— Кошка. — Громов встал, протягивая руку Светлане. — И берендей.

— Что? — она выпрямилась, старательно игнорируя грудь и живот пристава в завитках черных волосков, уходящих под форменный ремень брюк. Волоски! Фу! Громов не был первым, кого она видела без одежды, но точно первым, кто так не следил за собой. Хотя живот у него был поджарый, ни капли жира, да и грудные мышцы хорошо развиты, как у атлета.

— Это кошка, Светлана Алексеевна, уж поверьте. И вы правы — она заслужила шанс на жизнь.

И прежде, чем Светлана спросила: какие резоны у Громова спасать кошку, — он развернулся к ней спиной, положив руку на кобуру и старательно оглядываясь. Вся спина у него была в длинных, беспорядочных шрамах. Точно. Разжалованный. И сосланный в их глухомань.

— Светлана Алексеевна, пойдемте. Тут где-то берендей сумасшедший ходит.

Она кивнула и пошла за ним — он же не знает то, что знает она. И не сказать, что берендей уже ушел — признаваться в превышении ранга она не будет. Уже необычно то, что он не стал уточнять о якобы услышанном крике: «Спасите!». Ничего, барышни — существа нервенные, им чего только не слышится в шорохах листвы и кошачьих стонах. Только почему-то казалось, что Громов в это не поверит.

Пристав молчал почти всю дорогу, и это нервировало: он не спрашивал, хотя и должен был, что же на самом деле слышала Светлана. На него это не походило. Она сама не выдержала — начала осторожную беседу, сперва на безопасную тему:

— Александр Еремеевич…

— Аюшки? — он вздрогнул и обернулся на Светлану, словно она его отвлекла от каких-то важных размышлений — его брови совсем сошлись на переносице. — Вы устали? Я слишком спешу?

— Нет, Александр Еремеевич, я лишь хотела вновь вас попросить: не откапывали бы вы алтарную плиту. Не будите Лихо. Не поверят кромешники в вашу версию с мизогинией.

Громов, кивнув не удивленным его видом помощникам, чтобы они присоединились к ним со Светланой, криво улыбнулся:

— Зато поверят в попытку выслужиться. Не берите в голову, Светлана Алексеевна, вас их неудовольствие не коснется.

Ей так и хотелось сказать: «Да разве дело в этом!» — только она воспитанно промолчала. Момент для разговора был упущен — Громов отвлекся на Петрова, быстро отдавая ему новые распоряжения.

Потом… Потом все было как в беспамятстве. Возвращение в город. Вечный нудный дождь. Реки мутной воды, несущиеся по дорогам — кое-где колеса магомобиля полностью уходили под воду. Пустые улицы. Боль в пытающихся зарубцеваться эфирных каналах. Разрастающийся огонь в правой руке — челюсти у баюши были дай бог каждому, и, пока Петров не видел, кровь она высасывала в попытке выжить крайне болезненно. Указательный палец у Светланы распух и посинел, так что потом придется раскошелиться на уже человеческую целительницу для самой себя.

Кажется, Светлана, выходя из магомобиля, забыла попрощаться с Петровым, хотя точно поблагодарила его. Озноб в теле нарастал толчками, то отпуская, то набрасываясь по новой, так что пальцы дрожали. Но все это было неважно — баюше было в разы хуже.

Светлане повезло: сама хозяйка ветеринарной больнички госпожа Юлия Романовна Ерш оказалась на месте. Она сразу же принялась поддерживать баюшу целительской магией, выравнивая её жизненные показатели, пока её помощница ножницами кромсала сорочку Громова, высвобождая кошку.

Юлия Романовна сурово сказала, рассматривая раны и что-то пальцами проверяя в глубине:

— Нужна операция. Гарантий, что кошка её перенесет, никаких. Выхаживание будет долгим и тяжелым. Сразу говорю, что проще усыпить.

Светлана твердо сказала:

— Сколько будет стоить лечение? — Усыплять баюшу она ни за что не будет.

— Полуимпериал точно. Возможно, окончательная сумма достигнет империала. Кошка непородистая, подумайте еще раз — сумма на лечение уйдет большая. Потребуется много редких зелий.

Светлана безропотно достала кошелек и пятирублевку из него.

— Я с большими суммами не хожу. — На самом деле синенькая в кошельке была её единственной ассигнацией на данный момент. Светлана собиралась на неё купить новые ботинки. Хотя это всего половина стоимости ботинок. Один ботинок, который все равно так не продадут, и жизнь баюши? Выбора-то нет. Через три недели выплатят жалование, тогда и купит обувь. — Вы даете рассрочку? Для начала пяти рублей хватит?

Ерш кивнула:

— Хватит. — Она подхватила кошку и пошла прочь из приемного холла, отдавая распоряжения своей помощнице: — Ирочка, данные запиши, особливо нумер телефонный для быстрой связи — мало ли что с кошкой случится. И оплату прими. Я пошла мыться. Ну-с… С Богом.

Оформив все бумаги, оставив номер служебного кристальника и отдав синенькую, Светлана отрешенно пошла прочь. Ей еще на службу надо вернуться. Она зябко передернула плечами, рассматривая в окно больнички продолжавшийся дождь. Плащ она оставила в парке на поляне, зонт был при Громове, денег на извозчика не было. Придется тащиться в управу под дождем.

Удивительное дело — Петров её так и ждал в магомобиле: сидел за рулем и тайком от пристава смолил папироску. Увидев на крыльце Светлану, он выскочил из салона и открыл перед ней дверцу:

— В управу?

— В управу, — улыбнулась Светлана. Она всем хвостомойкам свечи за здравие поставит — только за то, что они необычайно, как говорил Громов, хорошие.

В управе было все так же промозгло, тихо и пусто. Неприсутственный день — праздник же. Воняло влажными деревянными полами, пылью, которую неаккуратно смахнули, просто подняв её в воздух — за Ивашкой такое водилось, — и кисло суточными щами из ближайшего трактира «Чепуха» — Ерофей Степанович, письмоводитель, был страстным поклонником кулинарного таланта их повара. От самого Ерофея Степановича уже попахивало водочкой — по его словам, такой супец, окромя водочки, ничем иным запивать и нельзя. Меру он знал, и больше шкалика в обед, не употреблял. Богдан Семенович, глава управы, на такое закрывал глаза, Светлана же на дух не переносила Ерофея Степановича — это отвратительно, выпивать на службе. И вообще выпивать. Старый, седой, с огромной лысиной и пышными бакенбардами английского типа, вышедшими из моды в Великую войну, с всегда идеально выглядевшим мундиром и пальцами в чернильных пятнах, Ерофей Степанович ни к чему не стремился, оставшись навсегда в чине коллежского секретаря. Жил он один, жалования ему хватало, ответственности, которая приходит с чинами, он боялся, как черт ладана. Почерк у него был перфектный — даже у учителя каллиграфии, обучавшего Светлану, не было такого почерка. Пишущих машинок Ерофей Степанович не признавал, и всю документацию вел от руки, с чем Богдан Семенович давно смирился. Зато заклинание копирования, единственное, что освоил со своим пятым, низшим рангом Ерофей Степанович, у него получалось легко и словно играючи. Светлана на ходу поздоровалась с письмоводителем, заметив, как тот судорожно стащил с плеч плед, укутавшись в который он до её прихода сидел. Она не стала выговаривать, как обычно делал Богдан Семенович — сейчас сама с удовольствием закуталась бы в плед и прислонилась бы к печке, только топить еще было запрещено. Светлана на всякий случай уточнила, были ли сегодня просители: несчастья не выбирают день, чтобы случиться, — и дождавшись отрицательного ответа от письмоводителя, направилась на второй этаж в кабинет. Уже у лестницы её догнал дребезжащий голос Ерофея Степановича:

— Погодите-с, вспомнил. К вам заходила некая Дарья Ивановна Лапшина. Сказала, что по личному делу, и заявление писать отказалась.

Светлана обернулась на вновь кутающегося в плед поверх чиновничьего мундира старика:

— Она что-то еще говорила? — В висках разгоралась головная боль, и думать о просителях не хотелось. Сейчас бы домой, только службу не оставишь из-за Мишеля. Чтоб княжичу сейчас икалось в его Волчанске, и булка в горле комом встала. Или хотя бы шампанское попалось невкусное.