Осень пахнет переменами. Это чувствуется во всем. В прозрачном, как слеза, небе. В сизой, холодной воде рек. В крике улетающих птиц. В ночном грае воронов. В шепоте засыпающих деревьев, меняющих свое летнее изумрудное убранство на золото. В шорохе листьев, которые ветер гонит по тротуарам. В песне высоких волн Идольменя. В косых, затяжных дождях, в первых, еще робких снежинках, в прилете из леса голодных синиц, в тяфканье крадущихся по окраинам города лис, в ночной волчьей песне. В клонящемся к горизонту, еще отчаянно летнем солнце, которое по вечерам отказывается греть. В кутающихся в теплые одежды горожанах, в шерстяных платках, появляющихся на уличных бабах, в исчезающих с улиц желтобилетницах, в зонтах, под которыми прячутся те, кому не повезло быть обладателем собственного магомобиля, в промокших извозчиках, которых день ото дня становится все больше — из деревень приезжают желающие подзаработать в городе, в… Во всем. Перемены. К лучшему или нет, но Светлана знала точно: этой осенью её жизнь снова круто изменится. Раньше она любила перемены: новые места, новые люди, новые встречи, новые впечатления… Новая жизнь. Она всегда менялась к лучшему, иначе, казалось, и не бывает. Теперь принять бы перемены. Устоять перед их натиском. Выжить бы.

Через узкие щели рассохшихся за лето деревянных, в чешуйках отслаивающейся масляной краски рам несло холодом, прелыми листьями и неприятно угольным дымом, царапавшим больное горло. Осенью в промозглом и всегда мокром от дождя Суходольске Светлана постоянно маялась простудами. Она сняла с колдовки, за которую вечно выговаривал Богдан Семенович, что ей не дело находиться тут, в присутствии, турку с кипящей водой и заварила в толстой, долго удерживающей тепло кружке растворимый кофе — забавную придумку бриттских химиков, ставшую популярной в окопах Великой войны. Запахло горечью и бодростью, перебивая уличный дух.

Сахар закончился еще вчера вместе с молоком — купить новую упаковку рафинада Светлана не успела. Жаль, но придется пить черный кофе. Эх, замечталось ей, сейчас бы самовар, да с вазочками густого варенья из лесных ягод, да с ватрушками с рассыпчатым сладким творогом, или пышками, или пирожками — голодная с утра Светлана в своих мечтах была согласна даже на калитки, которые местные дворяне, вроде Мишеля, совсем не воспринимали — как же, еда простонародья. Он, окромя пышных пирогов из местной ресторации, содержащейся выходцами из Франции, ничего не признавал. Убирая в шкаф небольшую плиту-колдовку, купленную с Мишелем вскладчину заместо старой керосинки, Светлана грустно улыбнулась: «Совсем ты, Светочка-Веточка, мещанкой стала, даже мысли простые, приземленные, глупые. Калитки, чай, да варенье! И куда делась восторженная барышня, мечтавшая повидать мир и изменить его?» Барышне недавно исполнилось двадцать три года, и она окончательно рассталась с розовыми очками.

Светлана взяла кружку и подошла к окну. Немного знобило. Суконный, тонкий чиновничий мундир черного цвета, расшитый, как и положено, серебром, не спасал от холода. Топить магуправу, даже на ночь, прижимистый Богдан Семенович истопнику пока запрещал, считая это ненужной тратой казенных денег. Светлана, грея холодные пальцы об обжигающе горячую кружку, ждала, когда в управу приедет Мишель, и её двухдневное дежурство наконец-то закончится. Двухдневным оно было как раз из-за него. Он укатил в середине недели в свое поместье в Волчанске по хозяйским делам, а Светлана привычно выходила за Мишеля на дежурства — платил он потом изрядно за то, что она прикрывала его.

За окном просыпался город после Всенощной. Шуршали метлами, наводя порядок, дворники в лихо заломленных картузах и длинных, некогда белоснежных фартуках поверх красных косовороток с жилетками. Прошелся по еще пустой улице, проверяя работу дворников, городовой — он уже сменил белый летний китель на зеленую военную тужурку, популярную в полиции после Великой войны. Начинался тихий, безопасный для жизни городовых сезон — количество ночных нападений язычников и всякого сброда на полицейских пойдет на убыль: еще умудриться надо в темноте рассмотреть защитного цвета тужурки, когда как белые кителя, как мишень, видны издалека, словно приглашая начистить рожу ненавистному городовому. Да и городовых станет больше — вернутся уехавшие на летние заработки в деревни парни, и в полиции опять будут укомплектованы все участки. Даже магуправе станет жить легче — перестанут дергать по мелочам из-за недостатка полицейских.

Порыв ветра, обдавший Светлану через щели в рамах холодком, щедро рассыпал по тротуарам золотые листья, добавляя дворникам работы. В сизых лужах, оставшихся после ночного дождя, отражались редкие солнечные лучи — небо быстро заволакивало тучами, наползавшими на город со стороны Идольменя, огромного озера, родного брата Ладоги и Онеги.

Мишель запаздывал, как и письмоводитель на первом этаже. В управе стояла девственная тишина, только и тикали ходики на стене, да Светлана время от времени покашливала.

Почти восемь утра. Кружка в руках стала остывать. По улице быстро пронесся магомобиль, клаксоном разгоняя спешивших к церкви лоточников. Сегодня большой праздник — Рождество Пресвятой Богородицы. Сегодня на улицах будет не протолкнуться. Светлана сделала глоток кофе, согревая больное горло. Всенощную она из-за Мишеля пропустила — придет на литургию. Только-только времени забежать домой, выпить лекарство и привести себя в порядок перед праздником.

В голове было пусто и сонно, хоть Светлана и выспалась на узком, неудобном служебном диване. В преддверии праздников горожане Суходольска становились чудо как законопослушны и магией в неправедных делах не пользовались. Светлана вздохнула. Ей сегодня опять снился запретный сон: лето, жара, одуряющий аромат трав и звонкий смех мальчишки, запускающего в синие бездонные небеса воздушного змея. Сон, который привычно смыло черной, ледяной волной кошмара.

В кармане широкой, чиновничьей юбки звякнул кристальник. Звонка Светлана не ждала — если бы телефонировала полиция, вызывая на место преступления, то приставы бы воспользовались городским телефоном. Он важно стоял на столе начальника, Богдана Семеновича Смирнова, блестя в утреннем сумраке медными деталями на трубке и корпусе. Ивашка, служивший в управе за уборщика, его чуть ли не каждый день начищал, как медяшки на корабле.

Светлана достала из кармана увесистый артефакт, положенный ей по службе, и приняла звонок:

— Коллежский секретарь Богомилова, слушаю.

В кристальнике раздался до противного бодрый и веселый голос Мишеля:

— Доброе утро, Светлана! Надеюсь, я тебя не разбудил!

Она еле сдержала просящиеся на язык, но при этом крайне неподходящие для воспитанной барышни слова. Почти восемь утра! Ей скоро отчитываться, к счастью, по телефону полицмейстеру об отсутствии ночных происшествий. Какой сон⁈ Если только — грустные мысли о необязательности Мишеля пришли в голову, — молодой княжич сам только-только встал.

Светлана с холодком в голосе сказала:

— И вам доброе утро, Михаил Константинович. — Сейчас он для неё Мишелем не был. Не заслужил.

Княжич Волков, как всегда, намеков не понял:

— Светлана, душа моя, прости меня, погрязшего в тяжком быту, но не могла бы ты сегодня выйти в дежурство вместо меня в присутствии?

Она закрыла глаза. Иногда она не понимала: зачем молодой, импозантный, одаренный магией, вечно занятый делами рода княжич устроился на службу в магическую управу Суходольска? Такие, как Мишель, или в столице, в Москве, служат, или идут по воинской стезе, или занимаются делами поместья да бонвиванствуют. Михаил Константинович бонвиванствовать не любил, но и на службе летом да осенью, когда дел в поместье хватает, почти не показывался. Мишель отчаянно хорошо управлял погодой. Из-за таких, как он, Суходольск и утопал в дождях: где-то же они должны пролиться в уборочный сезон — не в полях, так в городе.