Мне нравилось находиться здесь в те немногочисленные мгновения, когда устраивали общий сбор. Причины для этого были разные, и хоть нынешняя была внезапной и тревожной, я всё равно испытывал определённое наслаждение. И сейчас, в лёгком и приятном опьянении, оно чувствовалось острее.

Наконец, когда последние студенты зашли внутрь, размещаясь уже не за столами, а на ступенях рядом с ними, где было свободно, двери закрылись и вниз с противоположной от меня стороны спустился Виктор Петрович в сопровождении Андрея. Поисковик вышел к центру, небрежно положил – почти бросил – рацию на стол, за которым сидело наше начальство, окинул всех сидящих взглядом и без лишних предисловий начал:

— Ситуация у нас следующая: часть оружия, немалая часть, была вынесена из хранилища и спрятана неизвестно где. Кто и как, а главное – зачем? – мы не знаем. Думаю, ни для кого не является секретом, зачем в нашем хранилище находится такое количество оружия и для чего мы его используем. Подобный инцидент вызывает не только настороженность, но и всецелую озабоченность, если даже не тревогу. Тем более с учётом нынешних обстоятельств. — Виктор Петрович замолчал и скрестил руки на груди, осматривая всех. В большой аудитории повисла тишина, не было слышно ни единого шороха, будто все были намертво привинчены к своим местам. Никто не шептался, даже когда старый охранник закончил. Выдержав паузу, он продолжил: — Уверен, каждый из вас понимает всю сложность нашего положения. Все те меры, которые мы ужесточили, направлены на то, чтобы сохранить стабильность здесь. Чтобы мы могли выстоять в этот сложный период. Но данный случай наталкивает меня на не очень хороший прогноз, если всё это заранее не разрешить. — Виктор Петрович сделал шаг вперёд, облокотился о стоящий перед ним стол руками, смотря не на сидящих за ним, а наверх. — Поэтому тому, или тем, кто сделал подобное, настойчиво советую немедленно встать, сказать, где оружие и вернуть его. Если это будет сделано сейчас, здесь, на добровольной основе, то тяжесть наказания будет смягчена. Этот человек, или группа лиц, должны будут пояснить мотив своего поступка и принести, как минимум, раскаяние за него. За ту непозволительную безответственность, с которой они пошли на это.

Охранник снова замолчал, выдерживая паузу; в аудитории вновь сгустилась тишина – плотная, в которой медленно наэлектризовывается воздух. Я почувствовал это, почувствовал кожей. Сидевший рядом со мной студент как-то нервно теребил себя за щёку. Может, это был он? Он взял оружие, вынес его и спрятал, а сейчас сидел, чуть ли не ёрзая на месте, чувствуя страх и испытывая огромную неуверенность, чтобы встать и признаться в этом. Я бы и сам не смог сделать это, тем более когда Виктор Петрович пронзительно шныряет своими серыми, волчьими глазами по заполненным рядам, а его голос отдавал строгим железным тоном. Его все слушали, внимали ему, и никто не осмелился издать и звука. Сидевшая за столом профессура тоже молча смотрела на проступающие кверху ряды. Они прорезали поток студентов впереди пристальными взглядами. Будто бы сейчас был итоговый экзамен, и они тщательно выслеживали тех, кто полез за шпаргалкой.

Ответа так и не последовало. Виктор Петрович как-то недобро улыбнулся: едко, зло. Он сделал шаг назад и сказал:

— Что ж, хорошо. Я уверен, что этот кретин, — охранник сделал интонацию на последнем слове, — сейчас находится здесь. Он думает, что сможет остаться в тени, но ошибается. Уверен, среди вас есть и те, кто знает об этом человеке, но не хочет говорить об этом. Возможно, думает, что это будет уже донос, крысятничество, но я вам так скажу: укрыть говнюка будет считаться большим преступлением. Это будет уже соучастие в преступлении. И за это тоже придётся нести ответственность.

— Виктор Петрович, — раздался за охранником голос ректора. Она обратилась к нему со спокойным, дипломатическим тоном, — несомненно, это происшествие несёт за собой огромную опасность, а поступок является вопиющим нарушением правил нашей общины, по сути – посягательством на всеобщую безопасность. Но следует соблюдать умеренный такт в отношении…

— Да плевать я хотел на этот такт! — оборвал ректора охранник. — Как и на этикет, и на нормы приличия! Давайте уже будем смотреть правде в глаза и называть вещи как они есть, а людей, которые совершили преступление, тем самым подвергнув всех нас большой опасности, – соответствующей терминологией. Сейчас не время для так называемой «университетской этики».

— Я согласна – ситуация сложная, и она подталкивает к оперативному решению проблемы, — ответила ректор. — Но опять-таки повторюсь: нам нужно проявлять хоть какую-то сдержанность в риторике. В противном случае мы можем обменяться оскорблениями, а тот, кто совершил преступление, так и останется не найденным.

— Я вам не дипломат, и не политик, уважаемая ректор, — обратился к ней Виктор Петрович. — В мои обязанности не входит соблюдение этики. Я вообще считаю, что эта вещь является вторичной в подобных ситуациях. А тем более, когда стоит вопрос самого нашего существования. Если у дипломатии было время – оно было в прошлом, когда было между кем договариваться. Сейчас же мы с вами одни, договариваться не с кем. Те твари, которые штурмуют наши стены, клали на любую дипломатию, на этику тоже. Для них понятен только один язык – грохот выстрелов. Они их останавливают, пули их останавливают. Это и играет значение в нынешней ситуации. Поэтому, — он сделал шаг вперёд. — спрашиваю ещё раз, и пока делаю это по-хорошему: кто из вас взял тайком оружие из хранилища? У вас есть возможность сейчас вернуть его, всё исправить. Признайтесь и закончим с этим.

Охранник вновь выдержал паузу. Студенты стали перешёптываться между собой. Я окинул всех взглядом. Среди почти трёхсот студентов сейчас сидит один, кто совершил кражу. Один единственный, кто хоть и совершил это в компании с кем-то, кому смог запудрить голову, но сам является организатором преступления, его сподвижником. Кража не только оружия, но и чего угодно из хранилища является недопустимым. И подобное можно расценить как предательство, а на совершившего его – повесить соответствующее клеймо. И поэтому в душе я полностью поддерживал Виктора Петровича и не принимал нейтральную, можно сказать примирительную позицию ректора. Не время сейчас для всяких там этикетов.

Шёпот не стихал, перерастая в гомон. Он поднимался к потолку, отталкивался от стен и наполнял собой всё помещение.

— Соблюдайте тишину! — крикнул один из профессоров.

Его мало кто послушал. Продолжали гудеть голоса, и когда время для раздумий вышло, Виктор Петрович снова вышел вперёд:

— Ну так что? С поличным, или же по-плохому? — Все замолчали, снова наступила тишина. Мне казалось, что эта переменчивость сродни той, что наблюдается, когда стоишь на стене. Я вспомнил слова Романа про туман, про его живое воплощение. Сейчас же смена гомона и тишины почему-то мне напомнила об этом. Виктор Петрович подождал, но никто так и не встал, не признался в содеянном. Все боялись. — В общем, до тех пор, пока не будет выявлен вор, в университете наступает комендантский час. После десяти вечера каждый, кто закончил смену, должен будет запереться в своей аудитории и пробыть там до следующего утра. Ваши проблемы, если кто-то не успел пойти в туалет. Патрулировать коридоры будет дополнительная смена дозорных. Нарушителей будем отводить вниз и запирать в подсобке. Если вы не хотите добровольно выдать вора, то тогда придётся отгребать всем.

— По какому праву вы решаете, кому жить, а кому нет? — раздался откуда-то из толпы сидящих вызывающий голос. Я посмотрел туда, откуда он исходил. Это был парень, одетый в кожанку. Тот, кого я видел вчера ночью в обнимку с девушкой. Сидел он в центре, в самой гуще. — Вы, случаем, не попутали тут? Палку перегибаете, не?

— По какому праву? По праву военного, мать твою, времени, — грозно ответил Виктор Петрович. — Слышал про коллективную ответственность? Например, в армии так было. Накосячил один – отгребает вся рота. И так пока не уяснится, что ошибки одного очень дорого могут стоить целой группе. Но в нашем случае нет никакой ошибки. Мы имеем дело с настоящим преступлением – воровством! А это наипоганейшее из всех других преступлений. Трусливое и подлое.