— Сказала, что зайдет еще раз.

— Спасибо, Ерофей Степанович. Я буду у себя. Если госпожа Лапшина вновь придет — направите ко мне.

Служба все же превыше всего.

— Все непременно-с! — Старик зашуршал бумагами, что-то подслеповато читая. Бумаг у него на столе всегда было много.

Светлана зашла в кабинет и первым делом, скинув мокрые туфли, достала колдовку и поставила на неё турку — отчаянно хотелось согреться. Эфирные каналы, насильно расширенные недоступным уровнем заклинаний, продолжали ныть, то и дело прошивая болью, как от электрического удара. Мышцы тянуло, голова была тяжелой. Сейчас даже зубы болели, а вот там точно эфирных каналов нет. Как-то разболелась Светлана совсем не вовремя. Она принялась расстегивать пуговицы промокшего мундира, чтобы подсушить его, и тут наткнулась на фляжку Громова в кармане. Надо же, так и не вернула её. Ничего, завтра вернет — Громов же явно кого-то из своих парней пришлет за бумагами. Может даже вспомнят про её забытый плащ.

Светлана подумала и вместо воды для кофе налила в турку остатки сбитня. Запахло разнотравьем, словно летом идешь по лугу, наслаждаясь теплом и безмятежностью, только пчелы деловито жужжат, а где-то беззаботно смеётся мама, и рядом брат бежит с веревкой от бумажного змея, и все еще живы…

Закутавшись, как Ерофей Степанович в плед, и поставив кружку со сбитнем на свой рабочий стол, Светлана, заправив в пишущую машинку чистые листы, принялась печатать отчет — одной рукой, левой, потому что на правой руке синяк от указательного пальца полз уже дальше по ладони к запястью. Завтра придется идти к участковому доктору или сразу в больницу — там лечение бесплатное.

Время тянулось медленно — пока еще попадешь по нужным клавишам пишущей машинки, зато сбитень закончился быстро — пришлось еще два раза заваривать кофе. Желудок то и дело напоминал, что пирожок был один и давно. Только расходы сегодняшнего дня не включали в себя покупку еды, сегодня Светлана должна была столоваться дома, обед и ужин входили в оплату её квартиры. Придется потерпеть.

Светлана старательно подбирала слова для отчета, пытаясь ничего не пропустить — любая мелочь может стать решающей. Например, та же глубина залегания символов Мары — Светлана кое-как левой рукой набросала немного косой план капища, чтобы ничего не забыть. Она потерла висок: в том же Рыбово, где этим летом шли раскопки, глубина культурного слоя была в три аршина! А тут, в Сосновском, всего штык лопаты. Всего штык — видать, капище было новоделом. Или его так часто посещали, что затянуть землей не успело? Стоит завтра сходить в музей — обсудить капище с местным этнографом Василием Андреевичем Загорским, заодно у него можно поинтересоваться берендеями. Светлана придвинула к себе чистый лист бумаги и с трудом надписала сверху, делая два столбика: «маги» и «берендеи». Магов она сама сможет внести в список, а вот берендеев… Пока кроме, да простит её Мишель, княжича и купца-миллионера Солодковича, никто в голову не шел. Сделав себе пометки, Светлана вернулась к отчету — ей еще надо решать, упоминать ли в нем кошку. То, что это баюша, точно стоит сохранить в тайне: и баюше будет проще, и самой Светлане тоже — за привязку баюна на собственную кровь Светлану и разжаловать могут. Баюны редки, еще меньше тех, кто их может себе подчинить. Светлане повезло — баюша умирала, и потому приняла кровь. Об этом точно никто знать не должен. Даже Громову такое доверять нельзя. Она вздохнула и принялась за самое трудное. Свое особое мнение о Громове Светлана еле напечатала — не привыкла наводить на людей напраслину.

Госпожа Лапшина пришла ближе к шести, когда Светлана на второй раз перечитала отчет и осталась им довольна — теперь его можно отдавать Ерофею Степановичу для снятия копий для Уземонского участка и оставить на подпись Богдану Семеновичу.

Лапшина, одетая прилично в темно-сливовое закрытое платье в пол и вместо шляпки носившая на голове расписной платок, выдала свое происхождение сразу же с порога — занесла для креста пальцы, глазами ища красный угол. Естественно, икон она не нашла, но все равно перекрестилась, глядя в окно на далекий храмовый шпиль. Светлана поняла, что госпожа Лапшина из купцов или разночинцев. Для мещанки она слишком дорого одета — ткань на простом, без излишней отделки платье, была совсем непростой. Лет Дарье Ивановне было где-то ближе к тридцати, обручального кольца на пальце не было. С мужчинами в Российской империи было трудновато после Великой войны. За Дарьей Ивановной следом, с небольшой плетеной корзиной в руках зашла служанка, встав у двери и потупив взгляд.

Лапшина же уверенным, по-мужски широким шагом дошла до стола Светланы.

— Прощения просим, ваше высокоблагородие, — сказала Лапшина, привычно польстив с чином. — Я Дарья Ивановна Лапшина, из купечества, я по личному делу, ваше высоко…

— Ваше благородие, — поправила её Светлана. Она жестом указала на стул перед своим столом: — прошу, присаживайтесь.

Лапшина спокойно села, правда, тут же смазала о себе представление, нервно поправив платок на груди.

— Ваше благородие, — снова начала она. — Дело у меня очень личное, я бы хотела, чтобы о нем не было известно… Дело сложное, я даже не знаю, как начать. Дело-то семейное и в то же время государственной важности.

— Я вас внимательно слушаю, — благожелательно сказала Светлана. — Только предупреждаю сразу: я не могу обещать вам, что дело останется только между нами.

Лапшина стрельнула глазами на служанку, и перед Светланой тут же нарисовалась на столе корзина, полная снеди.

— Не побрезгуйте, все свежее, с огорода. Все свое…

Особенно игриво выглядывающий из-под яблок конверт, явно с деньгами — свежий. С огорода. Одуряюще запахло копченой курицей, тоже «с огорода». Желудок свело судорогой, к горлу Светланы подкатила тошнота — и от собственного болезненного состояния, и от болезненного состояния всей страны.

— Дарья Ивановна, дача взятки должностному лицу…

Лапшина тут же махнула рукой:

— Да какая же это взятка, так угощеньице в честь великого праздника. Принято у нас так — с утреца уже и городового поздравили, и приставу занесли. Как в такой праздник и не поздравить.

— И все же, Дарья Ивановна, я не городовой и не пристав — уберите корзину, и тогда поговорим.

Лапшина обиженно дернула головой служанке, та живо схватила корзину и тут же исчезла из кабинета, чтобы не напоминать об оплошности.

Светлана разжала пальцы — оказывается, от злости на вечные попытки подкупа, они сами сложились в кулаки.

— Вот теперь, Дарья Ивановна, давайте поговорим. О личном. О том, что случилось в вашей семье. Если это общественно-опасное деяние, я буду вынуждена возбудить дело.

— Да нет, — как-то натужно беззаботно махнула рукой Лапшина. — Ничего опасного, право слово. Дело в помолвке… В желательной помолвке, которую я бы хотела оставить в секрете, но…

— Но вы не уверены, что помолвка действительно желательна, так?

— Так да не так, — специально долго, чтобы показать глубину своих сомнений, вздохнула Лапшина и замолчала.

Светлана тоже молчала — ждала, когда Дарья Ивановна соберется силами или смелостью. В кабинете повисла тяжелая, давящая тишина. С трудом выдавливая из себя слова, Лапшина все же начала:

— У меня есть младшая сестра Верочка. Мы с ней сироты, уже давно. Живем мы на Лесной пять… Верочка под моим присмотром всю жизнь почти и росла. Ей восемнадцать годков по весне исполнилось. Начала было искать ей женихов тут, а ей никто не мил. Предложила в столицу поехать — там выбор всяко лучше. Она отказалась. А тут пристав новый приехал — молодец молодцом, чем не жених! Верочка у меня красавица писаная, приданое за ней хорошее — любой мужик будет рад. И род у нас знатный — не дворяне, конечно, но род наш стародавний, четыреста лет предков за Верочкой.

Светлане даже жаль стало Громова — Лапшина так уверенно расписывала прелести Верочки, что было ясно: оттащат его в церковь, поведи Верочка хоть глазом в его сторону.