Светлана вновь склонилась в реверансе, проклиная этикет.
— Ваше сиятельство…
Кресло с князем остановилось рядом с креслом княгини, и Константин Львович, князь Волков, заставляя княгиню передернуть возмущенно острыми плечиками, сказал:
— Не стоит так обращаться. Зовите по имени-отчеству. Так будет проще всем, не так ли, София Николаевна?
— Как скажешь, душа моя, — скромно согласилась княгиня.
— Мишка, — пророкотал князь. Он был огромен в своем инвалидном кресле, сковывающим его движения. Ног не было видно под пледом, и кто его знает, что с ними было на самом деле. Десять лет… Он мог и излечиться. А если он берендей, то в медвежьем обличии что происходит с его увечьем? — Оболтус ты мой великовозрастный… Светлана явно устала после дороги. Ей надо отдохнуть — её проводят в её комнаты. А ты мне нужен. Есть разговор. Агроном очень на тебя жаловался. Представляете, Светлана, Мишка пол-оранжереи утром опустошил — его остановил только сорт «Царевна Елизавета». Он с желтой каемочкой — говорят в тон волос погибшей княжны, и пока Мишка думал, уместно ли вам дарить желтые розы, его и заловили, и остановили. Запомни на будущее, оболтус, прекрасных барышень покоряют не количеством, а качеством подарка. Воспитывать его еще и воспитывать… Идите, Светлана, отдохните — силы вам понадобятся на обеде в честь вашего взятого третьего ранга. Мои поздравления!
Княгиня демонстративно приложила пальцы к вискам, словно у неё разболелась голова. Еще бы. Обед в честь какой-то грязной мещанки. Вот это Мишель учудил! И ему еще хватало наглости клясться, что это княгиня позвала Светлану. Хотя приятно знать, что хотя бы князь не обольщается и трезво оценивает своего сына. Оболтус.
Дай Бог, чтобы они оба не были берендеями. Дай Бог, чтобы это не они убили девушку в Сосновском.
Комнаты ей выделили во флигеле. Светлана иного и не ждала от княгини Волковой. Во флигелях селили приживалок, слуг, неугодных гостей, а она как раз такая. Неугодная. И только Мишель этого не видит и не понимает.
В комнатах затхло пахло сыростью и пылью — к её приезду их даже проветрить не удосужились. Камин не растоплен. В вазах стояли щедро укутанные паутиной сухоцветы. Хорошо хоть, чехлы с кресел и дивана в гостиной сдернуть успели и окна расшторить. По виду запыхавшейся горничной это было сделано в последний момент. Светлана отпустила лакея, всю дорогу молча несшего её вещи, и пытавшуюся возражать горничную тоже отослала прочь — разобрать вещи она в состоянии сама, точно так же как она сама найдет спальню, ванную и даже с ватерклозетом разберется — не велика та наука. В ванной, куда Светлана все же заглянула, чтобы умыться после пыльного танца на льняном поле, обнаружился бак для подогрева воды. Холодный, конечно — растопить печь для Светланы не удосужились. Даже интересно стало, что еще княгиня и княжна Анастасия придумали, чтобы показать всю неуместность пребывания Светланы в их доме? Она готова была поклясться, что обед превратится в очередное завуалированное унижение. Будь она на месте Волковых, обед бы изобиловал морскими блюдами с каким-нибудь гадами — в них проще всего ошибиться с приборами. А, может, они что-то китайское велели приготовить? Китай нынче в моде. И палочки, однако. Палочки не каждый сразу освоит. Эх, не выживали Волковы там, где выживала Светлана! Им никто не подбрасывал ужа в постель, не пихал жабу в ботинки, не совал иголок в конфеты, не подсовывал вкусно пахнущей морковкой водяной бешеницы, позарившись на ожерелье Светланы. Она тогда чуть богу душу не отдала, боясь, что он её не примет и не простит… Даже жаль стало усилий княгини. Светлане совсем не до того, чтобы обращать внимание на пыль и ледяную воду. Времени до обеда может оказаться слишком мало. Светлана заметила: на всем доме стояли хорошие охранные артефакты, искать тут домового бесполезно, но переговорить с ним важно. Никто, кроме него, правды о Мишеле не скажет. Ни родные, ни слуги тем более. Она достала из саквояжа захваченную из дома, завернутую в бумагу горбушку хлеба, щедро присыпанную солью, и направилась прочь из флигеля.
Светлана вышла через черный ход на улицу — артефакт, отгоняющий нечисть, тут уже ослаб, и Светлана лишь чуть-чуть помогла ему доломаться окончательно, надеясь, что за флигелем не особо и следят.
Одуряюще вкусно пахло летом, его прощальными днями — осенины это и есть прощание с ним и поворот к зиме. Эта зима будет болючей для Светланы. Глупое, неправильное слово. Его говорил мелкий Айрат, которого родственники потом нашли и забрали из приюта. Она оглядела огромный задний двор и задумалась, куда же ей идти. Домового можно было найти в конюшнях, но они уже давно были переделаны под гараж. Нечисть же еще не научилась любить технику и ухаживать за ней. Хотя говорят, что у бриттов во время Великой войны появились некие гремлины, обожающие самолеты. До России и до Суходольска тем более эти гремлины еще не добрались. Конюшня отпадает. Баня тоже — баня тут была, но вряд ли кто-то из господ её посещал. Скорее она для слуг. Овинный дедушка мало что знает про хозяев, так что сараи тоже отпадали. В оранжерее, судя по рассказу князя, никто из нечисти не жил — иначе Мишелю досталось бы не от агронома, а от домового. Светлана решила довериться случаю — иногда только он и спасал. Она тихонько позвала на всякий случай: «Дедушко… Приходи, погляди, у меня для тебя угощеньице есть…» — и пошла куда глаза глядят. А то, что снующие туда-сюда слуги на неё странно смотрят, так пусть смотрят. Она прогуливается. Имеет право: гостья! Пусть и нежеланная. Шепотки слуг она старалась не слушать. То, что она краля, она и так знала. То, что она зазноба княжья, тоже. А то, что два года не дает, так не их дело!
Солнце уже не было жарким, оно тепло грело в спину. Пахло поздними цветами из полей, жужжали неутомимые пчелы. Одно время Светлану в прогулке сопровождал кудлатый рыжий пес, потом его сменила важная дворовая кошка, позволившая себя погладить, потом Светлана снова гуляла в одиночестве. Дворовые постройки закончились, дорожки, вымощенные плиткой, перешли в лесные песчаные тропинки, вьющиеся под сенью деревьев. Леса Светлана не боялась. Она шла, осторожно переступая через вылезшие из земли корни вековых сосен, и жмурилась от лучиков солнца, то и дело мелькавших среди зеленых, вкусно пахнущих смолой сосновых лап. Кудлатый пес снова мелькнул среди рыжих стволов и сел, задней лапой почесывая ухо. Живот у пса был впалый, весь в колтунах. Не любили тут дедушку, ой, не любили.
Светлана достала горбушку и присела у края тропинки:
— Дедушко, угощайся. Отощал совсем…
Пес диковато, боком, готовый бежать прочь при любом подозрительном движении Светланы подошел и замер, долго принюхиваясь, словно боялся внезапного удара.
Светлана старалась не шевелиться, только приговаривала ласково:
— Не бойся, дедушко. Не обижу. Давно в дом-то не пускают?
Пес неуловимо перетек в невысокого, одетого в ветхую серую рубаху, подпоясанную веревкой, сухонького старичка со всклокоченной седой головой. Бороденька была жидкая, неухоженная. Видно, что домового прогнать прогнали, а уничтожить не смогли. Раньше за этим кромешники следили, теперь им не до того совсем. Из тысячного войска, преданного императорской власти, уцелело после «Катькиной истерики» не больше сотни — не прощает императорская кровь измен.
Домовой вздохнул и признался, садясь на теплую землю:
— Давно, милая. Давно. А там же печи не проверены, трубы не чищены перед зимой, там подвалы не смотрены… Эх… Что уж говорить… — Он взял подношение и вежливо склонил голову: — благодарствую.
Он откусил полгорбушки за раз, а остальное предусмотрительно за пазуху спрятал. Светлана улыбнулась — хозяйственный какой.
— Звать к себе будешь? — деловито уточнил он. — Я не прожорлив, рукаст, домовит.
Он принюхался к Светлане и добавил важно, набивая себе цену:
— Кошек люблю. Вычесывать её буду.
Она честно созналась, тоже опускаясь на прогретую солнцем землю:
— Нет, дедушко, дома своего у меня нет и не предвидится. Звать тебя некуда.
