…

Посовещавшись с подругами, решила третью встречу с деканом устроить на очередном фандрейзинге — одном из тех, на котором декан блистал почти каждую пятницу, очаровывая филантропически-настроенных попечительниц своим неизменным аристократическим флёром.

Почему именно на фандрейзинге? По трем причинам.

Во-первых, к своему офису он меня теперь и на пушечный выстрел не подпустит — это к бабке не ходи. Наверняка, уже дал соответствующие инструкции церберу-секретарше.

Во-вторых, на фандрейзинги можно было прийти вполне официально, купив билет, который мы, скинувшись на троих, вполне себе осилили.

А в-третьих, потому что известно было, что на фандрейзингах, в отличие от прочих академических парти, декан Игнатьев всегда появляется один, без очередной «модели», повисшей у него на согнутой руке. Возможно, именно для того, чтобы без помех очаровывать филантропических дам, щедро донатящих за внимание, оказанное им потомком русского дворянства.

— Конечно, филантропки — тоже своего рода конкурентки… — рассуждала Кира, помогая мне застегнуть на спине платье. — Но вряд ли они будут бегать за деканом хвостиком — возраст уже не тот, многие давно замужем… Да и достоинство не позволит. Так что увлечь его в уединение будет намного легче, чем если бы на нем его личная подружка висела.

— Если честно, я не понимаю, как вы собираетесь его загнать в уединение, — призналась Рената, наблюдающая за нами с кровати. — Может, на самом деле, подлить ему чего-нибудь в бокальчик? Ну, чтоб расслабился, разомлел…

— Нет! — дернувшись, мотнула я головой. — Ни в коем случае! Он меня и так подозревает!

— Так вот именно поэтому! — парировала Рената. — Какая разница, если он тебя всё равно подозревает? Хоть будет за что подозревать… Давай, я кое-кому позвоню и нам кое-чего подгонят…

Открыв рот, я смотрела на то, как лучшая подруга набирает номер на телефоне, готовясь заказать наркотики. Просто удивительно насколько близок декан был к правде, когда обвинял Ерохину в употреблении… Она реально знает какого-то дилера!

— Стоп! — оторвавшись от моего платья, Кира выпрямилась и подняла руку, останавливая Ренату. Та недоумевающе выгнула брови.

— Что, не звонить Славчику?

— Звонить. Но не для закладки. Я придумала, как мы заманим декана Алинке на съедение, и именно Славчик нам поможет. Набирай, я поговорю.

Моя челюсть уже готова была достать до пола. Что, Кира тоже «в теме»? Ничего себе у меня подруженьки! А я-то за них пяткой в грудь била, доказывая, что мы все — белые и пушистые, и никакой наркоты и в глаза не видывали!

Главное, как от меня всех этих Славиков «скрывали»?

Воспоминания неприятным холодком пошевелили душу. Прям как в прошлый раз — подружки что-то мутят за моей спиной, а я — ни сном, ни духом…

Хорошо, что в этот раз у меня нет мужа, которого они могут по-дружески оттрахать на пьяной вечеринке.