Голод. Он её преследовал долго. Годами. Пока не вышла на службу… Она помнила, как пахла чужая еда: восхитительно и безумно недоступно. Чесноком, сливочным маслом, чуть-чуть укропом и копченостями. Светлана не поняла, откуда на агонирующем десять лет назад побережье Балтики взялись сливочное масло и копчености. Она осторожно приоткрыла глаза, принюхалась и поняла, что это всего лишь господа хвостомойки решили ужинать. А у неё нет денег, кроме долгов. Желудок, казалось, присох к спине. Кто там говорил, что сон заменяет еду? Светлана не помнила, но снова плотно закрыла глаза и изобразила сон. Громов же догадается разбудить её, когда Агриппина Сергеевна принесет одежду? Скорей бы.

Действие мази сошло на нет, и теперь было просто приятно тепло под одеялом, пропахшим корицей и бергамотом. Светлана старалась не думать, что это запах Александра. Еремеевича, конечно.

— Светлана Алексеевна, ужинать будете? — мягко, совсем по-домашнему спросил Громов.

Она сглотнула.

— У вас дыхание изменилось — значит, вы проснулись.

Заскрипел ножками по полу стул — Громов, кажется, встал.

— Я выйду ненадолго, чтобы вы могли привести себя в порядок. Уборная по коридору направо — там не заблудитесь. Владимир уже ушел, сейчас тут только мы с вами, да меняющиеся на ночь городовые на своей половине.

Он вышел в залу, давая Светлане возможность выбраться из плена одеяла и, накинув шлафрок, привести себя в порядок. Умываясь и тщательно разглядывая себя в небольшое зеркало над умывальником в уборной, Светлана вздохнула — краше в гроб кладут: бледная кожа, тени под глазами, волосы слиплись сосульками. Еще и живот то и дело урчит, требуя еду. И почему ей не дана бытовая магия? Почему ей проще уничтожить всех случайных свидетелей её растрепанного вида, чем привести себя в порядок?

Ответ был прост: потому что она нечисть по происхождению. Сейчас даже выглядит соответственно. Она пятерней, как могла, пригладила волосы и, шаркая ногами в огромных для неё туфлях, вернулась в кабинет.

Громов сидел за своим столом, быстро просматривая какие-то бумаги. Его глаза цепко пробегались по записям, брови привычно хмурились. Пальцы иногда задумчиво тарабанили по столешнице незнакомую Светлане мелодию. К торцу стола Громов уже заранее заботливо придвинул кресло. Светлана представила: сколько «холер» из него вырвалось, пока он это делал. Вот же… Она и стуле бы посидела. За окном было темно. Дождь почти стих. Во всем здании царила удивительная, приятная тишина — сближающая тишина, когда можно говорить шепотом и переглядываться в полумраке, как когда-то в приюте. В кабинете горела лишь лампа на столе, создавая приятный островок света. На краю стола что-то стояло, накрытое салфеткой. Чесноком и жареной картошкой пахло до одурения.

Заметив Светлану, Громов воспитанно поднялся со стула:

— Светлана Алексеевна, чудесно выглядите.

Вот кто чудесно выглядел, так он: растрепанный, какой-то безумно домашний в сорочке с закатанными по локоть рукавами, со спущенными с плеч подтяжками, в серых, мягких, откровенно помятых штанах.

— Это не так, — возразила она. — Но все равно спасибо.

— Не за что, Светлана Алексеевна. Присаживайтесь, прошу. — Громов рукой указал на кресло. — Чем будете ужинать?

— А что есть? — Светлана опустилась в кресло, тут же подтягивая ноги под себя. Громов как-то странно посмотрел на неё. Светлане пришлось извиняться, пряча свои голые ноги под полы шлафрока: — простите, вечно я на наших встречах выгляжу нелепо.

Громов, направляясь к дивану, спиной к Светлане сказал:

— А мне нравится — вы чудесны, как я уже сказал. Вы всегда на наших встречах необычайно домашние.

Пока она собиралась с мыслями, чтобы хоть что-то ответить, Громов, подхватив с дивана плед, укрыл им Светлану.

— Вот так будет лучше. И из еды есть борщ, есть селянка, — сказал он, поправляя плед и не допуская ни грана бестактности. Ни одного непозволительного прикосновения, ни единого лишнего движения. Она не боялась, что он сейчас возьмет и завладеет её рукой, как делал Мишка постоянно. Или даже поцелует. Рядом с Громовым бояться было нереально.

— Что? — переспросила Светлана. Она пропустила мимо ушей все, что он сказал. Он был так близко, обдавая ароматом бергамота, а сердце не екало, в животе не порхали бабочки, и голова не кружилась, зато было необычно спокойно. Настолько спокойно, как… дома. Когда не ждешь подлости, когда не надо бояться, когда не надо следить за словами, когда примут любую: лохматую, неумытую, заспанную — абсолютно любую.

Громов повторно сказал, выпрямляясь и тут же белея от боли:

— Есть борщ и селянка. И то, и другое вкусное — Владимир перед уходом домой снял пробу.

А Громов, получается, все это время сидел голодный и ждал, когда она проснется. Чудесная нечисть.

— Будете селянку? Половой, доставивший её, расхваливал, что сегодня получилось необычно вкусно. Это такая густая похлебка с разным мясом, копче…

Светлана сглотнула голодную слюну и перебила:

— Буду!

Он достал из-под салфетки горшочек с аппетитно пахнущей похлебкой, придвинул к Светлане вместе с хлебной тарелкой, потом подал ложку и улыбнулся, словно его заботы было мало. Себе он тоже взял горшочек, только с борщом, и принялся аккуратно, но довольно быстро есть после короткой, безмолвной молитвы. Светлана же наслаждалась селянкой: пряной, острой, копченой, с кислинкой, с длинными нитями вареного лука, с каперсами и маслинами. Вкусно до безумия, но хотелось, если честно, картошки, которой до сих пор одуряюще пахло.

— Александр Еремеевич, может, пока едим, обсудим, что удалось узнать за последнее время?

— Если это вам не испортит аппетит…

— Мы это вроде в прошлый раз уже обсудили.

Громов весь подобрался и нахмурился — даже тени за их теплым кружком света, казалось, подтянулись:

— Что ж. Что именно вы хотите узнать?

— Например, что пророчил Матвей. Вы знаете, что он Лапшиной кричал о том, что Дмитрий мертв? — Она грустно улыбнулась и добавила: — он кричал об этом еще задолго до Сосновского.

Громов поморщился:

— Вот оно как… Нет, об этом я не слышал — Матвей очень шустрый юродивый, за ним и его пророчествами не поспеть. — Он как-то очень яростно принялся доедать борщ.

— Матвей сейчас где?

Громов совсем невоспитанно облизал ложку и отложил её в сторону:

— Сбежал. В который раз. А про то, что он кричал сегодня… Он перечислял имена и возраст. Наталья — семь. Мария — пять. Дмитрий — восемь, Елизавета — тринадцать…

Светлана отвлеклась от селянки, горшочек с которой поставила себе на колени:

— Если Наталья и Мария — это о княжнах, то получается, что он кричал о событиях двадцатилетней давности.

Громов подтвердил:

— Когда еще император Павел правил. Получается, что и их водили на капище.

— И они вернулись оттуда живыми.

— А десять лет назад на капище повели Дмитрия и Елизавету. Она самая старшая свидетельница ритуала, Светлана Алексеевна.

Она уткнулась в горшочек с селянкой, демонстративно принимаясь есть. Громов задумчиво посмотрел на неё, но промолчал. Впрочем, отмолчаться она не смогла:

— Александр Еремеевич, вы не знаете, в Сосновском в ночь убийства были зарницы?

— Увы, не знаю. Городовым не удалось найти свидетелей этого. Удивительное дело, ведь была Всенощная. Кто-то бы да заметил зарницы. Что-то еще?

Светлана поняла, что подошла крайне близко к опасной теме и неуклюже поменяла её:

— А… Вы ведь Волкова специально отправили в Ольгинск, чтобы не мешал расследованию? Возможного убийцу в Сосновском мы вроде бы вычислили, но ведь еще есть Волковы, которые замешаны в этом деле.

— Да. Сейчас в Ольгинске безопасно. Кромешник, который пять лет назад расследовал это дело, может, и сгинул тогда, но сейчас баюша в Калачёво — Михаилу Константиновичу ничего не грозит. Иначе бы я сам поехал, а не отправил бы Демьяна.

Светлана вскинулась:

— Почему вы решили, что кромешник сгинул? Ничего подобного Лариса не говорила.