Баюша зевнула, скрываясь в корзине, из глубины которой донеслось:
— Мне можно не лгать.
Светлана предпочла промолчать: по лестнице уже бодро спускался Мишель с зонтом в руках. Вид при этом у него был предовольный. В сердце у Светланы царапнуло дурное предчувствие: что его привело в такое хорошее расположение духа?
— Прости, свет моей души, — вновь притворно покаялся он. — Я иногда такой рассеянный.
Он протянул зонт Светлане, а сам вновь подхватил все вещи и вышел на улицу, придерживая для неё дверь.
Пахнуло сыростью и неприятным, продирающим до костей холодом. Серая хмарь в небе. Серый, грязный, словно линялый воздух, перерезанный струями воды. Серые ручьи на дорогах. Серость в мире и душах.
— На крови началось! Кровью держится! Кровью умоется! — противно несся над городом и серостью охрипший голос юродивого, заставляя Светлану делать шаг назад, под защиту стен, но она лишь уперлась спиной в Мишеля. Тот в стены не годился.
Юродивый, одетый лишь в промокший до нитки мешок, устало брел, утопая по щиколотки в воде, и орал, как заведенный:
— На крови началось! Кровью держится! Кровью умоется!
Мокрые, неопрятные длинные космы облепили его лицо, лезли в рот, змеями вились по голой спине. Жидкая бороденка прилипла к груди. Он походил на Лихо, только был не одноглазым.
Мишель, создавая над Светланой щит от дождя, прошептал ей в ухо:
— Не обращай внимания. Садись в магомобиль. — Он открыл дверцу, быстро закидывая на заднее сиденье вещи и корзину с выглядывающей из-под крышки встревоженной баюшей.
Только Светлана не успела скрыться в тепле огромного «Руссо-Балта» в модификации фаэтона — юродивый заметил её и кинулся в её сторону, падая, вставая, протягивая руку и снова падая:
— Кровь! Кровь. Кровь…
Светлана оцепенела: он был чуть старше Мишеля. Если юродивого отмыть, накормить, подстричь… Красавцем он бы не стал, но и Лихо бы не напоминал. И жил бы, как человек, если бы не него дар. Юродивый остановился перед Светланой — Мишель заступил ему дорогу и громко сказал:
— Уходи!
Тот наклонил голову на бок, глаза его закатились — стали видны только белки в красных прожилках воспаленных сосудов. Он не своим голосом захрипел:
— Василий Федорович Рюрикович-Романов. Убит ударом кинжала в область сердца. Тело лежит головой на север, ногами на юг. — Голос его надломился и изменился. Он явно пророчил: — Это же не Мария Павловна, исчезнувшая княжна?
Голос менялся с каждой фразой, заставляя Светлану дрожать — пророчество она видела впервые. Мишель замер, старательно прислушиваясь. Он по-прежнему стоял стеной между юродивым и Светланой.
— … Добегалась! Говорят, в Суходольске Елизавету Павловну убили, — он говорил быстро, без пауз, резко меняя голоса. — Люди просто боятся повторения десятилетней трагедии. Дети не отвечают за мать! Мать продалась лжебогам, то дети причем? Мать продалась? Да будет вам известно, князь, с Рюрика все пошло! Ни одного православного царя на троне и не было, может, только свергнутые Романовы — они с тьмой договор не заключали…
Юродивый застонал, падая на колени:
— Кровью все началось, на крови держится, кровью умоется!
Мишель прижал Светлану к себе и зашептал ей в макушку:
— Не слушай его, это не о тебе, это тебя не касается. Он так на всех орет. Он юродивый, но не блаженный. Матушка обратилась в епархию с просьбой отправить его на принудительное лечение. К её просьбе прислушаются. Он не святой. Он просто сошедший с ума человек.
Юродивый дернулся, словно очнулся от дурного сна, встал с коленей и побрел прочь, зажимая в кулаке брошенный Мишелем гривенник. Монетку у юродивого не отберут, но хватит ли у него ума купить на неё еды или одежды? А Мишель продолжал и продолжал шептать, гладя широкой, теплой ладонью по волосам, по плечам, по спине — эфир струился из его руки, успокаивая и утешая.
— Не слушай. Не верь. Все хорошо, свет моей души…
Светлане хотелось на миг забыться в крепких мужских объятьях и ни о чем не думать. Просто побыть слабой, просто чуть-чуть поплакать. Только этого она себе позволить не могла. Она одна. Она привыкла выживать сама. И ни Волков, ни Громов ничего в её жизни не изменят. Все уже предопределено с самого рождения. Она отстранилась:
— Мишель, ты забываешься.
Он кончиком указательного пальца поймал все же прорвавшуюся слезинку:
— Светлана… Свет моей души, позволь мне защищать тебя. Позволь мне стать стеной между тобой и миром.
Она заставила себя улыбнуться:
— Прости, Мишель, но стена между миром и мной мне не нужна.
Хотя из Мишеля получилась хорошая стена между Светланой и дождем — он сильный погодник, и легко удерживал противодождевой щит. И зачем ему зонт? Только для престижа?
— Громов, да? — почему-то хрипло спросил Мишель.
— Прости? Ты о чем?
Мишель дернул уголком губы:
— Ты позволила ему пересечь все красные флажки, в которые я загнан как волк.
— Не говори ерунды, — возмутилась она. Вот не Мишелю о таком высказывать. Она уже два года выстраивала свои границы в попытке отстоять себя, свою репутацию, свою независимость, и именно Волков с упорством берсерка пер, ломал её правила и не замечал её просьб.
Дождь стучал голодными когтями по брусчатке. Ветер выл в узком проходе между домами. Было зябко и противно, хорошо еще, что Громов умудрился починить ботинки Светланы — её ноги хотя бы не промокли, как обычно.
Волков старательно отрешенно принялся выговаривать:
— Ты вывесила для меня флажки: то нельзя, это нельзя, то неприемлемо, на это косо посмотрят… Светлана, да забудь ты о мире и просто позволь себе быть самой собой.
Этого Светлана себе точно позволить не могла.
— Мишель…
— Хочешь, сейчас поедем и для поднятия настроения снимем номер в ресторане?
— Рестораны ещё закрыты, — сухо напомнила она.
— Для нас откроют! — он что-то все же заметил в глубине её глаз и предложил: — не хочешь в ресторан — давай пойдем в магазин, в лавки, куда угодно — купим тебе теплое пальто, ботинки, сапожки — что захочешь, на что глаза посмотрят, что душа захочет. Давай покуролесим, хоть чуть-чуть, хоть разок, потому что мне тоже плохо, Светлана.
Он так ничего и не понял за эти два года, что они общаются. Ничего. И ему плевать, как потом будут смотреть на Светлану. Ему плохо, и потому давайте нарушим все правила, которые вводила она, чтобы защитить себя.
Мишель набрал полную грудь воздуха. Замолчал. Потом выдохнул и бесстрастно улыбнулся:
— Прости. Забылся. Больше не повторится. Поедем? Надо завезти Баюшеньку Громову.
Он тут же сел за руль — не стал открывать перед Светланой дверцу магомобиля. Единственное, что он твердо усвоил за это время: она самостоятельная барышня и сама умеет пользоваться дверьми.
Дождавшись, когда Светлана устроится на сиденье и захлопнет дверцу, он мрачно сказал:
— Да… Кстати… Я забыл… Лен еще не дорос до кондиции…
Светлана не сдержала стон — иначе из неё бы вырвались ругательства. Она уже знала, к чему ведет Волков.
— Светлана, солнышко мое, свет моей души, мне понадобятся еще две недели в Волчанске. Подежуришь за меня?
От убийства Волкова на месте Светлану удержала только мысль о том, что ей нужны деньги. Надо вернуть долг Ерофею Степановичу, надо закупить еды для баюши и… На что-то съездить в Ольгинск — сама же вызвалась. Именно это и спасло княжескую жизнь. Некоторые совершенно неисправимы!
Дальше ехали молча. Дворники с противным визгом разгоняли капли воды по переднему стеклу. Вода фонтаном летела прочь из-под колес то и дело пытавшегося утопиться в лужах магомобиля. На заднем сиденье в корзине тихо пела баюша, успокаивая то ли себя, то ли Светлану.
Княжич был легко отходчив — уже через пару минут «плавания» по затопленным улочкам Суходольска, он улыбался, то и дело поглядывая на Светлану. Пальцы на руле расслабились, и уже не пытались его сломать. В салоне стало теплее, и это несмотря на то, что дождь продолжал стучать по матерчатой крыше фаэтона.
