— Я вовсе не на твой живот смотрю. С чего ты взяла? — удивился он, поднимая на меня глаза. — Я вообще не про это сейчас подумал.

— А про что тогда? — я вызывающе задрала подбородок.

— Про то, что хорошо бы переместить тебя на двадцать сантиметр вправо. Ты сидишь передо мной по-турецки, Сафронова. Голая. И весьма эротично называешь меня «господин декан». Про что, по-твоему, я должен думать, кроме секса?

У меня слегка отвис подбородок.

— Вы серьезно?! Мы же только что… три раза!

— Это ты три раза, — резонно парировал он. — А я только два. К тому же сегодня выходной, а в выходной я привык не вылезать из постели — накапливается за неделю, знаешь ли. Особенно когда на таких, как ты, насмотришься…

Он сказал это настолько буднично, что какое-то время я еще сомневалась — расстраиваться мне или нет. Вроде бы — что здесь такого? Взрослый, состоявшийся мужик, красивый, сексуальный и при деньгах — ежу ясно, чем он по выходным занимается. Не в церковь же ходит…

А с другой стороны — это что же получается? Я для него — такая же воскресно-субботняя развлекуха, как и все его «Леночки»? Очередное женское тело, чтобы сбросить напряжение после долгой недели?

Да, пусть я — та, ради кого он Леночек и таскал, но всё же это как-то… нехорошо. И сексом со мной занимается совсем уж безудержно — будто боится не успеть напробоваться меня вдосталь, пока я не сообразила, что меня просто матросят. Попахивает методом «вывода из системы» навязчивого фетиша — чтобы потом забыть меня раз и навсегда.

— У тебя губы трясутся, — отвлеченным голосом заметил Игнатьев, не сводя нечитаемого взгляда с моего лица. Вытянув руку, провел по нижней губе пальцем. — Ты, похоже, сейчас заплачешь… Как вчера… И позавчера. Для женщины в разводе ты удивительная плакса, Сафронова.

От его слов стало совсем горько — теперь я для него «женщина в разводе». Фактически «брошенка».

Но разреветься он мне не дал. За подбородок притянул к себе, в медленный, плавящий мозги поцелуй. Перекинул одну мою ногу через себя и просунул руку между нами, нащупывая и массируя пальцами вокруг промежности.

— Хочу тебя… — прошептал, на мгновение оторвавшись, опаляя меня жарким дыханием.

И я загорелась снова.

Плевать. На всё, что будет потом — на мои слёзы в подушку, когда он бросит меня, на всех этих «Леночек», с которыми я буду видеть его до самого конца моей учебы, на его взгляд, который снова станет ненавидящим, когда я откажу ему, поняв, что не хочу его делить…

На всё плевать. Сегодня — я с ним. И сегодня я тоже «хочу его».

Упершись руками в его грудь, я выпрямилась, седлая его. Убрала его руку и сама нащупала уже полностью готовую эрекцию. Приподняв бедра, наделась на крупную головку и медленно, не сводя с него глаз, опустилась, одновременно судорожно выдыхая.

Веки декана на мгновение закатились, голова откинулась на подушки…

— Такая тесная… — не двигая бедрами, он гладил меня по ногам ладонями — так нежно, что у меня ком поднялся к горлу. — Не спеши… дай прочувствовать. Ты… совсем как девочка… невероятно…

Ком в горле подкатил совсем высоко, грозя разразиться слезами. Как бы я хотела… чтобы он был у меня первым. И последним. Моим… навсегда.

Сука! Я прикусила губу и, не в состоянии больше переносить всю эту нежность и ласки, приподнялась, надавила бедрами и резко съехала по члену вниз, словно заглатывая его своим телом. О да! Физическая боль сразу же затмила душевную. Вот чем надо глушить непрошенные и никому не нужные чувства! Качественным трахом и болью! Как же я раньше-то не догадывалась!

Уперев ладони в мощную грудь мужчины, я зажмурилась, чтобы больше не видеть его лица и сосредоточилась на ощущении заполненности и растянутости внутри. Неужели и сейчас смогу кончить? Неужели я научила себя вагинальному оргазму? Да я с такими способностями пол-университета перетрахаю!

Напрягшись, я запрыгала, заходила бедрами вверх и вниз, скользя по этому великолепному органу, вкушая хриплые и скупые стоны. Запомни это! — интуитивно пыталась впечатать в его тело с каждым скачком и погружением его в себя. Запомни, какая я — твоя «колхозница»! Небось модели твои не такие резвые! Распластываются, небось, неженки, и принимают всё, что ты им даешь, жалобно поскуливая.

— Стой… погоди… Саф… Алина… стой тебе говорят, я… Ох, твою ж… оххх…

Его слова я услышала, как сквозь вату, совершенно на них не отреагировав. Равно как и на руки, пытающиеся сдержать мою бешеную скачку. Слишком далеко меня унесло, слишком высоко я пыталась допрыгнуть вслед за постоянно ускользающим удовольствием.

Так и не допрыгнула.

Зато Игнатьев, судя по всему, отыгрывался за нас обоих. Всё ещё не останавливаясь, я открыла глаза и тут же уперлась взглядом в его зрачки — расширенные и потемневшие. Приоткрыв рот и схватив меня за бедра, он замер в диком напряжении… несколько раз мотнул головой из стороны в сторону… и сорвался, с тяжелым, утробным стоном выстреливая где-то глубоко внутри меня.

Я прыгала на нем до последнего, буквально выдаивая его, словно моё тело хотело оставить себе на память хоть что-то, хоть каплю от этого могучего мужского организма. И только, когда всё закончилось, я поняла, что я наделала.

— О боже… простите меня… я не хотела… — в ужасе я закрыла рот руками.

Теперь он меня точно возненавидит. Мало того, что я не дала ему надеть резинку, он теперь будет думать, что я специально заставила его кончить внутри меня, чтобы залететь от него и потом шантажировать.

— Я… я куплю таблетку, вы не волнуйтесь, я знаю, какую — только надо быстро, уже сегодня!

Слетев с него и с кровати, я начала метаться, собирая вещи и сброшенную одежду. Господи, что на меня нашло? А если я и в самом деле залетела, неужели придется аборт делать?! Я ведь понятия не имею, есть ли такие таблетки и сколько они стоят! А если они опасные? А если они не абортируют, а покалечат плод, и я рожу инвалида? Да я вообще не хочу никого рожать сейчас! Боже, убереги меня!

Только одевшись и натянув колготки, я оглянулась и поняла, что Игнатьев даже с места не сдвинулся. Всё также лежал на кровати — в той же позе, в которой я его оставила. Не прикрылся даже.

В растерянности остановилась, сжимая в руках сумочку и совершенно не понимая, что дальше делать и что говорить.

— Вы же верите, что я… не специально? Мне это также не надо, как и вам.

Моргнув, словно выходя из задумчивости, он резко и глубоко втянул носом воздух.

— Если и специально, то должен тебя разочаровать. А если неспециально — расслабься. Никуда бежать не надо. Я не могу иметь детей — ни с тобой, ни с кем другим. Я — бесплоден, Сафронова. Можешь хоть до смерти меня затрахать — у тебя не получится от меня забеременеть.

— Как… так? — в еще большей растерянности я опустилась рядом с ним на кровать.

Игнатьев равнодушно пожал плечом.

— Обыкновенно. Чего-то там недостаточно для жизнедеятельности сперматозоидов… Я не вдавался в подробности, докторам виднее. Только не вздумай меня жалеть, Сафронова — мне этот казус только на руку. Если бы не бесплодие, я бы всерьез задумался бы над искусственными методами стерилизации. У меня от детского писка критически поднимается уровень озверина в крови, если ты понимаешь, о чем я.

Это было логично, учитывая характер декана, и всё же хотелось расставить все точки над «и».

— И вы не злитесь на меня? Даже за то, что я… ну… в общем…… — я замялась и покраснела, не зная, как соединить в одном предложении всё, что я хочу сказать и местоимение «вы». И в эту самую минуту я поняла, что время перейти на «ты» прошло где-то примерно три половых акта назад. И решилась. — Залезла на тебя… без презервати…

Он не дал мне договорить, резко поднявшись и схватив меня ладонью за шею. Притянул, перекинул через себя, опрокинул на спину и закрыл рот поцелуем.

Тут же разомлев, я отдалась на волю его губам и следующие несколько минут только и делала, что пыталась им соответствовать, да еще воздух в перерывах ртом хватала.