– Она видела, как насилует тебя Герн. Смотрела из укромного места в стенах, – сказал Монфалькон. – Он ждал, пока ты не станешь ровно того же возраста, и взял тебя силой в твой день рождения. Ты помнишь, Глориана?

– А Двор продолжал наблюдать. Плотоядный, похотливый Двор. – Она сказала: – Я помню. Мама…

Безумица помчалась к Монфалькону, что взял ее за руку. Он сказал:

– На колени.

Она была ему покорна. Взглянула в глаза своего отца. В глаза своего героя. Улыбнулась и преклонила колени.

Ее голова покоилась на плите, и Монфальконов меч вознесся прежде, чем Глориана успела крикнуть:

– Нет!

Клинок упал. Золотистая голова отлетела от плеч. Ди заскулил и тоже лишился жизни.

– Плоть от твоей плоти, – сказала Глориана. – Почему? – Она покинула Ди и поползла вверх по ступеням, одолевая их одну за одной, прочь от трупов.

– Развращенная плоть, – безмятежно разъяснил Монфалькон, опять водружая палаш на плечи и не отрывая взгляда от своей жертвы. – Ей надлежало умереть вместе с остальными девочками. Но она согласилась на предложенное Герном. Дабы спасти свою жизнь. Остановить ее я не мог. Потом родилась ты, и я вознадеялся, что ты придешь и искупишь все здесь содеянное. Однако ты последовала за нею по пути развращения, совсем скоро. Моя супруга и мои мальчики стали следующими. Я не мог отдать ему сыновей, видишь ли, или жену. У него было скверное воображение, как у большинства чудовищ. Каково сие, быть во власти едва не безмозглого зверя! Все-таки я ждал. Строил планы, лелеял стремления. Я хотел, чтобы ты стала златой статуей, наделила смыслом все мои муки. Ты и Альбион. И без малого тринадцать лет казалось, что мои труды, мои жертвы были не напрасны, что совместно мы достигнем Века Добродетели. Затем и ты отдалась чудовищу. А ныне я убью тебя и положу сему конец.

Сего она ожидала. Взывать к нему Глориана не могла. Она закарабкалась по ступеням, минуя одну за одной, быстрее и быстрее, а он шел за нею, поскрипывая железом, сосредоточась взглядом на ее горле. Она добралась до трона и, сама не понимая, что делает, на него воссела. Он замер.

– Вскоре он может начаться снова, – объявил он. – Когда скверная кровь истребится раз и навсегда.

Она испугалась за выжившего ребенка.

– Пойдем, – сказал он, указуя на плиту. – Ты умрешь там, где родилась. Ты не должна была существовать. Ты – кошмар.

Она издала судорожный звук, моля его не столько сохранить ей жизнь, сколько сохранить свою душу и жизнь правнучки, коя, чего он пока не ведал, спаслась от мстящего сброда.

– Грех на грех, – молвил он. – Мне нужно было прекратить сие. Слишком далеко все зашло, и Альбион чуть не был разрушен. Пойдем.

– Нет.

Он протянул серую, облеченную в перчатку руку и почти нежно коснулся ее запястья.

– Пойдем.

Великая сила ее вся была истощена. Она примирилась. Она медленно встала и была покорна. У ног ее стала оплывать свеча.

Она достигла круга лунного сияния. Продолжая держать ее за руку, Монфалькон отпихнул с плиты безглавое тело матери. Глориана, обморочна, пала на колени. Пала в кровь.

Из галереи к ней обратился неласковый, довольный голос:

– Аха, Глори. Я вижу, ты нашла старинного своего дружка.

Монфалькон зарычал и прижал ее голову к граниту.

– Вот и я, – сказал Квайр. Он будто беседовал, словно бы с Глорианой. – Он искал меня неделями. Таковы кошки-мышки, в кои мы играли, Монт и я, внутри стен.

– Ах! – Она высвободилась и поползла обратно к пьедесталу.

Монфалькон споткнулся о труп своей дочери, восстановил вертикальное положение и, нагоняя Глориану, стал медленно заносить палаш.

Тогда Квайр спорхнул вниз по лестнице, рапира в маленькой ручке, черный плащ парит, сомбреро сметено, густые волосы скачут вкруг длинного лица; рванул к Монфалькону, как терьер к медведю, и встал перед ним, ухмыляясь.

– Вот он я, Монт.

Широкое лезвие со свистом ринулось вниз, дабы полновесно сокрушить Квайрову защиту. Квайр отпрянул, и Монфалькон устрашающе возликовал в полный голос. Квайр уравновесился свободной рукой и попытался достать кинжал из ножен на бедре, но те соскользнули слишком далеко за спину. Тогда он нырнул и оказался за спиной обертывающегося Монфалькона, тот же нанес боковой удар, чтоб разрубить Квайра пополам на уровне талии. Но Квайр в танце отскочил, целя ответный укол в единственную незащищенную плоть Монфалькона – его серое лицо. Меч тронул Монфальконову щеку, ровно под глазом, и был отбит железной дланью. Палаш взлетел вновь.

Глориана закричала обоим:

– Нет! – Она не стерпела бы новых убийств. Она скорее умерла бы сама.

Квайр улыбался, когда его тонкий клинок поразил Монфалькона в правое око и вонзился в голову.

Обрушение падшего серого лорда эхом, эхом, эхом отзывалось внутри Глорианы. Она зажала уши. Она закрыла глаза. Она плакала.

Сквозь тьму Квайр приблизился к ней, и вновь она стала пятиться, карабкаясь, к трону, словно боялась его так же, как боялась своего деда.

Квайр остановился.

– Я спас тебя, Глори.

– Се неважно, – сказала она.

– Что? Никакой признательности? Ноль любви?

– Ничего, – сказала она. – Ты хорошо меня обучил. Ты обучил меня любить лишь самоё себя.

Он был доволен победой над Монфальконом. Он близился с прежней своей развязностью.

– Но сегодня я – герой, а не злодей. Разве я не оправдался хоть немного? Поцелуй, по меньшей мере, Глори. Для твоего Квайра, что любит тебя сердечно и будет любить тебя всегда.

– Ты лжец! Ты не способен любить. Ты тварь, сотканная из одной ненависти. Ты имитируешь любую эмоцию. Ты не чувствуешь почти ничего.

Он поразмыслил над сказанным.

– В общем верно, – согласился он. – Так и было. – Двинулся вновь. – Но теперь я тебя люблю. – Вложил меч в ножны. – Я пойду. Но сперва скажи мне спасибо.

– Как долго ты здесь был? Как долго наблюдал? Позволил драме развернуться вплоть до кульминации – и стал действовать? Разве ты не мог спасти жизнь сей несчастной – моей матери, кою ты использовал столь скверно?

– Ди был ею доволен, и, пока ее разум был успокаиваем тем, что я ей давал, она получала удовольствие от доктора. Они были счастливы несколько месяцев. Счастливее, чем когда-либо прежде, оба. И она убила его, не забывай.

– Ты мог ее спасти.

Его плечи равнодушно дернулись.

– Зачем?

– Значит, ты все еще прежний жестокий Квайр.

– Я все еще практичный малый, я знаю. Сии ярлыки навешивают на меня другие. Меня зовут капитан Артурий Квайр. Я – ученый и солдат из хорошей семьи.

– А равно наимогущественнейший, наизловреднейший негодяй Альбиона. – Она над ним издевалась. – Ты не получишь моего поцелуя, Квайр. Ты – дезертир! Ты бежал. Ты лишил нас опоры.

– Что? При стольких свидетелях обвинения? Я был тактичен, определенно. – Квайр сделал еще шаг вперед.

Она улыбалась.

– Сейчас никто тебя не обвиняет. Такова ирония ситуации. Твои жертвы прощают тебя либо не желают верить в то, что ты – причина их горестей! – Она отступила.

Он остановился. Упер руки в боки.

– Мне нет смысла корчить из себя героя. Мне вечно твердили: тот, кто спас честную девицу от смерти, получит награду. – Его тон посерьезнел. – Я хочу тебя, Глори.

– Тебе не получить меня, капитан Квайр. Я есмь Королева Альбиона. Я не из смертных. Кроме того, ты научил меня ненависти. Прежде я была невинна и не ведала сего чувства.

Он уже терял самообладание:

– Я ждал тебя. Я был терпелив. Я учил тебя силе. И я научился у тебя любви. Возгласи свои условия. Я приму их. Я люблю тебя, Глори.

– Терпение вознаграждается только самим собой, – сказала она, еще полнясь страхом. – Раньше я отдавалась всякому, чьи чресла томились хоть немного, поскольку сама знала, что есть томление. Я так томилась, Квайр. Потом ты его унял, и я утратила себя. Ныне я вновь томлюсь, но ни ты, ни кто-либо иной мне не по сердцу. Лучше я буду томиться, чем утолять чью-то похоть, ибо когда бы сия похоть ни утолилась, я – я томлюсь по-прежнему.