Наконец, набравшись духу, я спросил:

— Где ты пропадал всё это время?

Виталик ничего не ответил. Он стоял и молча смотрел на меня, а его глаза, казавшиеся мне отсюда какими-то неестественно светлыми, не отступали от моего лица ни на миг.

— Что с вами произошло? Почему вы так долго не возвращались? — вновь спросил я, но ответа снова не последовало.

Виталик безмолвно стоял, и мои глаза, постепенно привыкшие к темноте, стали выуживать из мрака странные детали. Куртка на поисковике была какой-то грязной и слегка облезлой, правый рукав вовсе был разодран. На левой ноге, чуть выше колена, проступало тёмное и большое пятно. В сумраке комнаты я не разобрал, что это за пятно, но выходило оно из широкой дыры в штанине. И какой-то странный запах исходил от поисковика, неприятный, резкий. Запах сырой земли и гнили.

Виталик, всё также молча смотря на меня, вдруг медленно поднял правую руку, поднёс указательный палец к фильтрам респиратора и как бы безмолвно произнес: «Т-с-с-с».

А потом растворился в темноте, на ровном месте. От увиденного я чуть не свалился на пол: ноги подкосились, согнулись, задрожали колени, будто тело моё в это мгновение прибавило добрую тонну. Я впал в ступор, сердце моё подпрыгнуло, кажется, до самой глотки, а по спине встали дыбом все мои волосинки. Я попятился назад и чуть было не потерял равновесие, но вовремя ухватился за раковину справа от себя. Облокотившись на неё почти всем весом и крепко ухватившись, я звонко вдыхал и выдыхал воздух, чувствуя, как с каждой секундой мне становится всё хуже и хуже. Я поднял лицо, посмотрел на своё отражение в зеркале: лицо было бледным, как у покойника, и по вискам проступали испарины пота.

Я старался не потерять сознание, хотя голова у меня закружилась. Крепко ухватившись за раковину, я повертел краны, но вода не полилась. Потом я нервно перекинулся на соседнюю раковину, повертел там, потом на третью, но нигде не было воды. Я понял, что теряю самообладание. Вновь подняв отяжелевшую голову, я посмотрел в зеркало. Второе зеркало, что было в отражении, показывало меня, стоявшего к нему спиной. А в нём – ещё одно, и ещё, и ещё. И так, кажется, до бесконечности. Бесчисленные копии меня пялились друг на друга. И в один момент я увидел, что где-то не в самом дальнем из отражений рядом со мной образовался силуэт, ровно стоящий и смотрящий туда же, куда и я. Я резко обернулся, сбив с раковины керосиновую лампу: она упала и разлетелась на осколки при звонком ударе о белый кафель. Рядом со мной никого не было. Я посмотрел на второе зеркало, и в его отражении всё было примерно так же: я стоял спиной к зеркалу позади и смотрел на самого себя в бесчисленном количестве раз.

Больше мне находиться здесь не хотелось. Вывалился в коридор и пошёл в ту сторону, из которой прибежал раннее. Я направлялся в свою аудиторию. Мне было плохо, и я осознавал, что продолжать дежурство был не в состоянии. Уходить самолично со смены, не предупредив никого, было запрещено, но сейчас мне было всё равно на это. Но когда я вышел на лестничную площадку и стал спускаться, наваждение постепенно начало спадать. Я остановился на ступенях, переждал немного. Стало легче. Выдохнув и облокотившись о стену, я вытер пот с лица. Простоял так некоторое время, а потом вспомнил про оставленное в раскрытых сумках на столе оружие в аудитории.

Я быстро поднялся на четвёртый этаж, нашёл в темноте оставленную открытой дверь и вошёл внутрь, подошёл к столу и впал в глубокое недоумение.

Стол был совершенно пуст, оружие исчезло.

Сейчас мне вспомнились слова Григория. О замкнутом круге. О том, что любое предпринятое действие не приносит какого-либо результата, и всё возвращается на круги своя. Как было раньше.

Спускаясь по ступеням, обессиленный, я именно это и почувствовал: возвращение в первостепенное положение. Оружие вновь пропало, и на этот раз у меня из-под носа. И не само наличие факта об этом выбило из меня всю спесь, а то, что сумасшествие способно не только ментально воздействовать на человека, но и физически воспрепятствовать ему. А в этих стенах, похоже, сумасшествие и вовсе приняло своё собственное физическое воплощение, отделившись от нашего рассудка, как тень отделяется от своего хозяина и начинает жить своей собственной жизнью.

Почему одни видят живые тени и умерших друзей, а другие страдают только от одних кошмаров? Кого сумасшествие выбирает в качестве объекта для удовлетворения своего игрового азарта, постепенно и издевательски изматывая разум своими кознями, а кого оставляет на потом, временно придерживая в поле своего влияния одним лишь ментальным воздействием? Или же, видящие странные силуэты, просто-напросто больше сумасшедшие, чем те, кому снятся только кошмары? Да и может не было там никакого оружия, в той аудитории, а всё это мне просто причудилось?

Я шёл по коридору на втором этаже, а вокруг меня словно всё померкло, приняло абстрактную форму и улетучилось, рассеялось, словно бесконечно долгий мираж. Реально ли всё, что окружает сейчас меня? Реально ли всё то, что происходит вокруг? И реальна ли сама моя жизнь? Все те люди, с которыми я живу здесь? Или это лишь плод моего собственного воображения, или просто обычный сон? Я уснул тогда, четыре года назад, и до сих пор никак не могу проснуться. Или может я умер, и всё это – ад?

Возле моей аудитории сидел караульный. Завидев меня, он встал и пошёл куда-то, а я даже не обратил на него внимания. Зайдя в аудиторию, я молча прошёл к своему матрасу. Сейчас здесь было светлее, намного светлее. Сюда принесли пару керосиновых ламп, и в их свете мой новый сосед читал какую-то книгу. Когда я вошёл, он прекратил это дело, молча проследил за мной. И когда я лёг, сказал:

— Ты словно на том свете побывал. — Григорий изучающе осмотрел меня. — На тебе такое лицо, будто ты увидел что-то такое, что должно было превратить тебя в камень. Горгону Медузу увидел. Но она не завершила задуманное, или же сделала это лишь наполовину, — усмехнулся студент.

— Я ничего не понимаю… — лёжа на спине и уткнувшись глазами в потолок, устало произнёс я.

— Это вполне нормально, — вновь усмехнулся Григорий.

— В том-то и дело… Я не понимаю, где нормальность, а где нет. Кажется, я вовсе запутался… — монотонно проговорил я.

— Ну так распутайся, — в таком же позитивном тоне сказал мой сосед.

Я посмотрел на него. Григорий сейчас выглядел бодро. Даже больше: он был немного счастлив, хотя я не понимал, почему. Под его рукой лежала книга.

— Что читал? — спросил я.

— А, книжку одну. Там по сюжету оружие тоже имеет душу. Оно устанавливает со своим носителем духовную связь, но не умеет напрямую контактировать с ним. Только наделённые особым даром люди могут делать это. Они способны слышать мысли оружия, а те понимают их, и между ними образовывается контакт.

— Чушь какая-то…

— А мне понравилось. Необычная идея. Мне нравится именно она, ведь в книге никто, кроме главного героя, изначально не умел устанавливать эту связь со своим оружием. Этот дар же приобретённый. Да и главный герой не разобрался в этом сразу, когда приобрёл его, а считал, что он… ну, поехавший, что ли.

— Как же мне это знакомо…

Григорий положил книгу на тумбочку, после чего лёг на матрас.

— Как смена прошла? — спросил он.

— Просто паршиво… — сухо ответил я.

— Я думаю, паршивая смена куда лучше такого заточения… — он вздохнул.

— Ты знал, на что идёшь. Но видимо не знал, что можешь потерпеть неудачу.

— Нет, я всё прекрасно знал, но я пошёл на этот риск, потому что у меня больше не было сил... — Григорий подложил обе руки под голову и устремил взгляд в потолок.

— Ты боишься этих теней, которые видишь? — спросил я, тоже глядя в потолок.

— Да, — не сразу ответил он.

— А ты веришь тому, что ты видишь? — не глядя на него, задал я вопрос.

Он ответил не сразу. На какое-то мгновение в комнате повисла тишина, и вопрос мой словно витал в воздухе. Я не видел, обдумывает ли Григорий свой ответ, с каким выражением лица он лежит, но я словно чувствовал, что вопрос проник глубоко в него. И ответ он пытается выискать ещё глубже. Наконец сосед сказал: