Светлана заметила, как странно нахмурился Михаил:
— Простите, Вырезова — та самая, бывшая фрейлина императрицы Екатерины? Мне отец про нее рассказывал.
Громов подтвердил:
— Полагаю, она самая. Во всяком случае по фотокарточке она похожа. А что?
Мишка помрачнел:
— Некто Платонов Никита пятнадцати-шестнадцати лет был замечен Ларисой Афанасьевой в одном нехорошем доме в Ольгинске, с которым Светлана Алексеевна просила разобраться. Там девушек принуждали «обслуживать» мужчин, а еще была одна услуга, с которой сама Лариса не сталкивалась — она видела только последствия. Она видела девушек после «обслуживания» мужчин, в том числе и Платонова, которому, между прочим, по возрасту, вообще нечего было делать в подобном доме. Так вот, на девушках были вырезаны ножом различные знаки. Возможно всякое, но с учетом…
Светлана вздохнула, уже все понимая:
— Кромешник! Лариса же упоминала кромешника, который ей помог сбежать из этого дома… Там проводили черные ритуалы, получается? Лариса не видела в доме котов? Баюша… Она была там? Впрочем, Лариса не признала баюшу.
— Пять лет — большой срок, чтобы узнать кошку. Кошка — не человек, серых в полосочку только по Суходольску пруд пруди, — тихо сказал Громов. — Надо же, как все повернулось. Бывшая фрейлина, императорский баюн и юноша подходящего возраста.
Михаил резко встал:
— Не отговаривайте — я в Ольгинск. Туда поехать из вас могу только я. Как выглядел в молодости Павел Четвертый, я помню. Как выглядел цесаревич — тоже. Даже странно, что отец не упоминал о племяннике госпожи Вырезовой, когда рассказывал о ней.
Светлана вцепилась в руку Михаила:
— Один ты не поедешь!
Громов подтвердил:
— Вы возьмете с собой Демьяна. Он послушен, исполнителен, наблюдателен и легок на подъем.
Светлана открыла рот, чтобы возразить: это все не о Синице, а потом решила довериться Громову.
Михаил пожал плечами:
— Демьян, так Демьян. Пока я не уехал, скажите, что там с отпечатками на бутылке с зельем и на стакане?
— Они совпали, — мрачно сказал Громов. — Ваш письмоводитель Ерофей Степанович знал, как действует проклятый грош. Но допросить его я пока не могу — я отстранен от этого дела.
Михаил кивнул:
— Допросим. Вот вернусь из Ольгинска, и сразу допросим.
Проводив княжича, Громов вернулся в кабинет, взял стул и с трудом передвинул его к Светлане. Она успела прикрыть глаза, делая вид, что не заметила гримасу боли Александра Еремеевича. До сих пор было стыдно, что её непредусмотрительность заставила его выписаться из больницы. Громов тяжело опустился на стул. «А Мишка невоспитанно садился прямо на диван», — грустно подумалось Светлане. Даже в чем-то жаль, что её время заканчивается. Зато не надо думать и выбирать. Может, тогда и бояться не надо?
— Светлана Алексеевна… Как вы? — голос Громова звучал устало.
Она открыла глаза и улыбнулась ему:
— Не стоит волноваться. — Она привыкла сама за себя отвечать.
В глазах Громова горело упрямство, уже знакомое Светлане:
— Травы у Агриппины Сергеевны лютые — по себе знаю. Лечился как-то у неё пару недель назад. Заснуть, пока действует мазь, сложно. Вам надо поспать — нет смысла терпеть боль.
— Я…
Он неожиданно перебил её — нечасто он так и поступал:
— Я могу вам предложить сонный амулет, пока сюда не доставили ваши вещи? Не побрезгуете? Для себя покупал, когда из-за мази Агриппины Сергеевны заснуть не мог.
Светлана напомнила очевидное, поправляя плед и пытаясь поменять положение — жгло до невозможности спокойно лежать:
— Демьян же уехал с Михаилом. За вещами…
— Могу съездить я, — отрешенно предложил Громов. Она сглотнула: он же болен, зачем это ненужное геройство⁈ И ради чего? Ради какой-то одежды. В который раз возник вопрос: он храбрец или безумец? Скорее безумный храбрец. Думать, что он храбрый безумец было как-то страшновато.
— Простите, Александр Еремеевич, этого я вам позволить не могу, — она даже села на диване, теряя плед, а потом спешно в него кутаясь: кожа на руках, там, где её не скрывала рубашка, была красноватой и вспухшей, как после ожога. Громов воспитанно отвел глаза в сторону.
— Светлана Алексеевна…
— Нет! — её злило его упорство, причем там, где совсем не нужно!
Громов отвлекся от разглядывания носков своих штиблет, заглянул Светлане в глаза и твердо сказал:
— Слово чести, что я не буду рыться в ваших вещах…
Вот что за человек! Нечисть, одно слово! Словно её белье может удивить мужика за тридцать лет! Неужели он сам не понимает, что дело не в этом. Просто глупо ехать за её одеждой. Демьяна она бы пустила, но…
— … я попрошу госпожу Афанасьеву — она соберет вещи.
— Сашка! — не выдержала Светлана, и тут же смешалась, понимая, что сорвалась: — простите… Не сдержалась.
— Мне понравилось, — внезапно улыбнулся он. Только предлагать перейти на имена не стал. Нечисть, что с него взять. Кромешник. Светлана прикусила губу, тут впервые поняв, что он всю жизнь провел в монастыре и его, действительно, можно шокировать женским бельем. Она плотнее закуталась в немного колючий плед и, чтобы прогнать крамольные мысли, тихо сказала, заставляя себя правильно выговаривать его имя:
— Александр Еремеевич, простите, но недальновидно рисковать собой и своим здоровьем ради одежды. Это не то, ради чего стоит куда-то нестись в дождь. Я дождусь тут своей одежды от Агриппины Сергеевны. Или я вам мешаю?
— Что вы, нет, конечно. Оставайтесь сколько вам нужно. Так я могу вам предложить свой сонный амулет?
Она кивнула — действительно, лучше спать, чем терпеть боль:
— Да, буду крайне признательна.
Он ушел, оставляя в кабинете вместо себя шлейф из корицы и бергамота. Нелюдь. Нечисть. Но безумно воспитанная, если не считать его криков на Демьяна, гордая и благородная. Ехать к Светлане домой только из-за одежды… Она не та прекрасная дама, ради которой стоит совершать подвиги, тем более такие. Светлана снова легла и чуть покрутилась в пледе в попытке найти удобную позу — такой, кажется, просто не существовало. Тело все горело, Александр Еремеевич был прав, когда назвал травы Агриппины лютыми.
Громов вернулся не только с амулетом. Он принес подушку, одеяло, тяжелый шлафрок и домашние туфли, которые Светлане откровенно были большими даже на вид.
— Могу я вас спросить? — Он положил подушку под голову Светлане и подал ей амулет — небольшую заговоренную веточку, обвязанную лентами.
— Конечно.
— Я могу поработать тут, в кабинете? Я буду вести себя старательно бесшумно, чтобы не мешать вам.
Она сцепила зубы, чтобы опять не заорать на него: «Сашка!» Он в чем-то хуже Демьяна. Светлана заставила себя правильно выговаривать его имя:
— Александр. Еремеевич. Это ваш кабинет. Это я тут лишняя. Это я вам мешаю работать.
Он склонил голову, кажется, пряча смешинки в уголках губ:
— Тогда я поработаю чуть-чуть, очень тихо.
— Вы смеетесь надо мной?
Он легко признался:
— Еще никто не ругался моим именем. Спите, Светлана Алексеевна.
Громов пошел за свой стол, а Светлана, провожая его взглядом в спину и прижимая к груди веточку-амулет, медленно погрузилась в сон. Черный-черный-черный сон. Потом в нем появился холод, пузырьки воздуха, уходящие куда-то вверх, боль в раненой ноге. Потом чернота раздалась в стороны яркими огнями высоких северных звезд и криками умирающих и тонущих. Светлана вновь барахталась в той ночи, которую почти не помнила.
Хорошо, что в этот раз её кошмары менялись быстро, как в калейдоскопе.
Жар печи, в которую её чуть не утащил Жердяй. Он их с Айратом полночи караулил в забытой богом лесной избушке. Когда Жердяй совсем обезумел от одиночества, он сунул длинную тощую руку в трубу и попытался поймать Светлану через топку. Ожог на левой руке потом сходил долго и больно. Когда появились первые деньги, она у ведьмы удаляла шрамы.
Бешеный бег прочь от голодного волкодлака — тогда она спаслась просто чудом: успела добежать до полуразрушенной сельской церкви и спрятаться на освященной земле. Еще тогда её спас мел, которым она нарисовала круг на полу. С мелом она еще долго потом не расставалась. Не расставалась бы и с солью, но она для неё была слишком дорогой.
