Я усмехнулась себе под нос и покачала головой — вот кто бы мне вчера сказал, что результатом нашего эксперимента будут мои размышления об эротических наклонностях господина декана — ни за что бы не поверила.

— Он улыбается! Улыбается, Алин… — снова зашептали вокруг меня девчонки, возвращая меня к более насущным делам. — Игнатьев улыбается…

Я вскинулась и подняла глаза к невысокой сцене, на которую уже всходил Андрей Федорович, держа картонный стакан с кофе в одной рукой, и тонкий лэптоп — в другой.

— Добрый день, господа студенты! — поздоровался он по-русски, устраиваясь за длинным столом рядом с кафедрой, и тут же перешел на английский, перечисляя планы на сегодняшний семинар: разбор отрывка из средневековой баллады, позднесредневековые особенности рифмы, стандартизация английского языка под руководством королевской академии наук времен Елизаветы Второй…

Мне на все это было наплевать, если честно — открыв от изумления рот, я смотрела на умиротворенное, благостное лицо господина декана и не верила своим глазам. Он действительно улыбался! Не то чтобы прям во все тридцать два зуба, но довольно отчетливо — не спутаешь.

И по мере того, как настроение декана замечало всё больше и больше народа, вокруг нас постепенно нарастал приглушенный, удивленный гул — еще бы! Декан вообще никогда не улыбался — особенно студентам и особенно на лекциях! Его лицо всегда выражало эдакую микстуру высокомерия и язвительного скептицизма, а губы если и кривились когда-нибудь, то в издевательской или торжествующей усмешке, но никогда не в улыбке — тем более, такой простой светлой и искренней!

Может, он просто выспался благодаря моему гипнозу? Или выговорился, вспомнив прекрасную пору детства? А может… получил от меня во сне то, за чем гонялся?

Мои щеки обдало жаром — конечно же от возмущения, а не от того, про что можно было подумать, глядя на меня со стороны. Еще чего не хватало — стать эротическим фетишем мужчины, который меня терпеть не может! Могу себе представить, что он там нафантазировал, этот Игнатьев… Уж наверняка догнал и зацеловал насильно — это как минимум!

Интересно, как это происходило у него в голове? Повалил на пол? Пришпилил к стене? С него станется, извращенец! А впрочем, кто там не извращенец, в этом «высшем обществе»…

Картина, которую я приписывала фантазии господина декана, вдруг вспыхнула в моей собственной голове с яркостью HD-кинофильма, полностью вытеснив реальность.

Я… Игнатьев… та же самая комната для семинаров, что и вчера… я пытаюсь убежать, усыпив его гипнозом, но он просыпается. «Куда пошла? А ну вернись, негодная!» — рычит, вскакивая со стула. В одно мгновение настигает меня сзади и, не давая открыть дверь, вжимает в нее всем своим горячим, большим телом… «Будешь дергаться — отчислю…» — жарко дышит мне в ухо, крепко обхватив меня за талию… А потом резко разворачивает меня, и всё, что я вижу, всё на чем сконцентрировано мое внимание — это его губы. Которые медленно приближаются ко мне и раскрываются, готовые к поцелую…

— Сафронова, ты в порядке? — громкий щелчок пальцев вырвал меня из состояния оцепенелого созерцания лица господина декана. — У тебя такой вид, словно ты сейчас упадешь в обморок.

— А? — я резко выпрямилась, пытаясь проморгаться, чтобы зрение стабилизировалось. — Простите, Андрей Федорович… я задумалась.

— Чтобы задуматься, Сафронова, надо иметь мозг, — криво усмехнулся Игнатьев. — А, судя по тому, что ты тут на последнем семинаре несла, задумываться тебе нечем. Так что не используй, будь добра, этот термин — «задумалась». Говори прямо — замечталась. И, если честно, мне даже страшно представить, о чем…

Со всех сторон раздались подхалимские смешки — народ явно решил, что хорошее настроение декана нужно поддерживать любыми способами, пусть даже за счет булинга одной из них. Даже предательская Кира рядом со мной хихикнула, спрятав голову в плечи.

Но мне было не до обид на подруг и даже на декана. Как он так точно угадал?! Неужели я до такой степени открытая книга, что у меня на лице написано, о чем я «замечталась»?!

И с какого перепуга я об этом в принципе «замечталась»?! Мне что, мечтать больше не о чем, кроме как о губах того, кто меня и за человека-то с трудом принимает!

Продолжая усмехаться, декан поднес ко рту картонный стакан, отхлебнул из него и тут же снял нижней губой оставленную на верхней белую пенистую полоску. Капучино пьет… заторможенно подумала я, не в состоянии отвести взгляда от его настоящих, а не воображаемых губ — как оказалось, достаточно рельефных и выпуклых, чтобы на них задерживалась пенка от капучино.

Боже, неужели я сейчас признаю, что у декана Игнатьева — проклятья моего университетского существования — красивые губы? Куда я дальше скачусь? Соглашусь с тем, что и сам он — не последний урод? Буду умиляться его угловатым, но таким мужественным лицом, крепким подбородком, прямым, породистым носом, делающим его похожим на хищную птицу?

От омерзения к самой себе я передернулась — неужели я настолько убога, что достаточно поманить меня пальцем — причем в бессознательном состоянии! — и я готова расстелиться, наплевав на полное неуважение к себе?

Он ведь только что обозвал тебя безмозглой, если ты не заметила, Сафронова. Выставил на посмешище перед всей группой. И будет продолжать высмеивать при каждой возможности и цепляться по каждому поводу, пока я не выйду из себя и не дам ему повод дать мне пинка из университета.

Словно подтверждая мои мысли, Андрей Федорович вновь обратил на меня своё царственное внимание.

— Tell us what you know about the development of the English tenses, Miss Safronova. Unless of course you lived in your fantasy world for the past two days and never had the chance to read the assigned article…[1]

Конечно же, я прочитала заданную три дня назад статью. Уж что что, а к урокам английского я готовилась как к никаким другим — знала, что на них мне точно не спустят даже самых маленьких прегрешений. Мало того — вчера, когда оправились от шока произошедшего и поняли, что эксперимент с гипнозом оказался неудачным, мы с Кирой и Ренатой налегли на словарь с учебником и устроили вечер интенсивного изучения английского языка — общались между собой исключительно на английском, прочитали и разобрали все вместе огромную статью и под конец устроили Ренате пародию зачета, где она наконец-то смогла преодолеть сопротивление собственных упрямых мозгов и ответила почти на все вопросы правильно.

В общем, сегодня у меня язык Шекспира от зубов отскакивал — хоть саму преподавать отправляй.

Но я отчего-то не отвечала на вопрос господина декана, молча кусая губы и глядя на него со своего места во втором ряду. Что-то мешало мне. Какое-то внезапное внутреннее осознание безнадежности всех моих стараний.

Он ведь не отвяжется от меня, этот говнюк — пока не сделает так, что я сменю направление своей карьеры и не исчезну из поля его зрения. Все было бесполезно — мои оценки уже ниже необходимых для того, чтобы найти хоть какую-то практику в нужных кругах. И дальше будет только хуже. Чем сильнее я буду сопротивляться, чем лучше учиться, тем больше буду бесить «его высочество» своим упрямством.

И это он еще вчерашнее не помнит. А если вдруг вспомнит?

Я с досадой вздохнула — эх, надо было не бредни его про дедушек-бабушек выслушивать, а внушить ему что-нибудь полезное для меня. Например, чтобы отстал! Или еще лучше — заставить его поверить, что я не посредственность какая-нибудь, не «провинциалка из села», а наоборот — юный гений, его любимая ученица и будущая звезда отечественной дипломатии! И вообще, что я тоже из старой дворянской семьи, сбежавшей в семнадцатом в Америке, и называть меня полагается не иначе как «ваше светлость».

Стоп! А что если…

— Shall I assume that you don’t have the answer, Miss Safronova, and mark your participation accordingly?[2] — Игнатьев явно начинал терять терпение.