— Плохо работали, — оборвал его Сафин.

Казалось, он всерьёз включил начальника, но по искрящимся хитринкам в его глазах я понял, что это проверка — посвящение новобранца в наше дружное братство убойного отделения.

— От хорошей работы праздник на душе и тепло по жилам… А от плохой — никакого праздника нет. Ни в одном глазу, как грица… Сечешь?

— Не особо… — чесал затылок Толян. — Работа — не Новый год ведь… При чем тут праздник?

— О-от молодёжь пошла! — картинно всплеснул руками уже Устинов, обращаясь к Сафину. — Маратыч! Ну как еще объяснять, что любое понимание требует вливание.

— А-а! — хлопнул себя по лбу Толик. — Вы про проставу, что ли?

— Ну, можно и так назвать, — кивнул Устинов — А вообще, запомни, когда в коллектив попадаешь, ты должен ему радость принести, иначе не сработаешься. И, в данном конкретном случае, тут у тебя есть два способа: либо поишь и кормишь, либо устраиваешь хохму над начальником, над Шуховым, то есть. Гы-гы…

Я решил вмешаться, чтобы не грузили напарника. Так-то я тоже еще не проставлялся.

— Хохмить не умеем, — громко проговорил я. — А вот генеральский паёк с водочкой присутствует. Толян, доставай ветеранский гостинец, будем работать с коллегами на праздничной ноте. И сало не забудь.

— Вот не зря я тебя учу, — заметил Якут с улыбкой.

— Зуб-то прошёл?

— Да вроде бы, завтра схожу в госпиталь к извергам, если время будет, — он отмахнулся и с надеждой добавил: — А может, и так пройдет.

Я знал, что наставник никуда не пойдет. Будет неделю мучаться, но терпеть. Он не боится бандитов, он плевал на пули, а от зубных врачей бежать готов.

— У сороки боли, у вороны боли, у Якута не боли! — хохотнул Устинов, накручивая шикарный ус на подрагивающий от нетерпения палец.

Он явно воодушевился видом водки и закуси. Толя уже выставил на стол пакет, достал два пузыря и нехитрую, но сытную закуску от генерала…

Глядя на приготовления, я вспомнил, что, несмотря на лихое время, все же душевнее мы жили и работали. Сейчас в милиции любой праздник (и не праздник, а даже если — просто погода шепчет, или душа просит) отмечали прямо в служебных кабинетах. Лишь только время пикнуло, возвестив об окончании рабочего дня, можно смело накрывать поляну. А потом даже курить в кабинетах запретят.

В девяностых отмечали все: удачно раскрытые преступления, премию, рождение очередного сына (или дочки) у плодовитой Машки из следственного отдела. Была бы водка (впрочем, спиртом тоже не гнушались), а повод всегда найдется: на работе дали отопление, и тепло третий день держится — можно смело накрывать поляну. Двадцатого числа каждого месяца отмечали получку, а если ее задерживали, то в другой день праздновали. Называли этот день — день чекиста. Святой праздник, который начинали отмечать, зачастую уже с обеда, сразу после похода в заветный закуток бухгалтерии, где сварливая Зинка через бойницу-оконце денежку выдавала, заставляя в ведомости расписываться. В этот день Зинка была обычно добрая и ни на кого не гавкала. Аж непривычно было. И мы тепло улыбались ей, купюрам и ведомости с нашей фамилией. При этом каждый второй шутил и сетовал вслух, жалея, что у него фамилия в ведомости — не «Итого».

Закусон тем временем порезали, беленькую разлили.

— Ну, — в нетерпении потирал нос Устинов, держа граненый стакан, наполненный на треть. — Давайте, мужики, за вас, за молодых…. чтобы звёзды на погон капали и росли до размеров, как на макушке новогодней ёлки.

После проставления я добрался домой без приключений, уже к темноте. Много я в этот вечер не пил — все же если менять жизнь, так менять. Пока открывал дверь ключом, слышал с той стороны радостный топот. Сан Саныч не встретил меня укоризненным взглядом или укором, а наоборот, обрадовался, потёрся рядом и убежал в комнату, чтобы принести поводок. Он иногда с ним и спал, когда меня не было, ведь на поводке был запах руки хозяина.

— Вот знаешь, Сан Саныч, — я пристегнул поводок к ошейнику, пока пёс радостно скулил, нетерпеливо ожидая прогулку. — Вот ты мне радуешься, ждёшь, а вот когда я женюсь через три года, встречать меня будут не радостью, а скандалами. Работа-то оперская, но не понимают этого бабы. Они не собаки… жаль…

Кажется, выпил я больше, чем думал, раз говорю всё это своему псу. Значит, завтра будет немного бо-бо. Зато твёрдо решил, что жениться именно на Нюрке, как в прошлый раз, совсем не обязательно.

Вышел на свежий воздух, и башка прояснилась. Уже вовсю чувствовалась осень, пахло сырой листвой, становилось прохладнее. Я застегнул куртку и пошёл в сторону пустыря, где Сан Саныч, засидевшийся дома, сможет радостно побегать и попрыгать. Может, и кошаков каких шуганет.

Поздно, собачников уже нет, прохожих тоже, по темноте ходить теперь было не особо принято. По ночи шляться в нашем городе в такое время — дело совсем не безопасное, нормальные люди дома сидят и Санта-Барбару смотрят. И в самом-то городе ночного освещения не было, выключали за долги перед энергосетями, а на нашей улице и включать-то было нечего, давно все фонари побили.

Но зато на этом пустыре можно спокойно ходить, не боясь, что собака наступит на шприц, брошенный очередным нариком. Никаких чудес, просто в окрестных домах жило много бывших и действующих ментов, и наркоманов гоняли отсюда жёстко, не давая им и шанса здесь закрепиться.

Я походил, освежился, почти протрезвел, побросал резиновый жёваный мячик собаке, и, когда Сан Саныч уже наигрался, направился домой. Пока гуляли, во дворе собралась компания. Я услышал смех ещё издалека, потом резкий звон битого стекла — и смех погромче. Это что? Напились и бьют окна?

Но смех не злой и не пьяный. Когда подошёл поближе, я увидел группку парней, сидящих на лавках за столиком в дворовой беседке. Двое из них только что в шутку боролись и случайно сбили бутылку со стола, которая и разбилась, ударившись о камень. Что необычно для таких компаний, про осколки они не забыли, а начали их собирать при свете шахтёрского фонаря, стоящего на столе.

Ну, приличная компания, никого не задирают, так что пусть развлекаются, чего им мешать. Только собрался заходить домой, как один из них поднял со скамейки гитару и вручил другому, обращаясь к нему немного торжественно:

— Товарищ лейтенант, спойте-ка нам.

— Да хорош, Стёпа, — второй замахал руками. — Какой я тебе товарищ лейтенант? На гражданке же мы, пацаны. Всё… отвоевали. Ты как выпьешь, вечно какой-то официальный становишься, ха.

Все засмеялись, но продолжали упрашивать лейтенанта спеть. А я замер… какой же у него знакомый голос. С возрастом сильно изменится, но сейчас ещё очень молодой, звонкий. Ну точно! Я его узнал, ещё даже не видя в лицо.

— Ладно, уболтали, — парень взял гитару и сел на скамейку. — Ща, как там было?

Лейтенант взял пару пробных аккордов, прокашлялся, заиграл и запел:

— Что такое осень — это небо…

Остальные смотрели на него. Вряд ли они после войны чувствуют себя спокойно, скорее всего, у них в душе вечная тревога и ожидание чего-то плохого. В мирной жизни многим сложно себя найти, особенно после того, что творилось в Чечне.

Но сейчас они среди своих, отдыхают, расслабляются. А про осень поет — Витя Орлов и его знакомые парни, ветераны первой чеченской, костяк будущей ОПГ «Орловские». Хорошие парни, но пойдут по кривой и опасной дорожке, если я прямо сейчас ничего не сделаю.

Почему именно сейчас? А потому что прекрасно помню из прошлой жизни, что на дембелей с самого первого дня начались наезды, которые их потом окончательно достанут, и однажды они решат показать силу. А силы у них было много, и боевой опыт имелся. Калаш для них, что брат родной.

В конце концов по прошествии нескольких лет из них всех выживет только сам Орлов, но сейчас он, молодой высокий парень в джинсовой куртке, тесной ему, потому что он ходил в ней ещё до института, мало походил на того матёрого криминального авторитета, кем станет потом. Каким я его взял в будущем.