— Какой срок? — спросила Гвен.

— Я… не знаю, но где-то с… начала осени, — пролепетала Томасин. У нее не было четкого ответа на этот вопрос. Календарями давно никто не пользовался, да у нее и не было четких познаний в нужной области. Как-то она взялась почитать про беременность в школьном учебнике, но текст был таким страшным и отвратительным, что она забросила это начинание. Ей казалось, что подобное ей не грозит. Она рассудила, что лучше вообще больше никогда не будет заниматься сексом, чем подвергнет себя такому риску.

Но кто ее спрашивал?

— Ох, боже, — Гвен поморщилась, — ничего не меняется, ты все такая же дикарка. Все равно на таком позднем сроке беременность не прервать. Ты умрешь.

Сердце девушки пропустило удар. Гвен ее узнала. Теперь Томасин ждала претензий, обвинений за то, что при ее непосредственном участии случилось с Цитаделью и многими невинными там. Вряд ли, конечно, бывшую медичку волновала судьба других, но самой ей там явно жилось неплохо. Уже только за это она могла прикончить девчонку, погубившую целый лагерь. И угрозы отца ей бы не помешали. Гвен уж точно могла за себя постоять.

У Томасин задрожали губы, но она не позволила слезам пролиться.

— Я знаю, — тихо выдавила она, — знаю, что умру.

Слова были тихими, но прозвучали с надломом, выплеснув разом всю боль, все отчаяние, что копились в ней месяцами.

Гвен совсем не обрадовалась, напротив, нахмурила белесые брови и шумно вздохнула. Выходит, она вовсе не считала Томасин главной причиной собственных бед. Под жесткой коркой грубости и цинизма в ней все-таки было что-то хорошее. Томасин хотела в это верить. Видела. Ведь эта женщина тогда по-своему о ней заботилась… подарила браслет. Для маленькой дикарки тогда это многое значило.

— Ребенок этого неандертальца? — понизив голос, спросила Гвен и кивнула на дверь дома.

— Боже, нет! — воскликнула в ужасе девушка, — нет… это…

— Окей, — оборвала блондинка. Она помолчала, что-то обдумывая, продолжая при этом прожигать деревянные панели на двери пристальным, настороженным взглядом. От того, что она сказала дальше, у Томасин встали дыбом мелкие волоски на теле, а по спине под одеждой пробежалась стайка мурашек. Она ждала этого. И боялась услышать.

— Он был здесь. Недавно. И, скорее всего, не успел уехать далеко. Позвонить по телефону я, по понятным причинам, не могу, но у меня есть ракетница. Вдруг сработает…

— Нет, — перебила девушка. Она без лишних уточнений поняла, о ком идет речь.

Малкольм все-таки искал ее. Он подобрался совсем близко. Но о существовании горной хижины мог знать только тот, кто там бывал. Она была надежно скрыта от глаз и не проглядывалась из долины.

Нет. Томасин уже все решила: она умрет свободной. Она не станет снова его игрушкой.

Гвен презрительно поджала губы.

— Ну конечно, — пробормотала она себе под нос, — как скажешь. Мне проблемы не нужны. Забирай своего дикаря, и убирайтесь.

Гвен изменилась внешне, спряталась в этих глухих местах, но не изменяла себе. И Томасин ее прекрасно понимала. Права была Дайана, когда как-то сказала, что от нее одни неприятности. Беда шла за девушкой по пятам. Едва ли Гвен хотела пострадать от нее второй раз. Томасин не сомневалась, что ожоги на ее руках как-то связаны с падением лагеря. Ее погибшая наставница сильно смягчила удар, подбирая формулировки. Скорее всего, за некогда безопасными стенами творился тот еще ад. Ад, из которого Гвен удалось сбежать. Явно не для того, чтобы проклятая девчонка испортила ей жизнь уже на новом месте.

Томасин вышла на улицу и крепко зажмурилась, когда мороз ужалил разгоряченную кожу. Остатки снега захрустели под тяжелой, хромоногой поступью отца.

— Ну? — спросил он.

— Пойдем домой, — сказала Томасин, — нам нужно уходить.

Она двинулась к воротам, затылком чувствуя его гневный взгляд. Он нагнал ее в несколько широких шагов и грубо дернул за плечо.

— Что это значит?! — потребовал он объяснений, — что эта…

Томасин не собиралась подставлять Гвен. У ее решений было слишком много невинных жертв. Достаточно.

— Мне уже не помочь, — заявила она, смело встретив взгляд отца.

— Да мне плевать! — взревел отец. Он стиснул огромные ладони в кулаки. Томасин ждала удара, но занесенная рука отца так и застыла в воздухе, прерванная грохотом выстрела. Его подхватило лесное эхо.

Гвен, стоящая на крыльце, держала ракетницу. Дым медленно плыл вокруг нее по воздуху.

Томасин задрала голову, проводив глазами огонек, взметнувшийся к облакам, прежде чем рухнуть, подобно падающей звезде. Верхушки сосен окрасились красным.

Отец зарычал и ринулся к Гвен, на ходу выхватив нож — огромный тесак мясника. Женщина навела ракетницу на него и снова выстрелила, но его не остановили ни отдача, ни вспыхнувшая на плече куртка. Он налетел на женщину, беспомощную перед его напором, и размашистым движением всадил нож ей в глазницу. Так, как учил Томасин расправляться с мертвецами. Гвен пронзительно вскрикнула, пошатнулась и обхватила лезвие пальцами.

— Папа, нет! — заорала Томасин. Она повисла на предплечье отца, ощутив жесткие, напряженные мышцы под тканью его плотной куртки. Он стряхнул ее с себя, как навязчивое насекомое, и сам выдернул нож. И снова ударил, на этот раз в жилку на шее женщины. Гвен осела на землю. Ее лицо заливала кровь, а из горла вырывались булькающие хрипы.

Бей или беги, — вспомнила Томасин слова отца.

Отца, который стоял перед ней с окровавленными руками и лезвием, пока его плечи вздымались от частого, бешеного, как у загнанной лошади, дыхания. Он обернулся к ней, и за миг до того, как девушка бросилась бежать, она поймала его взгляд. Взгляд охотника, приметившего жертву. Гипнотический взгляд удава.

— Стой, — скомандовал отец, но она не послушалась.

Деревья мельтешили перед глазами. Томасин поразилась тому, как ее измученное, ставшее таким неуклюжим тело, вообще отыскало силы на этот рывок. Она перепрыгивала через коряги и уклонялась от ветвей с давно утраченной прытью. Адреналин пробудил ее внутреннего зверя, готового любыми средствами цепляться за жизнь. Но его ресурсы не были безграничными. Она оторвалась, но быстро устала. Морозный воздух ранил разгоряченные легкие. Ей нужно было хоть немного отдышаться, прежде чем продолжить свой безумный забег.

Шаги отца раздавались совсем близко.

— Томас? — крикнул он, — стой!

Она задержала дыхание, остерегаясь, что оно выдаст ее укрытие. Она вжималась спиной в ствол дерева, едва уместив за ним свою объемную фигуру, давно не такую миниатюрную, как прежде. Ее бегство и игра в прятки с отцом заведомо были обречены на провал.

— Томас, — повторил он, — иди ко мне.

Он убил Гвен, но мне-то он ничего не сделает, — попыталась успокоить себя Томасин. Они на одной стороне. Вместе. Против всего мира. Ей нужно убегать не от отца, а от того, кто мог видеть вспышку сигнальной ракеты. От того, кто идет за ней, чтобы запереть в клетке и издеваться всю оставшуюся жизнь. Отец ей не враг. Он поможет.

Томасин выступила из-за дерева и поняла, насколько беспомощными были эти мысли. Она посмотрела на отца как-будто со стороны, как на чужого человека, и испугалась. Огромный человек, с перекошенным гневом лицом и окровавленными руками, выглядел воплощением ночного кошмара. Его взгляд был безжалостным, а губы кривились в гримасе отвращения. Но этот монстр на ее стороне. Он не причинит ей вреда.

— Пойдем, — сказал отец, — надо домой.

Девушка приблизилась к отцу и сделала то, что никогда прежде себе бы не позволила, остерегаясь порицания. Но ей было слишком страшно. Ей нужно было почувствовать себя в безопасности. Она обхватила рослую фигуру отца и на мгновение спрятала голову у него на груди. Пусть он и не обнял ее в ответ, но и не оттолкнул.

— Вот так, — сухо похвалил он, — молодец. А с этим мы разберемся…

— С этим? — Томасин отшатнулась.

Презрительный взгляд отца был прикован к ее беззащитному животу, обнаженному распахнутой курткой. Девушка инстинктивно накрыла его руками.