Он делает это так неожиданно, что мой смех обрывается. Вздрагиваю и закрываю глаза от прострелившей тело молнии.

— Ты слаще… — шепчет Егор, и я сама не понимаю, как оказываюсь сидящей у него на коленях.

Мои ноги обнимают узкие бёдра, а я цепляюсь за твёрдые напряжённые плечи и плавлюсь от горячих неистовых поцелуев, покрывающих мои губы, щёки и шею.

— Сладкая… крышесносная… невероятная…

Руки торопливо скользят по телу, губы обжигают ключицы, и я каждой клеточкой чувствую их жадные прикосновения. Мы дышим так тяжело, что от нашего дыхания нагревается воздух.

Егор отстраняется всего на мгновенье, и с меня слетает футболка, а спортивный бюстгальтер оказывается задранным до горла.

Я вздрагиваю и выгибаюсь, когда мягкие губы вбирают в себя напряжённый сосок, а немного грубоватые пальцы сжимают и поглаживают мои бёдра.

Тело прошивает острыми иглами, внизу живота всё скручивается и нестерпимо сладко тянет, и я задыхаюсь от неотвратимого желания утолить этот голод.

— Егор… Егор… — шепчу, пытаясь что-то ему сказать, но мысли не формулируются во фразы, и я только жадно хватаю ртом воздух, теряясь в сумбуре мыслей, чувств и ощущений.

Горин впивается в мой открытый рот страстным поцелуем, крепче прижимая меня к себе, и через секунду я чувствую под спиной мягкость шерстяного покрывала.

Ловлю остатки разума, но ничего не могу оттуда выцепить, поэтому хватаюсь за единственное, что ещё хоть как-то плавает на поверхности розового киселя, бывшего когда-то моим мозгом, и шепчу:

— Нееет…

Егор нависает надо мной и, продолжая целовать, жарко шепчет в ухо:

— Я ничего не сделаю… Ничего… плохого… Не бойся… Только не бойся…

Острые, как иглы, поцелуи оставляют горящую дорожку от груди к животу, заставляя стонать и окончательно терять связь с реальностью.

Горин на миг сжимает и приподнимает мои бёдра. С меня слетают домашние спортивные брюки, и голые ноги обдаёт прохладой.

Трясущиеся колени тут же раздвигают твёрдые руки, а внутреннюю поверхность бедра обжигает поцелуем. Я задыхаюсь, дрожу и впиваюсь в края покрывала немеющими пальцами.

Мне страшно, но я уже не контролирую ситуацию, отдаваясь во власть сильных настойчивых рук и горячих нежных губ.

Поцелуи спускаются всё ниже и кажутся острыми болезненными укусами, а ноги сами раздвигаются ещё шире, позволяя делать со мной абсолютно всё.

Не выдерживаю и начинаю стонать в голос.

Твёрдая ладонь закрывает мой рот, заглушая стоны, а всё тело вдруг пробивает оглушительный разряд, когда мягкий горячий язык будто ошпаривает меня прямо в самом центре желания и проходится снизу вверх, бесстыдно раскрывая меня для самых откровенных ласк.

Голова бестолково мечется по кровати, и я выгибаюсь дугой, когда меня обжигает новый поцелуй… И ещё один…. И ещё…

А потом внутри поднимается тугая тягучая волна и сметает меня, заставляя вырываться и кричать от невозможности нахлынувшего удовольствия. Меня трясёт так, что я не могу дышать.

Спасительные губы накрывают мой рот, вдыхая такой необходимый сейчас воздух, а чуткие пальцы нежно скользят по телу, заставляя вздрагивать от нисходящих разрядов тока.

— Ромашка… Пожалуйста… Возьми его… Погладь… — шепчет Егор в губы, берёт мою руку и тянет на себя.

В мою ладонь утыкается что-то очень твёрдое, большое и горячее. Мозг не реагирует на раздражители, и я послушно сжимаю пальцы, а большая жёсткая ладонь накрывает их сверху, не давая соскользнуть.

Егор двигает мою руку всё быстрее и быстрее, и вдруг вжимается лбом в мою шею, несколько раз коротко вздрагивает, судорожно стонет, и на мой живот капает что-то горячее и влажное.

Горин тяжело дышит, отпускает мою руку и, оперевшись на локти, жадно зацеловывает моё лицо.

— Никому не отдам… — шепчет он. — Милая… добрая… нежная… чувственная… страстная… горячая… невинная… Только моя…

Медленно прихожу в себя, открываю глаза, пытаясь сфокусироваться, и таращусь на Горина.

— Егор?.. — выдыхаю испуганно.

В теле ещё гуляют остатки сладкого удовольствия, но мозг уже возвращает сданные было позиции, и сердце пронзает острая стрела страха. Осознаю, что только что произошло и не знаю, начинать биться в истерике, или всё ещё поправимо, ведь, по сути, прямого контакта не было.

Горин крепко обнимает меня и перекатывается на спину. Я оказываюсь лежащей на нём. Мы голые! Оба голые! Упираюсь в крепкую грудь и пытаюсь приподняться.

— Ромашка, прошу… Мы просто полежим… — шепчет Егор, притягивая меня обратно. — Ничего ведь плохого не сделал. Обещание не нарушил… Просто сил уже не было держаться…

Испуганно ело́жу по Горину, пытаясь сползти, а он вдруг закрывает глаза, напрягается и сглатывает, и я понимаю, что между нами опять что-то растёт и каменеет.

— Просто полежим… — с трудом повторяет он. — Не шевелись… пожалуйста…

Замираю и тихо лежу, пока Егор борется с вновь накатившим возбуждением. Судя по лицу, это у него получается плохо. И в какой-то момент я с визгом взлетаю и оказываюсь лежащей на кровати. Горин быстро закутывает меня в покрывало, оставляя снаружи только часть лица и макушку, и прижимает меня к себе.

— Может, так будет легче… — стонет он, судорожно сглатывая. — Ты теперь пахнешь ещё… более одуряюще… Меня будто афродизиаком накачали под завязку…

Молчу, лежу, боюсь пошевелиться. А то, если так на него действую, в момент лишусь невинности, а Горин даже в сознание не придёт… накачанный мной, как афродизиаком…

Пока Егор справляется с собой, у меня есть время подумать. Разум восстановился ещё не полностью, рецепторы остро реагируют на близость сногсшибательного парня, но кое-какие мысли уже начинают проскакивать в голове.

Что именно сейчас произошло, я, естественно, понимаю. Не до такой уж степени я наивная. Детдом оставляет мало места для фантазии. Но одно дело — слушать в кровати после отбоя рассказы девчонок об их интимном опыте, причём иногда в таких подробностях, что у слушателей в процессе краснеют не только щёки, но и уши, и шея. И совсем другое — испытывать всё это на себе.

Тело будто парит в невесомости, мышцы приятно подрагивают после пережитого напряжения, и немного колет пальцы на руках и ногах. Внизу живота разливается медовая патока — сладкая и тягучая, и вдалеке, будто бы на горизонте, ещё полыхают зарницами слабые отблески отшумевшей грозы.

Кто бы мне сказал ещё утром, что я позволю Горину перейти все крайности… Почти все… Хотя, возможно, к этому всё и шло. Учитывая наше стремительное сближение за прошедшие две недели, когда от одних только прикосновений и поцелуев обоим рвало крыши так, что непонятно, как мы вообще находили силы останавливаться.

— Ромашка… — хрипит Егор.

Вздрагиваю и приподнимаю голову. Нет, легче ему не стало. Взгляд такой же тёмный и острый. Он будто ест меня своими глазами. Прямо так, без ножа и вилки.

— …Мне, наверное, лучше уйти, — говорит он, и, видя мой растерянный взгляд, добавляет: — Только не надумывай себе ничего, ладно? Ты самая… самая хорошая, красивая, и ты…

Голос Егора дрожит, в нём слышится неуверенность, которая так не вяжется с образом насмешливого и самоуверенного мажора. А потом его взгляд опускается на мои губы, и я замираю, чувствуя, как неистово колотится его сердце под моей ладонью.

Горин сглатывает, закрывает глаза и выдыхает:

— Ты даже не представляешь, что я к тебе испытываю. Меня всего перекручивает… от счастья, злости, желания, страха… Чёрт, я ревную тебя даже к одногруппникам, едва подумаю, что ты им улыбаешься.

Он смотрит на меня, и в этом взгляде столько всего намешано, что я боюсь даже дышать. Егор резко протягивает руку, зарывается пальцами в мои волосы и притягивает меня ближе.

— Ты сводишь меня с ума, — он держит так крепко, будто боится, что я его оттолкну. — Но если я сейчас не уйду… то окончательно съеду с катушек и возьму то, что итак считаю своим.

Горин наклоняется и замирает над моим лицом. Тяжёлое дыхание горячей волной касается моей кожи, вызывая волны мурашек, и я невольно закрываю глаза. Он не должен видеть, как меня предаёт мой взгляд, как тело кричит о желании, с которым рациональный мозг ещё не готов смириться.